Большая неудача
Глава двадцать первая
Арест за мошенничество. — Вавилон. — Мистер Нинимби. — Злые чудеса. — Гадание на собачьем дерьме. — Беженцы и бандиты.
1Джошуа Редман по прозвищу Малыш
— Арестуйте этих краснокожих!
Судя по роже Дрекстона, он с удовольствием не арестовал бы, а пристрелил кого-нибудь. И не шошонов, а мистера Киркпатрика собственной его мэрской персоной.
Шериф стоит на крыльце. Рядом — Ганс и Нед.
— По какому обвинению?!
В голосе шерифа нет и тени почтения, с каким Дрекстон всегда обращался к мэру.
— За мошенничество!!!
В окнах конторы дребезжат стёкла.
Они что, с ума посходили? Все?! Люстра, холодеет Джош. Вот она, люстра — скрипя тросами, великанша качается в небесной вышине, готовая в любой миг обрушиться всей тяжестью на Элмер-Крик. Дрожа от страха, Джош переводит взгляд на шерифа — и видит, ей-богу, видит, как в тупой, заплывшей жиром башке Дрекстона скрипят ржавые шестерёнки.
Мэр в ярости? Мэр желает ареста индейцев? Мошенничество?! Превосходное обвинение! Лучше не придумать! Если Кристофер Дрекстон всё сделает как надо, если этот зажравшийся хлыщ, наш доблестный мэр, гореть ему в аду, останется доволен — это, друзья мои, шанс сохранить за собой тёплое местечко шерифа.
— Эй, вы трое!
Индейцы постарше оборачиваются.
— А ну-ка, слезайте с лошадей! Живо!
Старики остаются в сёдлах. Третий, молодой, времени зря не теряет — издаёт пронзительный дикарский визг, от которого закладывает уши у всех отсюда до Флориды, вбивает пятки в бока гнедого мерина — и с места бросает того в галоп. Видать, родился в седле, ублюдок.
— Стоять!
Куда там! Индеец уже несётся к проулку между мэрией и домом голландца Ван дер Линдена. Шериф хватается за револьвер. Увы, Дрекстон давно не практиковался в обращении с оружием: «Смит-Вессон» застревает в кобуре.
Потеха!
Дрекстон рычит, что твой медведь. Дёргает револьвер изо всех сил — сил много, наел на яблочных пирогах. С громким треском кобура лопается по шву. Шериф вскидывает револьвер, освобождённый из кожаного плена, не целясь, палит вслед беглецу. Опустошив барабан, стоит в облаке порохового дыма. Тяжко дышит, по лбу стекают капли пота, путаются в бровях.
Топот копыт стихает в дальнем конце проулка.
Как ни странно, шериф кое в кого попал. В молодого индейца — вряд ли, зато досталось другим. Старик-вождь горбится в седле, зажав ладонью простреленное плечо. Шаман, даром что сам немолод, птицей слетает с коня, помогает Горбатому Бизону спешиться. Извлекает чистую тряпицу из потёртой кожаной сумки с бахромой, убирает ладонь вождя от раны, начинает перевязку.
А во дворе дома владельца лесопилки вопит-надрывается Йон Ван дер Линден — средний сын хозяина. Выбежал на выстрелы: посмотреть одним глазком, что творится.
— А-а-а! Убили! Меня убили!
Посмотрел, значит.
— Умираю!
У парня прострелено плечо — левое, навылет, в точности как у вождя. И за что шериф невзлюбил эту часть тела, сэр? На смертельную рана никак не тянет. Из индейца крови даже больше натекло. Чего, спрашивается, так орать?
Впрочем, сегодня все орут. День такой.
Из дома вылетает дородная миссис Ван дер Линден, мамаша Йона. Выясняется, что до сих пор настоящего ора никто не слышал. Начинается форменный бедлам: все дерут глотку, бранят друг друга, нет, враг врага, а враг тут всякий каждому. Кто-то спешит за доктором — за Стрэтчем и Беннингом сразу, потому что раненых двое. На выстрелы прибегает пятёрка добровольцев, которых оставили в городе для поддержания порядка и законности.
Нет, четвёрка. Один, самый умный, зарыл в землю томагавк служебного долга.
— Рехнулся, Дрекстон?! Устроил пальбу на площади!
— Индеец удрал!
— Вы ранили ребёнка!
— Ребёнка? У него усы!
— Вы ранили достойного гражданина!
— Пусть гражданин не лезет под пули!
— Спасите! Мой сын умирает!
— Где Беннинг?!
— Будят. Пьян с ночи.
— Этот шошон и без Беннинга справляется…
— Заберите отсюда краснокожих!
— Куда?
— В тюрьму!
— Раненого тоже?
— Окажите помощь и отправьте в тюрьму!
— Нет, отведите в тюрьму и окажите помощь!
И над всем этим вавилонским столпотворением — только небо да Господь Бог. Впрочем, нет, до неба высоко, до Бога далеко.
Над кипящим Вавилоном — балкон мэрии.
2Рут Шиммер по прозвищу Шеф
— Нинимби? Злой дух нинимби?
Мэр взбешён. Мэр вне себя.
Он хватает Пирса за грудки, бьёт спиной о перила балкона:
— Отличное имя! Я буду звать тебя мистер Нинимби! Так вот зачем ты ездил к шошонам! Ты знал, знал о нашей договорённости! Искры? Ах, тебя интересовали только искры, ну надо же! Ты отговорил их продавать мне землю, сукин сын! Ты сорвал мне сделку! Думал, Фредерика Киркпатрика можно водить за нос, как последнего идиота?
Пирс хрипит, стонет. Сейчас он упадёт со второго этажа. Шляпа уже упала, теперь очередь хозяина.
— Можно, — подтверждает Рут. — Ещё как можно, сэр. Оставьте моего отчима в покое, прошу вас. Иначе ваши тупые мозги разлетятся по всей площади.
Мэр давится очередной, вне сомнений, оскорбительной репликой. Дуло револьвера, приставленное к затылку мистера Киркпатрика, очень способствует благоразумию. Это правый револьвер мисс Шиммер, он заряжен старым добрым свинцом. Даже не видя оружия, мэр это понимает лучше кого другого.
Кому другому не угрожают размозжить череп.
— Уберите кольт, мисс.
Требование Фредерика Киркпатрика звучит угрожающе, но пальцы разжимаются. Пирс выскальзывает из хватки, ещё миг назад мёртвой, отходит вдоль перил к дальнему краю балкона. Оправляет одежду, отряхивается, щелчком сбивает пылинки с рукава. Кажется, пристойный внешний вид сейчас главное, что интересует Бенджамена Пирса в этой жизни.
Внешний вид. Одежда. Костюм водолаза.
Тело, краденое тело.
Рут Шиммер взводит курок револьвера.
Собственное, дарованное от рождения тело Рут предаёт хозяйку. Рассудок заодно с предателем. Палец дрожит на спусковом крючке, выбирает слабину. Убей, велит рассудок. Убей мистера Киркпатрика! Рассудку вторят чувства: убей! Пусть череп мэра лопнет, как перезрелая тыква! Пусть мозги его разлетятся веером по площади! Есть ли для них лучшее применение?
Рут не знает, откуда в ней такая тяга к убийству. Ненависть к мистеру Киркпатрику — последнее, что родилось бы в Рут ещё минуту назад. Даже то, что мэр поднял руку на Пирса — не причина для ненависти, тем более, убийства.
Взгляд Бенджамена Пирса толкает её в плечо.
Нет, это не взгляд шансфайтера. Рут хорошо знает, как смотрят подобные ей, Пастору и дяде Тому перед тем, как всадить в человека проклятие или несчастный случай. Но это и не взгляд обычного человека. Этот взгляд — исключение из правил. Доллар, повисший в воздухе. Лепесток, изменивший цвет. Изменение температуры тела на три сотых градуса.
«Они чудеса, злые разумные чудеса…»
— Уберите кольт, — голос мэра дрожит. — Скверная шутка, не находите? Застрелить меня на виду у всего города — это виселица. Желаете сплясать в петле на потеху зрителям? Милости просим на танцпол, спускайте курок.
«Они чудеса…»
Насчёт всего города — тут мистер Киркпатрик перегибает палку. Впрочем, для свидетельских показаний хватит одного-единственного зеваки, видевшего, как мисс Шиммер убила мэра. Да что там! И зеваки не надо. Шериф своими глазами видел, с кем стоял на балконе мистер Киркпатрик. А репутация мисс Шиммер далеко обгоняет её саму. Нападение мэра на Пирса — не оправдание. Двое мужчин повздорили, взялись за грудки, это не повод всадить кому-то пулю в голову.
Рассудок остывает. Тело подчиняется.
Рут убирает револьвер в кобуру. Она готова поклясться, что выстрел был, только стреляла не она. Кто-то, о ком и думать не хочется, всадил в неё заряд из шансера — проклятие или несчастье, поди разбери.
А может, не в неё.
Может, в весь Элмер-Крик, отсюда до нефтепромысла.
— Отличное решение, мисс, — мэр приводит одежду в порядок, как это делал Пирс за минуту до него. — Я верил в ваше здравомыслие.
Одежда сидит наилучшим образом, в дополнительном туалете нет нужды. Но Фредерик Киркпатрик всё наводит на себя глянец, не в силах остановиться. Кукла, думает Рут. Джентльмен из витрины. Впервые она понимает, что мэр одет точно так же, как манекен в магазине Фостера — твидовый костюм орехового цвета, шляпа-котелок.
Желание пристрелить мэра возвращается. К счастью, ему не хватает прежней силы. Рут даже не берётся за оружие, такое оно ничтожное, это желание. Эхо, отзвук, гроза за дальним горизонтом.
— Ваша падчерица разумнее вас, мистер Нинимби, — мэр демонстративно не смотрит на Пирса. — Вы же глупее, чем я думал вначале. Полагаете, я не выбью купчую из шошонов? Ошибаетесь, купчая, считай, у меня в руках. Сегодня, завтра, в пятницу — какая разница? Вы должны понимать, мистер Нинимби, что я ни перед чем не остановлюсь.
Пирс кивает:
— Вижу, сэр. Вы не остановитесь ни перед чем.
Это показалось Рут, или в реплике отчима действительно прячется удовлетворение? На самом донышке, а? Оно было бы больше, крепче, пенистей, разнеси мисс Шиммер череп Фредерика Киркпатрика, но и так сойдёт.
— Хотите быть моим врагом, мистер Нинимби?
— Нет, не хочу.
Чувства, сказал Джошуа Редман в ночной беседе. Рут отлично помнит слова души, изгнанной из тела. Тахтоны не испытывают чувств в понимании людей. Ни добрых, ни злых. То, что мы принимаем за чувства, они заимствуют у нас, воруют без зазрения совести. Все их собственные чувства, необъяснимые для детей Адама и Евы, направлены на им подобных. Конечно, Пирс — тахтон в облике Пирса! — не хочет быть врагом мэра. Вражда, дружба — в отношении людей для тахтона это пустой звук. Всё, что его интересует — захват выгодного участка, чёрного хода, подготовленного другим тахтоном. Эвакуация из горящей чашки весов, путь наверх для своих, близких, родичей или друзей, Бог знает кого — тех, к кому он испытывает подлинные, горячие, яркие чувства, какими бы странными они ни казались роду человеческому.
Хотя что тут странного? Вражда, дружба, любовь.
— Промысел Сазерлендов взят под охрану добровольцами из горожан. Джошуа Редман, командир отряда — мой человек, мой целиком, от шляпы до сапог. Он выполнит любой приказ, какой я отдам. Без моего ведома к участку не подойдёте ни вы, мистер Нинимби, ни кто другой из вашей компании. Здесь Осмака, территория Осмака, и она ещё не стала штатом. Вам ясно?
— Мне ясно, сэр, — соглашается Пирс. — Что тут неясного?
И кричит, перегнувшись через перила:
— Эй, вы! Не топчитесь по моей шляпе!
Окрик запоздал. Шляпе теперь место на помойке.
3Джошуа Редман по прозвищу Малыш
— Какого чёрта! Ты ещё на свободе, Макс?!
— Могу спросить то же у тебя, Билли!
— А в кого тогда стреляли?!
— Я думал, в тебя.
— А я надеялся, что в тебя…
— Что здесь творится, будьте вы все прокляты?!
Этот вопрос живо интересует как братьев Сазерленд, шумной гурьбой выбравшихся из салуна, так и Джефферсона с его людьми, которые подошли со стороны «Меблированных комнат миссис Дженкинс» — барака, разделённого хлипкими перегородками на каморки для постояльцев.
Народу с Джефферсоном больше, чем вчера. Было двое, стало четверо. И Сазерлендов пятеро, а не трое: с промысла подтянулись Хью и Патрик.
Шериф на крыльце конторы заряжает свой «Смит-Вессон». Под обстрелом взглядов, не сказать чтоб дружелюбных, он замирает, вертит в пальцах шестой патрон. Интересуется:
— Чего вылупились?
— В кого стреляли, шериф?
— Ваше какое дело?!
Остыв, Дрекстон снисходит до объяснений:
— Индейцев брали под арест. За мошенничество.
Последний патрон ныряет в камору барабана. Защёлкнув револьвер, шериф суёт его в кобуру и роняет — кобура порвана. Подняв оружие с крыльца, Дрекстон беззвучно шепчет ругательства.
— Мошенников, значит, арестовали?
Шериф кивает в сторону конторы. Минутой раньше Ганс и Нед уволокли туда молчаливых, не оказывающих сопротивления шошонов. Сейчас, небось, индейцы уже скучают за решёткой.
— А бандиты на свободе разгуливают?!
— Убийцы!
— Поджигатели!
— Тихо тут! — красный как рак Дрекстон потрясает револьвером. — Без вас разберусь. Виновные ответят по всей строгости закона!
Словно живая иллюстрация сказанного, из конторы выходят Нед Хэтчер и Белобрысый Ганс. Оба потирают руки и отдуваются, как будто не сажали индейцев в камеры, а готовили из них смитфилдскую ветчину.
— По всей строгости?!
Макс Сазерленд сплёвывает Дрекстону под ноги:
— Наел брюхо, закон! Дождёшься от тебя!
— Вы что-то выяснили, шериф?
Вильям Джефферсон — сама вежливость. Это даётся ему с трудом, но Джефферсон старается, сэр, видит бог, старается. Небось, надеется, что вопрос будет решён в его пользу, а в двойном убийстве и взрыве шериф обвинит братьев Сазерленд.
— Выяснил он! Что под юбкой у вдовы Махони!
— Придержи язык, Макс! — юбка доводит шерифа до белого каления. Кажется, что он сейчас высадит в старшего Сазерленда весь барабан револьвера. — Да, выяснил! К шахте Джефферсона приезжали двое. Двое, понял! Покойник Освальд и ещё кто-то. И приехали они с твоего промысла!
— И как ты это узнал, закон?
— На кофейной гуще погадал?!
— На собачьем дерьме!
— Они это, шериф, они! Вся их бешеная семейка!
— Сазерленды!
— Грязное дело, Макс! Грязное!
— Своих рук не замарал, сделал руками мальчишки…
— А доказать сможешь, Билли?!
— Мы все на промысле были!
— Все до единого!
— Не веришь нам — добровольцы подтвердят!
— Небось, сам парня заманил…
— Молчать!
Сегодня Элмер-Крик соревнуется, кто громче рявкнет. Дрекстон временно одерживает верх:
— Нед Хэтчер видел следы двух лошадей! Следы ведут с твоего участка, мистер Сазерленд! Доказательства? Вот тебе доказательства!
Макс сворачивает здоровенный кукиш. Предъявляет шерифу:
— Это Нед, что ли, вынюхал? Да он второй год у Джефферсона на крючке!
— Денег ему должен!
— Триста долларов, не кот начихал…
— Закон, и ты с ними в доле?! Пирогами берёшь?
— Покрываешь, а?
— Это Билли нашу нефть поджёг. Точно говорю, его работа…
— Ты же говорил, индейцы…
— Ошибся. Теперь вижу: Билли.
Джошуа Редману в его бурной, его короткой жизни не раз доводилось присутствовать при таких перепалках. Случалось, они оборачивались перестрелкой, а то и похоронами. Волей-неволей задумаешься: а не было ли поблизости какого-нибудь тахтона? Самого завалящего, а? Ведь кто-то же подвешивал в небе люстру? Кто-то заставлял лопнуть крепёжный трос?!
Ничего нового.
Ничего не выяснят, ни о чём не договорятся.
Нужны ли нам — стрелкáм, нефтяникам, прачкам, скотоводам, торговцам, шлюхам, фермерам, банкирам, священникам, ворам, детям, отцам, матерям, добрым бабушкам, кормящим внуков с ложечки — нужны ли нам тахтоны, чтобы вцепиться друг другу в глотку по поводу и без? Требуются ли нам для этого чудеса? Карусель причин и следствий? Какое-то сверхъестественное, дьявольски изощрённое стечение обстоятельств?! Философский вопрос, сэр, и кажется, Джошуа Редман знает ответ.
— Джефферсон огонь пустил. Он, чтоб мне пусто было…
— Враньё! Где доказательства?!
— А у тебя где?! В бороде?!
— В непаханой борозде!
4Джошуа Редман по прозвищу Малыш
Джефферсон с его людьми сдвигаются поближе к шерифу. Сазерленды отступают к мэрии, выкрикивая обвинения и ругательства. Четверо добровольцев топчутся на месте: шериф есть шериф, но история с убийством юного Освальда МакИнтайра темнее ночи, под покровом которой она свершилась. Поди прими чью-то сторону! В итоге добровольцы отходят к банку, на нейтральную территорию, с таким видом, словно грабить банки — их заветная мечта.
Площадь? Грозовая туча, сэр! Вот-вот она родит молнию, грянет выстрел — и начнётся мясорубка. Большая неудача, говорил мистер Пирс. Орёл и решка, верх и низ. Это уже она или ещё нет? Здесь меньше народу, чем было на промысле…
— Бойня, — вползает в уши Джоша старческий шепоток. Дребезжит, похрипывает. — Скоро, на подходе. Я чувствую, да! Они близко: затаились, ждут…
В центре тучи, в тихом «глазе урагана» стоит мистер Пирс. Нет, мистер Пирс стоит на балконе. Нет, на балконе — тело, а здесь, на площади — душа, настоящий Бенджамен Пирс. Призрак колеблется, словно от ветра. Ещё минута, и порыв унесёт мистера Пирса прочь, разметает в клочья, развеет без следа.
Джош подходит ближе. Заглядывает бедолаге в лицо.
— Эй, вы! — кричит с балкона тело. — Не топчитесь по моей шляпе!
Душа не смотрит в сторону тела. На Джоша она тоже не обращает внимания. Одежда на этом несчастном Пирсе истрепалась, истончилась до невозможности. Голова стремительно лысеет, седых прядей убавилось, язв на лице, напротив, стало больше. Ресницы слиплись, под глазами — потёки жёлтого гноя: свежие поверх засохших.
На старика трудно смотреть без содрогания.
Но Пирс, похоже, ещё сохранил способность видеть. Взгляд его устремлён на шляпу, свалившуюся с головы тела, захваченного тахтоном. По этой шляпе без зазрения совести топчутся, отступая к мэрии, братья Сазерленды. Окрик пропал втуне: братьям не до заезжего саквояжника. У Сазерлендов есть делá поважнее обронённой шляпы.
А у призрака нет дéла важнее.
В гноящихся глазах старика плещется вожделение. Так пьяница без цента в кармане смотрит в баре на заветную бутылку. Так старатель, не намыв за месяц и крупицы золота, глядит на самородок весом в добрых три унции[41], блестящий на ладони удачливого соседа. Шляпа, понимает Джош. Это его шляпа. Не тахтонья — его, настоящего Пирса. Взять шляпу в руки. Ощутить под пальцами ворсистую жёсткость. Водрузить на голову. Шляпа измята, растоптана, в пыли и грязи? Какое это имеет значение, сэр! Шляпа в руках, на голове — возможность хоть на миг почувствовать себя живым, восхитительно плотским…
Вот чего жаждет несчастный призрак. Вот что ждёт Джоша в ближайшем будущем.
— Вижу их, чую, — бормочет Пирс, приплясывая над шляпой, желанной и недостижимой. — Ждут, сукины дети, ждут! В аду, в кромешной бездне. Мы над ними ходим, они под нами ждут. Скоро, скоро! Прячутся, затаились. Готовы сорваться с места…
В иной ситуации у Джошуа Редмана возникли бы большие сомнения насчёт душевного здравия мистера Пирса. Но где ты, иная ситуация? Правда, те тахтоны, которых видел внизу, под нефтепромыслом, сам Джош, больше походили на испуганных беженцев, а не на бандитов, ждущих в засаде почтовый дилижанс.
«Погодите, сэр! Придержите коней! А кто сказал, что мы с Пирсом видели одних и тех же тахтонов?!»
— Выпил меня! Всего выпил, — бормочет Пирс.
Что-то капает с его лица в пыль.
— Оставил на донышке. Глоток, другой…
Капли шипят, испаряются.
— Я теперь он, я слышу! Вижу! Нюхом чую! Слышу, как он, вижу, как он… Рядом, близко, скоро. Бойня, чёрный ход. Не доживу, нет…
Выпил, содрогается Джош. Тахтон надел тело мистера Пирса, словно костюм из твида, а теперь допивает из Пирсовой души последние соки, как паук из мухи, угодившей в его сети. Чем меньше остаётся Пирса, тем больше становится тахтона — и в самом Пирсе в том числе. Скоро никакого Пирса не останется, будет только тахтон и его адская семейка, эмигрировавшая на Дикий, на благословенный Запад…
Беженцы и бандиты.
Семья Джошева тахтона и близкие тахтона Пирса.
Одних вожак привёл к золотому руднику — ждать, пока он не застолбит права на участок. Индейцы? Отобрать, выдурить, умыкнуть землю у пустоголовых дикарей, которых и за людей-то считать грех — вперёд, друзья, всё золото наше! А неподалёку за холмом притаилась банда лихих парней. Ждут, когда придёт их час. Намоют простофили золотишко, сложат в перемётные сумки — тут и нападут со спины, погонят прочь. Кто станет ерепенитья, схлопочет пулю.
Греби добро лопатой!
У них в аду — как у нас на фронтире. Облапошил? Подставил? Нагрел? Вот ты и на коне, сэр! Тебе весь куш и достанется.
— Мистер Редман? — гремит с небес. — Как я рад вас видеть!
Не иначе, Господь Бог оглянулся.