— Ты вроде тоже родом с Полесья? — спросил Петр.
— Из Ганцевичей, — сказал я. — Отсюда это километров сто на север.
— А я из соседнего района, — тоже посмотрел по сторонам Петр. — На прошлой неделе брат на тракторе поле вспахал.
— Перед Новым годом?! — удивился Ластович.
— А если погода хорошая? — вздохнул Петр. — Зато весной не надо будет пахать. Пойдемте, нас зовут в хату.
В хате уже ждал накрытый стол и принаряженные бабули. На каждой из них кофта с начесом, бусы из разноцветного стекла, на головах праздничные платки.
— Ну, с какой песни начнем? — спросил Петр, приглядываясь к бутыли, наполненной мутной жидкостью.
— А хоть свадебную! — сказала одна из бабуль. — У меня две такие красивые девочки поселились! Городские… — Бабка с хитрым прищуром посмотрела на меня.
— Он руководитель, — сказал Петр, — ему нельзя. А мне можно.
Я знал, что Петр недавно женился на дочке декана химфака университета и живет на Ленинском проспекте. Здесь он недалеко отстал от Крокодила. Но в остальном он намного превосходил нашу рептилию.
— Переходить ко мне в лабораторию еще не надумал? — спросил Литвин. — Две ставки не заполнены.
— Пока нет, — сказал я. — Нужно хотя бы год в академии отработать.
— Через год свободных ставок уже не будет, — усмехнулся Петр. — Такие девахи на собеседование приходят!
Да, девах на филфаке хватает, это видно даже по составу моей нынешней экспедиции. Все в фирменных джинсиках, дубленках и сапогах. И ни одной страшненькой. На меня поглядывают вскользь — видимо, уже староват для них.
— Это они еще не присмотрелись, — сказал Петр. — А узнают, что ты в прошлом борец, не отвяжешься. Вспоминаешь борьбу?
— Конечно, — сказал я. — Ковер до сих пор снится.
На самом деле никакой ковер мне не снился и саму борьбу я вспоминал редко.
— Он у нас чемпион, — обвел пристальным взглядом бабуль за столом Петр. — Свадебные песни оставим на потом, сейчас время колядных. Поют у вас колядки?
— А як же! — затянула узел платка на подбородке старшая из певуний. — Девки, «Добрый вечер тому, кто в етом дому» помните?
— Помним, — закивали бабки.
— Я ее тоже помню! — подмигнул мне Ластович.
Из колядных песен я знал только одну: «Щедрый вечер, коляда, коляда! Добрый вечер, коляда, коляда! Пане-господарь, ты спишь, ты лежишь? Ты спишь, ты лежишь или нас не слышишь? Отвори окно, погляди в гумно. Что в твоем гумне Сам Бог ходит. Сам Бог ходит, скирды считает. Скирды считает и тебя кличет…»
Что может быть лучше колядных песен за столом, на котором самогон четыре бульбинки, да при хорошей закуске?
— Ничего! — со стуком поставил на стол чарку Иван Ластович.
Он знал это лучше кого бы то ни было в Белоруссии. А может, и не только в Белоруссии.
7
— Пойдемте вечером с нами на андрейки, — сказала Люба, дочка моих хозяев. — Сегодня уже двенадцатое. Ваши девочки там тоже будут.
— Какие андрейки? — спросил я.
— Девчата на жениха будут гадать, — засмеялась Люба. — Неужели не знаете?
— Не знаю, — сказал я.
— Он же хлопец, — вмешалась в наш разговор Мария, мать Любы. — Они на катеринки гадают.
Я понял, что речь идет о колядных гаданиях. В день Андрея Первозванного, на андрейки, гадали на жениха девушки, в Екатеринин день — парни. Колядки вообще были моим любимым праздником. В раннем детстве в наш дом с песнями и плясками приходили люди, ряженные медведями, чертями и козлами, и требовали от родителей угощения. Я никак не мог распознать, кто из соседей вырядился в медведя, а кто в козла. Все они по-свойски называли меня Шуриком и заговорщицки подмигивали. Я хохотал, стараясь оторвать приклеенную к лицу черта бороду, и мне никак не удавалось сделать это. Сильно пахло вывернутыми наизнанку кожухами, гуталином, колбасами…
— Ворожить к Сабине идете? — спросила Мария.
По ее тону я понял, что Сабину здесь недолюбливали.
— Конечно, — сказала Люба. — Лучше нее у нас никто не гадает.
— Держитесь от нее подальше, — посмотрела на меня мать Любы. — Она ни старого, ни малого не пожалеет.
— Мама! — перебила ее дочка. — Сама человека приведу назад…
Человек — это обо мне. Что-то здесь было не так. Тем более сходить надо.
Мы шли по узкой дорожке, вьющейся вдоль заборов. Из-за них брехали собаки, передавая нас по цепочке. Интересно, лаяли бы они на Любу, если бы она шла одна?
— Нет, — сказала девушка, не поворачивая головы.
«Мольфарка», — подумал я и споткнулся о камень.
— Под ноги лучше смотрите, — хмыкнула Люба. — Вон уже хата Сабины…
На крыльце мы потопали ногами, обивая с обуви снег, и вошли в хату.
— Я думала, там рота солдат гремит сапогами, а тут всего лишь один жених и одна невеста! — запахнула на груди цветастый платок хозяйка.
Студентки, сидевшие за столом и на лавке с чашками чая в руках, прыснули.
«А здесь девицы не только из моей группы, — подумал я. — Но ни одна из них не сравнится с хозяйкой хаты…»
Сабина была статная, круглолицая, улыбчивая, но главное, она была так красива, что походила на вырезанный из драгоценного камня сосуд. И я понимал, что это изысканная красота, может быть, потусторонняя.
Откуда она здесь взялась?
— Оттуда, — кивнула хозяйка. — Садись вот сюда.
Мановением руки она согнала со стула девицу, по-моему, самую симпатичную в нашей группе. Вслед за ней вскочили с мест остальные девушки. Люба, наоборот, робко пристроилась рядом со мной.
— Отсюда лучше видно, — шепнула она мне.
— Надо бы погадать на ключ, но у нас нет нужного. От церкви бы подошел…
— А я знаю анекдот про ключ от собора, — неожиданно для себя сказал я. — На рождественском богослужении батюшка протискивается сквозь толпу в соборе. «Ого!» — сказала одна из прихожанок. «Это не ого, — строго посмотрел на нее батюшка, — а ключ от собора».
Никто не засмеялся. Усмехнулась одна лишь Сабина.
— А чтобы гадать на ячмень, нет петуха, — сказала мне в ухо Люба.
Она вздрогнула всем телом, и я понял, что девушка едва сдерживает смех.
— Какого петуха? — покосился я на нее.
— Девчата садятся в круг, насыпают перед собой горсть ячменя, запускают в круг певня, и та, у которой он начинает клевать ячмень, первой выйдет замуж. Сабина кур не держит.
— А кого она держит?
— Никто не знает…
Люба вместе со стулом резко отодвинулась от меня. Похоже, она побаивалась Сабины не меньше своей мамы.
Мне хотелось узнать, как гадают на ключ от собора, но Сабина никому не давала отвлечься.
— Так! — похлопала она в ладоши. — Гадаем на туфли! Каждая берет в руки левую туфельку…
Девицы сгрудились вокруг нее.
— А если мы в сапогах? — спросила согнанная Сабиной со стула девушка.
— Можно и сапогами меряться, — махнула рукой Сабина. — Расставляем туфли в один ряд от стены в сторону порога. Последнюю ставим первой, и так по очереди, пока чья-то туфелька не взберется на порог… Нет, начинаем из спальни, вас слишком много!
Девчата с визгом бросились в спальню.
— А ты что не гадаешь? — спросил я Любу, которая осталась сидеть на стуле.
— Я не хочу замуж, — вздохнула она.
— Да ну? — удивился я.
— Здесь не за кого. Сабина это лучше других знает.
— Тоже не замужем?
Сабина, видимо, поняла, что мы говорим о ней, и в три шага оказалась возле меня.
— Любка, геть к девкам! — тихо приказала она.
Люба безропотно вскочила со стула и скрылась в спальне.
— Ну? — в упор посмотрела на меня Сабина. — О чем секретничаем?
— О тебе, — не стал я врать.
— Тебе не на меня надо заглядываться, а вот хоть бы на Любку. Хорошая девка.
— У меня своих хватает, — сказал я.
— Э, да ты совсем дитё! — захохотала Сабина. — Ничего, я тебя научу уму-разуму…
Она метнулась в спальню, а я остался сидеть на стуле. И я чувствовал, что сегодня что-то случится.
8
Я решил выйти на улицу. Девушки, ревниво следя за очередностью, переставляли свои туфли и сапожки, Сабина покрикивала на них, и мне здесь делать было нечего.
В темных сенях я нашел среди дубленок свою куртку, натянул на себя и вышел на крыльцо. Была уже ночь, но в свете месяца можно было разглядеть и хлев, и соседние хаты, и узкую стежку в снегу.
Меня будто кто-то толкал в спину, заставляя идти по стежке. Закружила метель, в вихрях которой пропали заборы и хаты, но я продолжал идти вперед. В голове было пусто. Чей сапожок первым добрался до порога — Марины, на стул которой меня усадила Сабина, или Любы?..
У меня перед глазами появилось лицо гадалки, и сейчас оно мне не показалось красивым. На нем лежала печать холодной отстраненности. На кого она сердится? Неужели на меня?
Я остановился. Прямо передо мной из темноты проступали неясные очертания предметов. Я присмотрелся и ахнул. На меня толпой надвигались кладбищенские кресты. Все было как в Теребежове, на моей первой фольклорной практике. Но, во-первых, тогда было лето, а во-вторых, рядом находился Валера.
Я повернулся и, с трудом передвигая ноги, пошел назад. «Надо бы перекреститься», — вибрировала в голове мысль. Но руки, как и ноги, были чужими, они не подчинялись моей воле.
«Мольфар, помоги!» — взмолился я.
И сразу стало легче. Прекратилась метель, прояснились глаза, на небе проступили очертания молодого месяца. Я уже не полз по дороге, а почти бежал. Вон показались и хаты деревни. Я остановился и, превозмогая себя, оглянулся. Погост позади меня казался уже не таким страшным — высокие сосны, под ними кресты могил. Островок смерти в безбрежном жизненном море…
Как меня занесло туда?
Я взошел на крыльцо своей хаты и толкнул дверь. Она не была заперта. Я направился через кухню к своей комнате, но тут щелкнул выключатель, и в доме стало светло. Передо мной стояла Люба.
— Где вы были? — требовательно спросила она.
— Там, — махнул я рукой.
— Вы знаете, который час?
Я посмотрел на ходики на стене. Была половина третьего ночи.