А в Фетги спокойно. Здесь маленький балаганчик старого Пэйта заработает немного деньжат. Пёстрые куклы, что лежат до поры до времени в коробах, скоро вынырнут на свет. И не далее как нынче днём будет разыграно очередное представление. Кривая Эгда разложит на повозке шерстяные носки, чулки и накидки, а затем возьмётся гадать. Дара прозирать будущее у дуры-бабы нет, но глядеть она умеет пронзительно, а густые смоляные волосищи с тонкой проседью да кривой бок делают её сущей ведьмой. Люди верили, когда она бросала вороньи косточки или перебирала руками гладкие камешки с кривыми насечками на выпуклых боках.
Ну а не сладится у Эгды с гаданием, так тогда близняшки покажут, что умеют: побросают в воздух деревянные шары, ловко перекидывая их из ладони в ладонь, покажут обманные трюки со стаканами и монетками. Найдётся на что поглазеть городским зевакам. Одно плохо: девки вошли в самую гадкую пору. Титьки, задницы — всё налитое, глаз мужицкий так и цепляет. А защитников чести ихней при балагане двое всего — Пэйт беззубый да Гельт, которого соплей перешибёшь. Поэтому плясать, как раньше, ходить на руках или садиться на шпагаты дед им строго-настрого воспрещал. Мужья-заступники появятся — тогда другое дело.
Здесь старик вздохнул. Лишь три луны осталось до большой ярмарки, на которую собирались кочевые вельды из всех сопредельных стран. Вот только денег у маленького балаганчика на предстоящее гульбище не было. Не на что купить красивые наряды близняшкам, не на что праздновать. Как подобрать девчонкам хороших мужей, когда приданое у них — как у птичек полевых: ни гнёздышка, ни зёрнышка, только росинка на придорожном кусточке? Вот и колесило семейство старого Пэйта в поисках хоть какого-то заработка.
Кибитки Пэйт поставил на базарной площади. Одну сразу обустроили: сняли полог, сдвинули в сторону и накрыли старым покрывалом лари с добром. Получился вроде как помост. Поставили лёгкую ширму. Гельт взялся доставать из сундука кукол. Были они когда-то яркие, нарядные, но теперь уже порядком выцвели. Хлоя устроилась на краю возка и начала насвистывать на дудочке. Алесса, надев ношеное, ещё материно, видавшее виды пёстрое платье отбивала в бубен ритм.
Ну а дальше как водилось: девчонки выкрикивали приглашения, зазывали поглядеть представление. Гельт с Пэйтом, не сговариваясь, готовились разыграть легенду про падение Миаджана.
Легенда была старая, знал её в Дальянии каждый, но всё одно не уставали смотреть. То ли потому, что ещё жила в людях недобрая память о стране мрачного колдовства и кровавых обрядов, то ли потому, что каждый балаган обязательно показывал, как жрецы Шэдоку совокупляются с рабынями. Уж такую-то подробность кто опустит? У Пэйта даже нарочно были сшиты и должным образом раскрашены куклы голых девок — в одних лишь бусах и браслетах.
У Гельта рассказывать выходило лучше, чем у деда. Может, потому, что все зубы у парня были на месте: может, потому, что обладал он редким даром. Мимо пойдёшь — остановишься, заслушавшись. Иные лицедеи слова бормотали или выкрикивали с противными завываниями. А Гельт — не гляди, что сопляк, — умел говорить так, что слышался в его голосе и вой ветра, и грохот волн, и девичий плач, и кровавый бой.
Выставили нарядный задник, на котором близняшки ещё года два тому искусно вышили лес и чёрные храмы с обагрёнными кровью алтарями и статуями мёртвых богов.
Гельт заговорил, как мёд полил:
«Сто на десять веков стоял Миаджан. И строились там преогромные храмы. И возводились гробницы. И говорили, будто уходили мертвецы из гробниц прямо в нижние царства смерти, туда, где тянулись каменные подземелья, в которые не было ходу живым, а только жрецам Шэдоку».
Пэйт исправно тряс куклами жрецов — в накидках цвета обожжённой глины, с лысыми головами и с глазами в виде чёрных точек.
«И входили в порты корабли с рабами. И везли людей из всех земель, ибо не было врагов у Миаджана, а были только слуги. И забирали жрецы Шэдоку самых красивых дев…»
Тут пришёл черед Пэйту потрясти крестовинами кукол голых рабынь, что вызвало одобрительный свист и гул со стороны зрителей.
«И делали их баядерами в храмах, и танцевали они там неистовые танцы, призывая из земли древнюю страшную силу, вместить которую могли лишь невинные девушки…»
Гул и свист усилились, ибо рассказ подбирался к одному из самых любимых моментов.
«Брали жрецы баядер на алтарях Шэдоку, и в положенный срок рождались у тех дети невиданной силы. И девочки становились танцовщицами, а мальчиков, едва входили они в возраст мужчин, убивали…»
Для этой части представления, тоже любимой у публики, у Пэйта была припасена особая деревянная кукла в бурой рубахе. Под рубахой прятался рыбий пузырь, в который близняшки наливали воду, смешанную с красной глиной, когда подходила пора, один из «жрецов» ударял по пузырю и тот начинал сочиться жижей, похожей на кровь.
«Их подвешивали на крючья и пускали кровь. Знали жрецы Шэда, чем дольше уходит из тела жизнь, тем больше магии смогут они пожрать из своих жертв. Так, долго стоял Миаджан. И не было колдунов могущественнее, не было магии чернее. Но однажды не выдержала земля злодеяний. Говорили ещё, будто одна из баядер не отдала в родах свою силу, не излила её в плод, но выплеснула прочь. И зашаталась крепь. Рухнул старый храм, погребая под обломками служителей Шэда и их рабов…»
Пэйт передал свои крестовины Гельту, а сам щедро высыпал на кукол мелкие камешки из ведра. Зрители завыли от восторга.
«А потом задрожала земля, подалась и затрещала. Оседали в пыль великие храмы, рассыпались алтари Шэдоку, падали, как щепки, деревья, а солнце на много дней закрыла серая хмарь. И уж после того пришла с моря огромная волна. Обрушилась она на уцелевшие города Миаджана, и ушли те под воду вместе с руинами храмов и гробниц, вместе с рабскими рынками и пыточными, с домами и людьми. И текло море, покрывая собою всё».
Старый балаганщик изобразил кончину Миаджана: сперва свирепо затопал, сотрясая помост, потом быстро заменил задник на новый — с вышитыми на нём руинами, а затем накрыл всё это отрезом голубой ткани. Зеваки затаили дыхание.
«Десять на десять веков миновало с той поры. Нет больше Миаджана. Не осталось его храмов, исчезли его жрецы, а земли Раскола затопило водой. Но и по сей день не плывут в ту сторону корабли, а если и выносит их штормом к проклятым затопленным землям — исчезают навсегда…»
Спектакль закончился под свист и воодушевленный топот зрителей. Алесса с бубном обежала зрителей. Монетки посыпались щедро. Балаган у Пэйта и впрямь был хорош, на загляденье. И вот, покуда близняшки суетились, собирая плату, довольный старик оглядывал сборище зевак. Тут-то его взгляд и запнулся о знакомое лицо, словно нога о камень.
Давешний странник стоял, сложив руки на груди, и задумчиво смотрел на балаганный помост. Девчонка его, замотанная в палантин, жалась рядом. Какая ещё дурная сила их сюда привела? С Пэйта будто водой смыло вчерашнюю злобу. Стало не по себе. Да ещё Эгда, дура старая, подошла, дёргает за рукав, а сама глазищами косит в ту сторону, мол, гляди, гляди!
По-хорошему, позвать бы кого из мечников, чтобы схватили колдуна и волокли в Храм. Но мечников поблизости не было.
— Деда, деда, смотри, — зашептала Хлоя.
Тьфу ты, дуры ж! А то он не видит! Старик понадеялся, что колдун развернётся и уйдёт, но тот двинулся к балагану. Чего ему надо?
— Ну как? — спокойно спросил мужчина, подойдя. — Не передумал попутчиков брать?
У Пэйта немного отлегло от сердца. Говорил чужак спокойно, не злорадствовал. Авось обойдётся всё.
— Ты это… своей дорогой ступай, не то оружных позову… — сказал балаганщик, стараясь, чтобы в голосе не сквозил страх.
— Так сильно боишься? — хмыкнул незнакомец. — Я же ничего дурного тебе не делал.
— А дорогу кто мне скривил? — хмуро спросил старик.
Чужак покачал головой:
— Ничего я не кривил. Дорогу ты сам выбрал. А ведь я предупреждал, что лучше моим путём до города ехать. Да ты не послушал.
Балаганщик зло подёргал ус.
— Чего тебе надо? Что привязался? Иди вон к другому кому.
Мужчина усмехнулся:
— Зачем мне к другому?
— А ко мне зачем? — Пэйт и впрямь не понимал. Да мало ли обозов в городе? К любому примкни и езжай, так нет же.
— С тобой одни бабы и мальчишка. Мне надо доехать до Миль-Канаса.
Старик не понял, какая между этим связь. Его собеседник, видимо, о том догадался и пояснил:
— У меня мало денег, у тебя нет крепкого мужика. Дорога неблизкая. Случиться может всякое. Вместе лучше, чем порознь.
— Не беру я попутчиков, — буркнул Пэйт. — И в Миль-Канас мне не надо.
— Доехать спокойно хочешь? — прямо спросил мужчина.
В груди у балаганщика заклокотало. Пугать, значит, вздумал?!
— Ты…
— Со мной доедешь, — просто сказал незнакомец. — Без меня — нет. Ты и сам ведь знаешь: за Фетги места лихие, дорога там приграничная… А что в Миль-Канас не надо, так врёшь ты. Куда тут ещё податься с твоим балаганом? Много вы в деревнях заработаете?
Сказал, стервец, и глядит! Как мысли прочитал! Знал всё это Пэйт. И про дорогу опасную, и про то, что по пути из окраинной Фетги впереди только один стоящий город — дальянская столица. Знал. Оттого и собирался примкнуть со своим балаганом к большому обозу, ибо идти через те холмы в одиночку было верным самоубийством.
— Я помогу в дороге. Ты за это возьмёшь меньшую плату. Доедем до Миль-Канаса и расстанемся, — тем временем продолжил незнакомец.
Балаганщик нахмурился:
— Ты не беглый ли, парень?
Он цепким взором окинул собеседника: высокий, крепкий, темноволос, но не смугл, а глаза синие, неожиданно яркие на бледном лице. Не понять, каких кровей. Да ещё и волосы короткие — в хвост или косу не соберёшь. Рабов же (если они не для удовольствий) всегда бреют наголо — от вшей и для приметности.
— Не беглый?
Незнакомец в ответ на это усмехнулся:
— Вольноотпущенник. Выкупился. Домой возвращаюсь.