«Нельзя допустить, чтобы они загнали меня в дом, — думает Генри. — Я должен сойти с тропы до того, как она приведет меня к дому… но как? Как?»
Ответ удивляет его своей простотой и очевидностью. Всего-то надо проснуться. Потому что это сон. Конечно же…
— Это сон! — кричит Генри и наклоняется вперед. Он не идет — сидит, сидит в собственном кресле, и, похоже, дело закончилось мокрыми штанами, потому что заснул с банкой «Кингслендского темного»…
Но нет, штаны сухие, потому что банки нет. Он осторожно протягивает правую руку и находит банку на столе, рядом с брайлевским изданием «Отражений в золотом глазу». Должно быть, поставил ее на стол, перед тем как провалиться в этот жуткий кошмар.
Да только Генри уверен, что ничего такого он не делал. Он держал книгу в руках, а банку — между ногами, чтобы пальцы могли свободно касаться выбитых на странице точек. Кто-то взял книгу и банку после того, как он заснул, и положил на стол.
Кто-то, благоухающий духами «Мой грех».
Воздух просто пропитался этим ароматом.
Долгий вдох через ноздри, рта Генри не раскрывает.
— Нет. — Он думает вслух. — Я чувствую запах цветов… шампуня для ковра… жареного лука, оставшегося со вчерашнего вечера. Очень слабый, но он есть. Нос знает.
Все верно. Но аромат духов тоже был. Он ушел, потому что ушла она, но она вернется. И внезапно он хочет, чтобы она вернулась. Если он и боялся, так то был страх перед неизвестным, не так ли? Боялся только неизвестного, и ничего больше. Он не хочет быть здесь один, не хочет, чтобы компанию ему составляли только воспоминания об этом жутком сне.
И пленки.
Он должен прослушать эти пленки. Обещал Джеку.
Генри с трудом поднимается, идет к контрольной панели гостиной. На этот раз его приветствуют голосом Генри Шейка, по мнению слушателей, развеселого парня.
— Всем привет, котикам и кошечкам, обожающим боп.[110]
Время семь часов четырнадцать минут, дело идет к вечеру.
Снаружи температура семьдесят пять градусов, здесь, в бальном зале «Наши сладкие грезы», приятные душе и телу семьдесят. Самое время достать деньги, прикупить меду и заняться магией!
Семь четырнадцать! Когда последний раз он спал днем чуть ли не три часа? А когда видел сон, в котором становился зрячим? На второй вопрос ответить проще простого: насколько он помнит, ни-ко-гда.
Где эта тропа-просека?
Кто шел за ним?
Что за дом стоял впереди?
— Не важно, — сообщает Генри пустой гостиной… если она пустая. — Это ведь был сон, ничего больше. Пленки, с другой стороны…
Он не хочет их слушать, никогда в жизни не испытывал столь сильного желания не слушать (за исключением, возможно, одной чикагской группы, поющей: «Знает ли кто-нибудь, который сейчас час?»), но должен. Если прослушивание поможет спасти жизнь Тая Маршалла или любого другого ребенка, должен.
Медленно, с огромным трудом передвигая не желающие слушаться ноги, Генри Лайден идет в студию, где на звуковом пульте его дожидаются две кассеты.
— На небесах пива нет, — бесстрастным, монотонным голосом сообщает Мышонок.
На его щеках выступили отвратительные красные пятна, нос заваливается набок, как атолл после подводного землетрясения.
— Вот почему мы пьем пиво здесь. А когда… мы уйдем… отсюда… наши друзья выпьют все пиво.
Все это продолжается не один час: философские изречения, советы начинающему пивовару-любителю, строки из песен.
Свет, пробивающийся сквозь одеяла, заметно потускнел.
Мышонок замолкает, глаза закрыты. Затем вновь начинает говорить:
— Сотня бутылок пива на стене, одна сотня бутылок пива… если хотя бы одна свалится…
— Я должен идти, — говорит Джек. Он оттягивал этот момент, сколько мог. Убежденный, что Мышонок скажет что-то очень важное, но больше не может здесь оставаться. Потому что где-то совсем в другом месте его ждет Тай Маршалл.
— Подождите, — останавливает его Док. Роется в саквояже, достает шприц. Поднимает иглой вверх, несколько раз щелкает по пластиковому корпусу.
— Что это?
Док смотрит на Нюхача, на Джека, мрачно улыбается.
— Подгоняло, — отвечает он и втыкает иглу в руку Мышонка.
Мгновение ничего не происходит. А потом, когда Джек уже собирается повторить, что ему надо уходить, глаза Мышонка широко раскрываются. Теперь они целиком красные… цвета ярко-алой крови. Однако, когда они поворачиваются в сторону Джека, он понимает, что Мышонок его видит. Действительно видит, впервые с того момента, как он зашел в гостиную Нюхача.
Медведица убегает за дверь, оставляя за собой шлейф одного повторяющегося слова: «Хватит хватит хватит хватит…»
— Черт, — хрипит Мышонок. — Черт, я в жопе, да?
Нюхач на мгновение, но нежно касается головы своего друга:
— Да. Мы думаем, что да. Ты нам поможешь?
— Укусила меня один раз. Только раз, и вот… вот… — Красные глаза поворачиваются к Доку. — Едва тебя различаю. Гребаные глаза ничего не видят.
— Ты уходишь, — отвечает Док. — Не собираюсь тебе лгать.
— Нет, еще не ухожу, — говорит Мышонок. — Дайте мне чем писать. Надо нарисовать карту. Быстрее. Не знаю, что ты мне вколол, Док, но это собачье дерьмо — сильнее. Долго я не протяну. Быстрее!
Нюхач перегибается через изножье дивана и берет со стеллажа книжку в обложке. Джек с трудом подавляет смешок. «7 ПРИВЫЧЕК ЛЮДЕЙ, ЭФФЕКТИВНО ИСПОЛЬЗУЮЩИХ СВОЕ ВРЕМЯ». Нюхач срывает обложку, протягивает Мышонку пустой стороной.
— Карандаш, — хрипит Мышонок. — Скорее. У меня все здесь… здесь. — Он прикасается ко лбу. С пальцем отходит кусок кожи размером с квадратный дюйм. Мышонок вытирает палец о плед.
Нюхач вытаскивает обгрызанный карандаш из внутреннего кармана жилетки. Мышонок берет его и пытается улыбнуться.
Черной слизи в уголках глаз становится все больше, она уже лежит на щеках, как протухшее желе. Сочится гной и из пор на лбу Мышонка. Черные точки напоминают Джеку пупырышки в книгах Брайля, которых у Генри предостаточно. Когда Мышонок в задумчивости прикусывает нижнюю губу, кожа тут же лопается. Кровь стекает в бороду. Джек полагает, что запах гниющего мяса никуда не делся, но прав был Нюхач: к нему привыкаешь.
Мышонок рисует несколько загогулин.
— Смотри, — говорит он Джеку. — Это Миссисипи, так?
— Так, — кивает Джек. Наклонившись к дивану, он вновь чувствует запах. Это не просто вонь, запах осязаем, он пытается вползти в горло. Но Джек не отшатывается. Он знает, каких усилий стоят Мышонку эти каракули. Вот и проходит свою часть пути до конца.
— Это прибрежная часть города… «Нельсон», «Лакиз», кинотеатр «Эджинкорт», «Гриль-бар»… здесь Чейз переходит в Лайлл-роуд, потом шоссе номер тридцать пять… это Либертивилль… «Дом ветеранов»… «Гольц»… о господи…
Мышонок начинает метаться по дивану. Язвы на лице и верхней части тела открываются, из них текут гной и кровь.
Он кричит от боли. Рука, без карандаша, поднимается к лицу, тычется в него.
Джек вдруг слышит внутренний голос, тот самый голос, который он слышал много лет назад, когда спешил к матери. Он полагает, что это голос Талисмана, той его части, что осталась в теле и душе.
«Что-то не хочет, чтобы он говорил, что-то пытается убить его до того, как он скажет все, эта гадость в черной слизи, возможно, в черной слизи, ты должен избавить его от…»
Иной раз сделать что-либо можно, только не думая, на автопилоте, следуя инстинкту. Вот и Джек, не думая, протягивает руку, пальцами хватает черную слизь, ползущую из внутренних уголков глаз Мышонка, и тянет на себя. Поначалу слизь растягивается, как резина. При этом Джек чувствует, как она извивается в его пальцах, будто старается вырваться да еще и укусить.
Потом с резким звуком отрывается от лица Мышонка. Вскрикнув, Джек сбрасывает черную гадость на пол.
Она пытается уползти под диван. Джек это видит, вытирая руки о рубашку. Но Док опускает свой саквояж на одну черную кляксу. Нюхач давит вторую каблуком сапога. Клякса пищит.
— Что это за говно? — спрашивает Док. — срываясь на фальцет. — Что это…
— Не из этого мира, — отвечает Джек. — Сейчас речь не об этом. Посмотрите на него! Посмотрите на Мышонка!
Красный блеск ушел из его глаз. На мгновение они кажутся совершенно нормальными. Он, безусловно, их видит, боль ушла.
— Спасибо, — выдыхает он. — Я бы хотел, чтобы ты вытащил из меня и все остальное, но оно уже возвращается. Слушай внимательно.
— Я слушаю, — кивает Джек.
— И правильно. Ты думаешь, что знаешь. Ты думаешь, что сможешь найти место, даже если эти двое не смогут, и, возможно, сможешь, но ты не знаешь всего, что тебе нужно знать… о черт. — Под пледом что-то словно разрывается. Пот бежит по лицу Мышонка, смешиваясь с черным ядом, который сочится из пор и превращает бороду в грязно-серую мочалку. Глаза начинают закатываться, и Джек видит, как в них возвращается красный блеск.
— Из меня высасывают жизнь, — стонет Мышонок. — Никогда не думал, что придется так уходить. Смотри, Голливуд… — Умирающий рисует на карте маленький прямоугольник. — Это…
— «Закусим у Эда», где мы нашли Ирму, — говорит Джек. — Я знаю.
— Да, — шепчет Мышонок. — Хорошо. Теперь смотри… на другой стороне… Шуберт и Гейл-стрит… и на западе…
Мышонок проводит линию, уходящую на север от шоссе № 35. Рисует маленькие кружки с каждой стороны. Джек понимает, что это деревья. А поперек линии пишет: «ПОСТОРОННИМ ВХОД…»
— Да, — выдыхает Док. — Это там, все так. «Черный дом».
Мышонок не обращает внимания на его слова. Затуманенный взгляд не отрывается от Джека.
— Слушай меня, коп. Слушаешь?
— Да.
— Господи, лучше тебе послушать, — говорит ему Мышонок.
Как всегда, работа захватывает Генри, поглощает до конца, отключает от тревожных мыслей. Скука и печаль не способны встать между ним и притягательностью звуков зрячего мира. Вероятно, страху это тоже не под силу. Самое трудное — не слушать пленки, а вставить первую из кассет в большой студийный магнитофон. В этот момент он уверен, что чувствует аромат духов жены даже в звуконепроницаемой, кондиционированной атмосфере студии. Он уверен, что в доме есть кто-то еще и этот кто-то стоит у двери студии, наблюдает за ним через стеклянную верхнюю половину. И это аб