— Нет. — И еще Джек никогда не встречался с таким запахом, как стоит в этой комнате. Работают не один — два вентилятора, он чувствует движение воздуха, но вонь заполняет всю гостиную. Не только запах гниющего мяса, с ним Джек уже сталкивался, но и крови, мочи и фекалий, все густо перемешанное.
Он с трудом подавляет рвотный рефлекс и видит, что Нюхач смотрит на него с сочувствием.
— Это ужасно, я знаю. Но со временем привыкаешь, как к запаху обезьянника в зоопарке.
Открывается дверь в соседнюю комнату, в гостиную входит миниатюрная женщина со светлыми волосами до плеч. В руках у нее миска. Когда свет падает на Мышонка, лежащего на диване, тот кричит. Кричит жутко, как от мучительной боли. Что-то — то ли дым, то ли пар — начинает подниматься с его лба.
— Держись, Мышонок, — говорит стоящий на коленях мужчина. Это Док. До того как дверь закрывается, Джек успевает прочитать надпись на потрепанном черном саквояже. Где-нибудь в Америке, конечно, может найтись врач, который украсит свой саквояж с лекарствами наклейкой группы «СТЕППЕН'ВУЛФ РУЛЗ», но не в Висконсине.
Женщина опускается на колени позади Дока, который достает из миски тряпку, чуть отжимает ее, кладет Мышонку на лоб. Мышонок стонет, начинает дрожать всем телом. Вода бежит по щекам в бороду. Борода, похоже, лезет клочьями.
Джек идет к дивану, говоря себе, что к запаху он привыкнет, обязательно привыкнет. Может, это и правда. Но жалеет, что у него нет тюбика мази «Варо-Раб» компании «Вике», который большинство детективов отдела расследования убийств УПЛА обязательно держат в бардачке. С удовольствием мазнул бы каждую ноздрю.
В гостиной стоит музыкальный центр и две огромные колонки, но телевизора нет. Там, где нет окон или дверей, у стен стоят деревянные стеллажи с книгами, отчего гостиная кажется меньше. Приступ клаустрофобии не улучшает самочувствия Джека. Большая часть книг, похоже, по религии и философии.
Он видит сочинения Декарта, К.С. Льюиса, «Бхагавад-Гиту», «Принципы существования» Стивена Эйвери… но есть и беллетристика, книги по пивоварению, а на одной из огромных колонок лежит далеко не самая удачная книга об Элвисе Пресли, написанная Альбертом Голдманом. На другой колонке стоит фотография девочки с ослепительной улыбкой, веснушками и морем рыжеватых волос. Глядя на девочку, нарисовавшую классики на бетоне, Джек Сойер испытывает злость и боль. Возможно, на карту поставлены судьбы мира, но есть и старик, которого надо остановить. И ему следует об этом помнить.
Медведица отодвигается в сторону, пропуская Джека к дивану, не поднимаясь с колен и держа в руках миску. Джек видит, что в ней еще две мокрые тряпки и горка подтаявших кубиков льда. От одного взгляда на лед пить хочется еще сильнее.
Он берет один и кладет в рот. Потом смотрит на Мышонка.
Он по горло укрыт клетчатым пледом. Лоб и верхняя часть щек, там, где нет вылезающей бороды, очень бледные. Глаза закрыты. Губы растянулись, открывая белизну зубов.
— Он в… — начинает Джек, и глаза Мышонка открываются.
Вопрос, который хотел задать Джек, напрочь вылетает у него из головы. Белки вокруг коричневато-зеленых радужек стали кроваво-красными. Словно Мышонок смотрит в ужасный радиоактивный закат. Из внутренних уголков глаз течет черный гной.
— «Книга философской трансформации» рассматривает самые животрепещущие проблемы диалектики, — голос Мышонка звучит размеренно, успокаивающе, — и Макиавелли ведет речь о тех же проблемах.
— Мышонок, это Джек Сойер. — В красно-зеленовато-коричневых глазах никакого узнавания. Зато червяки гноя в уголках глаз шевелятся, как живые, словно слушают.
— Это Голливуд, — бормочет Нюхач. — Коп. Помнишь?
Одна рука Мышонка лежит на клетчатом пледе. Джек берет ее и едва подавляет крик удивления, с такой силой пальцы Мышонка сдавливают его руку. Кожа горячая. Просто раскаленная. Как булочка, которую достают из печи. Мышонок шумно выдыхает. Запах ужасный, тухлого мяса, увядших цветов. «Он гниет, — думает Джек. — Гниет изнутри. Господи Иисусе, помоги мне пройти через это».
Иисусу это, возможно, не по силам, а вот воспоминания о Софи помогают. Джек пытается удержать перед мысленным взором ее ясные, чистые, ослепительно синие глаза.
— Слушай, — говорит Мышонок.
— Я слушаю.
Мышонок, похоже, собирается с силами. Под пледом по телу пробегают волны дрожи; как догадывается Джек, это судороги.
Где-то тикают часы. Где-то лает собака. На Миссисипи гудит корабль. Если убрать эти звуки, останется тишина. За всю свою жизнь Джек может припомнить только одну схожую ситуацию: он в больнице Беверли-Хиллс, в ожидании, пока его мать поставит точку в долгом процессе умирания. Где-то Тай Маршалл ждет своего спасения. Во всяком случае, надеется, что его спасут. Где-то Разрушители напряженно трудятся, стремясь уничтожить ось, на которой вращается все существующее. Здесь же маленькое замкнутое пространство со слабыми вентиляторами и удушающим запахом.
Глаза Мышонка закрываются, снова открываются. Фокусируются на вновь прибывшем, и Джек внезапно понимает, что ему вот-вот откроют великую истину. Кубик льда исчез изо рта: то ли Джек его разжевал, то ли проглотил, не заметив, а взять второй он не решается.
— Давай, дружище, — подает голос Док. — Выкладывай, что хотел, а потом я вколю тебе еще один шприц. Средство хорошее. Может, ты поспишь.
Мышонок словно не слышит его слов. Глаза не отрываются от глаз Джека. Рука крепче сжимает руку Джека.
— Не… покупай самое дорогое оборудование, — говорит Мышонок, и опять облако вонючего воздуха выходит из его легких.
— Не?..
— Большинство людей перестанет варить пиво… через год или два. Даже те, для кого это хобби. Варить пиво… не для дилетантов.
Джек смотрит на Нюхача. Тот отводит взгляд.
— Он то в сознании, то в забытьи. Потерпи. Подожди, — Пальцы Мышонка сжимаются еще сильнее, потом расслабляются, когда Джек уже думает, что больше не выдержит этой медвежьей хватки.
— Возьми большой котел, — советует ему Мышонок. Его глаза вылезают из орбит. Красные тени появляются и исчезают, появляются и исчезают, летят по изогнутому ландшафту глазных яблок, и Джек думает: «Это его тень. Тень Алого Короля. Мышонок одной ногой в его дворце». — Как минимум… на пять галлонов. А для ферментации хороши пластиковые охладители воды… они легче стеклянных и… я весь горю. Господи, Нюхач, я весь горю!
— К черту, я ему сделаю укол. — Док открывает свой саквояж.
Нюхач хватает его за руку:
— Рано.
Кровавые слезы выступают на глазах Мышонка. Черные червяки вроде бы выпускают щупальца, которые жадно тянутся к красной влаге.
— Клапан ферментации, — шепчет Мышонок. — Томас Мертон — дерьмо, не слушай тех, кто говорит другое. Ни одной ценной мысли. Надо стравливать избыточное давление и не пропускать пыль. Джерри Гарсия — не Бог. Курт Кобейн — не Бог. Аромат духов, который он чувствует, — не его мертвой жены. Король положил на него глаз. Горг-тен-аббала, и-ли-ли. Опопанакс мертв, да здравствует опопанакс.
Джек наклоняется ниже, в зловонное дыхание Мышонка:
— Кто чувствует духи? На кого положил глаз Король?
— Безумный Король, плохой Король, грустный Король. Ринг-а-динг-динг, все славят Короля.
— Мышонок, на кого положил глаз Король?
— Я думал, вы хотели узнать… — встревает Док.
— На кого? — Джек не знает, о чем речь, но нутром чует, что это важно. Кто-то недавно говорил что-то подобное? Дейл? Тэнзи? Или, упаси бог, Уэнделл Грин?
— Еще нужен шланг для слива осадка, — уверенно продолжает Мышонок. — Он понадобится по завершении ферментации! И нельзя разливать пиво в бутылки с завинчивающейся пробкой! Ты…
Мышонок отворачивается от Джека, утыкается лицом в плечо, раскрывает рот и блюет. Медведица кричит. Блевотина гнойно-желтая и испещрена черными точками, похожими на гной в уголках глаз Мышонка. Они живые.
Нюхач торопливо выходит из гостиной, и Джек, как может, прикрывает Мышонка от солнечного света, которым залита кухня.
Хватка Мышонка ослабевает.
Джек поворачивается к Доку:
— Вы думаете, он уходит?
Док качает головой:
— Просто отключился. Старина Мышонок так просто не уйдет. — Он мрачно смотрит на Джека. — Если бы от этого был прок, мистер Полисмен. Не будет — вина ляжет на вас.
Нюхач возвращается с тряпками, на его руках — зеленые резиновые перчатки. Молча он собирает тряпками блевотину между плечом Мышонка и спинкой дивана. Черные точки больше не шевелятся, и это хорошо. Было бы лучше, думает Джек, если б они не шевелились с самого начала. Он замечает, что блевотина проела обивку дивана, как кислота.
— Я хочу на пару секунд убрать плед, — говорит Док, и Медведица сразу встает, с миской со льдом в руках. Отходит к одному из стеллажей, поворачивается к дивану спиной, ее трясет.
— Док, мне это надо видеть?
— Я думаю, да. Я думаю, вы даже теперь не представляете себе, с чем имеете дело. — Док берется за плед и вытаскивает его из-под обмякшей руки Мышонка. Джек видит, как что-то черное вылезает из-под ногтей умирающего. — Помните, мистер Полисмен, все это случилось лишь пару часов назад.
Он откидывает плед. Стоя спиной к ним, Сюзан «Медведица» Осгуд смотрит на труды величайших западных философов и плачет. Джек пытается сдержать крик, но у него ничего не выходит.
Генри расплачивается с таксистом, входит в дом, набирает полную грудь холодного — система кондиционирования функционирует отлично — воздуха. В доме легкий сладковатый аромат, и он убеждает себя, что это запах свежесрезанных цветов, к ним миссис Мортон питает слабость. Он знает, что это заблуждение, но сейчас не хочет иметь дело с призраками. Настроение у него заметно улучшилось, и он знает почему: приятно сказать парню с ESPN, что он может засунуть свое предложение в известное ему место. Для человека это праздник, особенно если у человека есть любимая работа, две кредитные карточки, на которых никогда не иссякают деньги, и графин ледяного чая в холодильнике.