Ой да по девичьи душечки.
Ой да ты дивчина молода,
Ой да иди замуж за меня.
За тебя я замуж не пойду,
Ой да я молодчика люблю…
Песня мне понравилась.
— Надо было вместо матерной частушки ее спеть, — сказал я. — Всех девок перепугал.
— А девки любят пужаться, — засмеялся дед. — Хлебом не корми, дай повизжать.
Здесь он был прав. Все наши барышни, включая старосту Светку, хотели чего-нибудь остренького. Хоть встретить того же вурдалака.
— Вурдалаков у нас немае, — закряхтел дед. — Вовкулаки и тые збегли.
— Кто?
— Оборотни. Раньше их богато було. Всю землю распахали — они и сгинули.
Интереснее всего было бы написать диплом про вурдалаков или оборотней, но, боюсь, Татьяна Николаевна эту тему не утвердит.
— Мой диплом будет об использовании технических средств на фольклорной практике, — сказал Валера. — Мне кажется, актуальная тема. И современная.
Татьяна Николаевна промолчала. Она не была еще готова к обсуждению тем наших с Валерой дипломов.
11
— Заходите! — встретила нас на пороге своей хаты Ульяна. — Только-только из печи достала.
Каравай стоял на рушнике посреди стола. Даже я понимал, что это особенный каравай. Был он высокий, пышный, украшенный узорами из глазури, а главное, с двумя рожками в виде шишек.
— Я такого еще не видела! — шепнула мне в ухо Светка.
Я тоже не видел, но не стал в этом признаваться.
— И я не видела, — шепнула мне в другое ухо Ленка.
— А я видел, — сказал Валера. — У нас в Рахове…
Я снова подумал, что Полесье и Гуцулия, откуда Валера родом, во многом похожи. Вот и караваи такие же.
— Сколько просуществовала ваша Гуцульская республика? — спросил я Валеру.
— Полгода.
— И наша Белорусская народная республика столько же, — кивнул я. — Потом ее большевики ликвидировали. А вас кто?
— Нас то ли мадьяры, то ли чехи. Мы же в Австро-Венгрии были.
— Понятно, — сказал я. — Интересно было бы проанализировать ход событий у нас и у вас после Брестского мира. Или хотя бы провести сравнительный анализ каравайного обряда белорусов и гуцулов. А, Татьяна Николаевна?
По затравленному взгляду Татьяны Николаевны я понял, что она мечтает лишь об одном: чтобы мы оба заткнулись.
— А что это мы стоим? — пришла ей на помощь Ульяна. — Каравай чекае[5]!
Она взяла в руки большой нож и воткнула его в каравай, как охотник вонзает нож в затравленную им дичь. Студентки с воплями рванулись к столу, и теперь подобраться к нему можно было только с боем. Но и здесь выручила Ульяна. Она принесла по большому куску каравая Татьяне Николаевне, Валере и мне.
— Хлопцы за девками никогда не угонятся, — улыбнулась она мне. — Вон какие они у вас ладные да высокие.
— Березки, — хмыкнул Валера.
— Или осинки, — поддакнул я.
Татьяна Николаевна с видимым облегчением опустилась на широкую скамью, стоявшую у стены.
— Жарко, — сказала она.
— Сейчас я холодного молочка… — метнулась в сени Ульяна.
Подошла Людмила и отвела нас в сторону.
— Тебя еще не вызывали в комитет комсомола? — спросила она меня.
— Нет, — сказал я. — А что?
— Ничего, — усмехнулась она. — Разговоры про Белорусскую народную республику добром не кончатся.
— Мы про Гуцулию, — сказал Валера. — Про нее ведь можно?
— Как дети малые, — вздохнула аспирантка. — Не слышали, что из Брестского пединститута нескольких филологов выгнали?
— За что? — насторожился Валера.
— За то самое, — строго сказала Людмила. — Вам, наверное, в армии послужить хочется. Вне очереди.
— В армию я не хочу, — помотал головой Валера. — Я и так в воинском городке вырос.
Я с любопытством посмотрел на него. В Новогрудке, где я кончал школу, половина моих одноклассников были как раз из воинского городка. В основном это были девочки, и все симпатичные. Ни одну из них, правда, в белорусском национализме обвинить было нельзя. А вот Валера в своем Рахове, похоже, воспитывался под западенским уклоном. Или перегибом.
— Никак нет, — сказал Валера. — Перегибов у меня нет. Между прочим, у нас в Киеве родился знаменитый лингвист Иллич-Свитыч. Не слышала?
— Слышала, — сказала Людмила. — Кажется, он умер совсем молодым.
— Погиб в тридцать с небольшим лет, — полушепотом сказал Валера и оглянулся по сторонам. — Занимался праязыком. А сам знал больше ста.
— Чего больше ста? — спросил я.
— Языков. Гений! Карпатский диалектологический атлас составлял. Но главное — восстанавливал праязык. Слыхал о таком?
— Никак нет, — отчеканил я, вслед за Валерой превращаясь в воспитанника воинского городка.
— Человеку такое не под силу, — сказала Людмила. — Потому и погиб.
— Кожедуб, идите сюда! — позвала Татьяна Николаевна, смахивая с подбородка крошки. — Каравайным обрядом не хотите заняться?
— Нет, — сказал я. — Дед Ефим мне одну солдатскую песню спел.
— Одной она в этой экспедиции так и останется, — усмехнулась Татьяна Николаевна. — А каравайный обряд дошел до нас из глубокой древности.
— Соглашайся, — толкнул меня своим мощным плечом Валера. — Это хорошая тема для диплома.
— И для диссертации, — поддержала его Людмила.
Я обреченно вздохнул. Как позже выяснилось, конформизм вместе с неспособностью к английскому языку были главными моими недостатками.
12
Перед отъездом я заскочил к деду Ефиму.
— Выпивать будемо? — спросил он.
— Нет! — решительно отказался я.
— Дак за отъезд! — удивился он.
— Тем более. Еще развезет по дороге.
— Ну, як хочешь. Но при твоей работе без горилки не обойдешься.
— Почему?
— А кто же просто так спевае? Дитя, к примеру, покрестили, привезли из церквы в хату, сели за стол, выпили — и заспевали. Закон жизни.
Дед сидел за столом и крутил цигарку. У него была стопочка аккуратно разорванных на четвертушки листов ученической тетради, кисет с табаком, кресало. Но сейчас он зажег цигарку спичкой.
— Табак сами выращиваете? — спросил я.
— А як же… — закашлялся дед. — Вон грядка тытуня под окном.
— Курить тытунь еще вреднее, чем пить самогон, — нравоучительно сказал я. — Тем более в вашем возрасте.
— Мне уже все вредно, — махнул рукой дед. — Дак ты, значить, в Петрограде не был?
— В Ленинграде я еще не был.
— И Зимний не бачив?
Я не стал отвечать. Если человек не был в бывшей столице царской империи, как он мог видеть Зимний дворец? Теперь он, между прочим, называется Эрмитажем.
— Обязательно съезди. Пройдись там по Невскому и Морской, подивись на колонны с русалками, до Кронштадта доедь. Может, еще и мой линкор стоит там на якоре. Передай ему привет с Полесья. Я от все собирался, а уже и ноги не ходят. Съездишь?
— Хорошо, — сказал я. — Если не этим летом, то следующим.
Я никак не мог привыкнуть к выговору деда Ефима: «обьязательно», «Полыссе», «подывысь».
— И Полесье не забывай. Красивая наша земля…
От этих слов у меня будто пелена спала с глаз. Я увидел играющую под солнцем рябь на темной воде Горыни. Гнездо аистов на старом вязе у хаты деда Ефима. Ровные шнурки цветущей бульбы на огородах. Розовые граммофончики высоких мальв под окнами каждой хаты. И услышал песню жаворонка в сквозящем глубоком небе. Почувствовал горький запах лозняков, наплывающий с реки. И разобрал слова песни, которую пела вчера Ульяна: «Караваю, мой раю, я тебя в печь сажаю, ручками да беленькими, перстнями золотенькими…»
— В следующий раз научите меня гляки делать, — сказал я, с трудом проглотив комок в горле. — Горан еще можно разжечь?
— Можно, — закивал дед. — Главное, чтоб глина добрая була. Ты аистов бачив?
— Видел, — сказал я.
— Белых?
— Белых.
— А бывают черные. От коли убачишь черного, тогда все и получишь.
— Что все? — спросил я.
Дед не ответил.
Я пожал твердую, как подошва, ладонь деда Ефима и отправился за своими вещами к Ульяне.
Валера уже сидел с сумками на лавочке. Из хаты, вытирая руки передником, вышла Ульяна.
— Ну, со всеми попрощался? — спросила она.
— Только с дедом Ефимом, — сказал я.
— Самогонки налил?
— Я не захотел.
— У него крепкая, — с видом знатока кивнула Ульяна.
— Откуда вы знаете?
— Да уж знаю.
— А вы вправду ведьма? — шепотом спросил я.
Этот вопрос занимал меня с первого дня, и мне не хотелось уезжать из Теребежова, не получив на него ответа.
— Ходи сюда.
Ульяна твердо взяла меня за руку и увела в глубь двора. «Как бы не совратила паренька», — подумал я, остро желая этого.
— Цел будешь, — сказала Ульяна. — Ты еще ни о чем не догадался?
— Нет, — помотал я головой.
— И про своего деда Александра не знаешь?
Про деда Александра я знал. Отец мне рассказал, что в годы Гражданской войны дед пришел на Гомельщину откуда-то из-под Чернигова. С напарником они ходили по деревням и распиливали бревна на доски. В деревне Велин на Днепре Александр углядел черноглазку на выданье, которую звали Анной, и остался здесь навсегда. Расписались, поставили хату, родили трех сыновей — Макара, Диму и Костю. Но самое главное — дед Александр был знахарем, слава о котором разнеслась далеко по Днепру.
— Зачем искать ведьму, коли сам ведьмак? — пристально глядя мне в глаза, сказала Ульяна. — Еще не пробовал?
— Нет.
Я обнял ее правой рукой за талию.
— Эх ты, дитё горькое… — отвела она мою руку. — Не о том думаешь. Но если захочешь перейти к нам, дорогу найдешь.
— Буду фольклористом, — сказал я.
— Ну-ну… Ночевалось добре у нас?
— На сене спать хорошо.
— А на кладбище?
Мне стало не по себе. Неужели она с первого дня следила за нами? Точнее, с первой ночи?
Ульяна вдруг притянула меня к себе и крепко поцеловала. Ее губы были влажные и мягкие. Мои твердые и сухие.
— Иди… — оттолкнула она меня от себя.
На прощание она сунула в руки Валере небольшой узелок.