— Не говори глупостей. Я поехал туда только для того, чтобы отец мальчика не приезжал ко мне домой.
— Это не единственная причина.
— Ты прав. Я немного нервничал. И решил, что смена обстановки пойдет мне на пользу.
— Но была также и другая причина.
— Генри, ты по самые яйца в свином навозе, ты это знаешь? Ты думаешь, что я так поступил из чувства гражданского долга, или из сострадания, или из альтруизма, или чего-то там еще, но это не так. Мне не хочется этого говорить, но у меня далеко не такое доброе сердце и не столь развитое чувство ответственности, как тебе кажется.
— По самые яйца в свином навозе? Ты попал в десятку. Я не то что по яйца в свином навозе, а по грудь, а то и по подбородок, и не только сейчас, но большую часть моей жизни.
— Приятно слышать, что ты это признаешь.
— Однако ты не правильно меня понял. Ты прав, я думаю, что ты хороший, порядочный человек. Я не просто так думаю, я это знаю. Ты скромный, сострадательный, честный, ответственный… каким бы ты сам себя ни считал. Но я-то говорю не об этом.
— Тогда о чем?
— Другая причина, по которой ты решил поехать в полицейский участок, связана с той проблемой, тревогой, заботой, как ни назови, которая донимает тебя последнюю пару недель. Все это время ты ходишь как в воду опущенный.
— Ха! — вырывается у Джека.
— Эта проблема, этот твой секрет, отнимает у тебя половину времени и внимания, ты существуешь только наполовину. Сладенький, неужели ты думаешь, что я не замечаю, когда ты встревожен или поглощен своими мыслями? Я, возможно, слепой, но уж это я вижу.
— Хорошо. Положим, в последнее время что-то меня тяготило. Но при чем здесь моя поездка в полицейский участок?
— Варианта два. Или ты поехал, чтобы схлестнуться с тем, что тяготило тебя, или ты от этого убегал.
Джек молчит.
— Отсюда предположение: эта проблема должна иметь отношение к полицейскому периоду твоей жизни. Возможно, связана с каким-то давним делом. Может, преступник, которого ты засадил за решетку, недавно освободился и теперь грозится убить тебя. А может, дело совсем в другом: выяснилось, что у тебя рак печени и жить тебе осталось три месяца.
— У меня нет рака печени, и, насколько мне известно, никто из освободившихся преступников не собирается меня убивать. Все мои дела, во всяком случае большинство, спокойно хранятся в архиве УПЛА. Разумеется, кое-что меня в последнее время тревожило, и мне следовало ожидать, что ты это заметишь. Но я не хотел, ну, грузить тебя этой проблемой, пока не разобрался с ней сам.
— Скажи мне только одно. Ты собираешься схлестнуться с ней или убежать от нее?
— На этот вопрос ответа нет.
— Это мы еще поглядим. Еда наконец готова? Я умираю, просто умираю с голоду. Ты слишком медленно готовишь. Я бы уже десять минут как все закончил.
— Придержи лошадей, — отвечает Джек. — Осталось немного. Все дело в твоей идиотской кухне.
— Самая рациональная кухня в Америке. Может, и во всем мире.
Быстро ретировавшись из полицейского участка, чтобы избежать бесполезного разговора с Дейлом, Джек вдруг решил позвонить Генри с предложением приготовить обед для них обоих. Пара хороших стейков, бутылка доброго вина, жареные грибы, овощной салат. Все необходимое он мог купить во Френч-Лэндинге. Раньше Джек три или четыре раза готовил обед для Генри, а один раз Генри приготовил несъедобный обед (домоправительница взяла все баночки с травами и приправами, чтобы помыть их, а потом поставила не на те места). В половине девятого он подъехал к просторному, белому дому Генри, поприветствовал хозяина и с продуктами и «Холодным домом» прошел в кухню. Положил книгу на дальний край стола, открыл бутылку вина, налил по стакану хозяину и себе и принялся за готовку. Но поначалу несколько минут привыкал к особенностям кухни Генри, в которой все лежало не по видам, сковородки — со сковородками, кастрюли — с кастрюлями, а по назначению, в соответствии с блюдами, для которых требовались те или иные кухонные принадлежности. Если Генри хотел пожарить форель и картофель, от него требовалось лишь открыть определенный шкафчик и воспользоваться всем, что там лежало. Кухонные принадлежности делились на четыре основные группы (мясо, рыба, птица и овощи), с многочисленными подгруппами и подподгруппами в каждой категории. Эта система классификации сбивала Джека с толку, и иной раз ему приходилось заглядывать в несколько ящиков, прежде чем он находил нужную сковородку или лопаточку. Пока Джек рубит овощи, Генри накрывает на стол, ставит тарелки и столовые приборы и садится, чтобы расспросить своего отягощенного заботами друга.
Наконец стейки перемещаются на тарелки, к ним присоединяются грибы, а середину стола занимает большая деревянная салатница. Генри заявляет, что еда отменная, пригубливает вино.
— Раз уж ты не хочешь говорить о том, что тебя тяготит, расскажи, что произошло в полицейском участке. Я полагаю, сомнений в том, что похищен еще один ребенок, уже нет.
— К сожалению, практически нет. Это мальчик, Тайлер Маршалл. Его отец — Фред Маршалл, он работает в «Гольце». Ты его знаешь?
— Прошло уже много лет с тех пор, как я покупал у него комбайн, — отвечает Генри.
— Прежде всего меня приятно удивило, что Фред Маршалл — очень хороший человек, — продолжает Джек и во всех подробностях рассказывает о том, как он провел время в полицейском участке, опустив лишь один момент, свою третью, невысказанную мысль.
— Ты действительно сказал, что хочешь навестить жену Маршалла? В отделении для психических больных Лютеранской больницы?
— Да, — кивает Джек. — Я еду туда завтра.
— Не понимаю. — Генри ест, придавливая стейк ножом, накалывая на вилку, отрезая узкую полоску и отправляя ее в рот. Почему ты захотел повидаться с матерью?
— Потому что думаю, что она так или иначе задействована в этом.
— Да перестань. Мать мальчика?
— Я не говорю, что она — Рыбак, потому что, конечно же, это не так. Но, по словам ее мужа, поведение Джуди Маршалл начало меняться до того, как исчезла Эми Сен-Пьер. Ей становилось все хуже по мере того, как убивали детей, а в день исчезновения сына она окончательно свихнулась. И Фреду пришлось отправить ее в больницу.
— Ты не считаешь, что у нее был отличный повод для того, чтобы свихнуться?
— Она свихнулась до того, как ей сказали об исчезновении сына. Ее муж думает, что она — эспер! Он говорит, что она заранее знала об убийствах, о появлении Рыбака. И знала о том, что случилось с сыном до обнаружения велосипеда. Когда Фред Маршалл пришел домой, она уже ободрала стены и несла какой-то бред. Совершенно не контролировала себя.
— Известно множество случаев, когда матери внезапно узнают об опасности или травме, угрожающих их детям. Телепатическая связь. Наука, естественно, это отрицает, но такое случается.
— Я не верю в сверхъестественные способности и не верю в совпадения.
— Тогда о чем ты говоришь?
— Джуди Маршалл что-то знает, и то, что ей известно, очень важно. Фред не может этого понять, он слишком заклинен на происходящем, Дейл — тоже. Ты бы слышал, как Фред о ней говорил.
— Что же она может знать?
— Я думаю, она знает, она знает Рыбака. Я думаю, это достаточно близкий ей человек. Кем бы он ни был, она знает его имя, и это сводит ее с ума.
Генри хмурится и, пользуясь привычным приемом, отправляет в рот кусок стейка.
— Так ты едешь в больницу, чтобы убедить ее сказать правду.
— Да. В принципе.
В кухне повисает загадочная тишина. Генри неторопливо пережевывает мясо, потом запивает его каберне.
— Как прошло твое шоу? Все нормально?
— Как по маслу. Это милое старичье так и рвалось на танцплощадку, даже в инвалидных креслах. Только один старик мне очень не понравился. Нагрубил женщине, которую зовут Элис, попросил меня завести «Кошмар леди Магоуэн», такой мелодии не существует, возможно, ты знаешь.
— Есть «Сон леди Магоуэн». Вуди Эрман.
— Молодец. Но главное, ужасный голос у этого старика. Словно из ада. Так или иначе, но пластинки Вуди Эрмана у меня не было, тогда он попросил «Мне не терпится начать» Банни Беригэна. Так уж вышло, что это была любимая мелодия Роды. С учетом моих галлюцинаций меня словно ударило обухом по голове. Не знаю почему.
Несколько минут они молча ели.
— И что все это значит, Генри? — спрашивает Джек.
Генри склоняет голову набок, прислушиваясь к внутреннему голосу. Хмурится, кладет вилку на стол. Внутренний голос продолжает требовать внимания. Он поправляет черные очки и поворачивается к Джеку:
— Что бы ты ни говорил, ты по-прежнему думаешь как коп.
Джек чувствует, что эти слова — не комплимент.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Копы все видят несколько в ином свете, чем те, кто не служит в полиции. Когда коп смотрит на человека, он сразу задается вопросом, в чем тот виновен. Мысль о возможной невиновности просто не приходит ему в голову. Для копа, который отслужил десять или больше лет, все, кроме копов, виновны. Только большинство еще не успели поймать.
Генри точно описал жизненное кредо десятков людей, с которыми когда-то работал Джек.
— Генри, откуда ты это знаешь?
— Я могу это видеть в их глазах, — отвечает Генри. — Так полисмены воспринимают мир. Ты — полисмен.
— Я — копписмен, — вырывается у Джека. Устыдившись, он краснеет. — Извини, эта глупая фраза вертелась у меня в голове и вдруг выскочила наружу.
— Почему бы нам не помыть посуду и не приняться за «Холодный дом»?
После того как тарелки установлены в сушку, Джек берет книгу с дальнего края стола и идет за Генри в гостиную, по пути, как обычно, бросив взгляд в студию своего друга. Дверь с большой стеклянной панелью ведет в комнатку со звуконепроницаемыми стенами, заставленную электронным оборудованием: микрофон и проигрыватель вернулись из «Макстона» и теперь стоят перед вращающимся стулом Генри. Под рукой и музыкальный центр для лазерных дисков, и пленочный магнитофон, и пульт для микширования. Большое окно выходит на кухню.