Танец лодочника. — Призрак виселицы. — Именем закона! — Коня на скаку остановит. — Возьми его прямо сейчас. — Вверх по рекам Огайо.
1Рут Шиммер по прозвищу Шеф(три минуты назад)
— Будь начеку, — предупредил Пирс.
Мэр рассмеялся:
— Боитесь, мистер Нинимби?
— Боюсь, — согласился Пирс.
— Чего? Что случайная пуля залетит на балкон?
Мэр картинно оперся о перила:
— Не бойтесь, компаньон! Я ведь сказал, что это мой город? Пули здесь летают только туда, куда укажет Фредерик Киркпатрик. А на этот балкон они даже носу не кажут!
— Будь начеку, — повторил Пирс, обращаясь к Рут. Похоже, он не слышал слов мэра, а может, не придал им значения. — Сегодня не тот день, чтобы спать на ходу.
Его лицо, подумала Рут. Я уже видела такое лицо.
Отец, увлекавшийся шахматами, возил Рут, восьмилетнюю девочку, в Бирмингем, город в штате Алабама. Она отлично помнила всю поездку — истинный праздник для ребёнка, папиной любимицы. Но ещё лучше Рут запомнилось лицо Пола Морфи, шахматного гения, дававшего в Бирмингеме сеанс одновременной игры вслепую на восьми досках. Тонкий нос, красиво очерченные дуги бровей, волосы небрежно падают на уши… Всё это мисс Шиммер восстановила в памяти лишь потом. А тогда она видела ожившую сосредоточенность, выходящую далеко за рамки человеческого внимания. Какие-то процессы происходили, невидимые детскому глазу, и Морфи следил за каждой песчинкой, каждым дуновением воздуха, каждой каплей, складывая их в невероятные комбинации. Рут ещё сказала отцу, что так, наверное, выглядел Господь Бог в момент творения мира. Отец засмеялся, потом начал журить дочь: скорее в шутку, чем всерьёз. Вряд ли святые отцы одобрили бы тебя, сказал он…
Святые отцы ещё меньше одобрили бы Рут, узнай они, о чём умолчала мисс Шиммер. В тот момент она думала не только о Боге. Дьявол, замышляя мятеж против Создателя, пожалуй, тоже был похож на тогдашнего Морфи.
Став взрослой, Рут узнала, что Пол Морфи замкнулся в кругу родных и близких, одержим тяжелейшей манией преследования. Гений превратился в безумца, если, конечно, Морфи не был безумцем с самого начала…
— Здесь этот безумец. Видишь?
Кивком головы Пирс указал вниз.
Сумасшедших внизу хватало, причём вооружённых. Но отчима интересовал один — долговязый стрелок с воротничком священника. Пастор подошёл в разгар суматохи, незамеченный остальными. Сейчас он стоял возле проулка, где ранее скрылся Хвост Оленя, и играл на губной гармошке.
Рут задумалась, какой псалом лучше прочих подходит к ситуации, и не смогла выбрать. Смотреть вниз взглядом шансфайтера она опасалась, не желая привлечь внимание лже-отчима, чувствительного к таким вещам, но была уверена, что Джошуа Редман тоже где-то там, на площади, в гуще событий.
А может, не только Джошуа Редман.
Чего боится ложный Пирс? В переделанном теле, белей крыла ангела, он неуязвим для шансера. А даже если и уязвим, Пастор не станет стрелять по балкону на глазах у толпы разъярённых мужчин. Это верная гибель от дюжины пуль, выпущенных по негодяю, покусившемуся на мэра. Так чего же ты боишься, ложный Пирс? Того, что внизу бродит душа истинного Пирса, изгнанная тобой — и проповедник может безнаказанно расстрелять её? Это тоже опасно. Не исключено, что выстрел спровоцирует шерифа, нефтяников, людей Джефферсона. Но Пастор безумен, с точки зрения ложного Пирса он мог бы рискнуть.
Кто-то ведь должен начать этот танец?
— Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!
Чем лодка не танцпол?
Плыви, лодочник, вверх по рекам Огайо…
Песня, откуда ты взялась?
Рут услышала её словно наяву, в гнусавом исполнении губной гармошки. Вряд ли песню играл Пастор, помешанный на церковной музыке, но даже если и так, звук его гармоники на балконе, с такого расстояния, среди гомона и выкриков, был бы слышен еле-еле, а не ясно и отчётливо.
— Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!..
Какой вред тахтону, захватившему тело, может причинить безвременная гибель души-изгнанницы? Джошуа Редман сказал, что тахтон обещал время от времени пускать его в тело погостить. Ещё мистер Редман сказал, что душа Пирса выглядела ужасно, краше в гроб кладут.
Какую работу выполняет душа для тела?
Душа одухотворяет плотскую обитель. Делает тело живым в своём присутствии — и мёртвым, если уходит вон. Таков закон божий и человеческий. Живая душа, слоняющаяся рядом с живым, мыслящим, действующим телом — чудо из чудес. Что делает она для плоти, которая ещё вчера принадлежала ей по закону?
Да всё, что угодно!
Что ни придумай, это может быть правдой.
Неужели ворованное тело по-прежнему нуждается в своей истинной душе? Зависит от неё до последнего, до того дня, когда душа окончательно расточится? Допустим, если она расточится раньше положенного срока, погибнет злой смертью — тело выживет, но ослабеет, лишится каких-то сил, жизненно важных для тахтона…
— Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!
Лодочник танцует, лодочник поёт,
Лодочник делает всё, что угодно…
Чутьё стрелка вырвало Рут из размышлений.
Чужой взгляд буравил ей грудь. Медведь в шинели — Вильям Джефферсон, вспомнила мисс Шиммер, владелец угольной шахты — стоял на крыльце рядом с шерифом. Любой другой на его месте неотрывно смотрел бы на Сазерлендов, каждую секунду ожидая пули, выпущенной ему в голову. Любой другой, но только не Джефферсон. Не имея к этому ни малейшей причины, он уставился на балкон мэрии, на Рут, частично закрытую плечом мистера Киркпатрика — и пальцы медведя, слишком длинные и тонкие для такой туши, подрагивали над рукоятью револьвера. Нервозность пальцев была естественной в сложившейся ситуации, револьвер — тоже.
Неестественной была цель, выбранная взглядом.
Рут демонстративно сделала шаг в сторону, выходя из-под прикрытия мэра. Взгляд Джефферсона последовал за ней, словно приклеенный. Мэр не интересовал медведя, ложный Пирс — тоже. Впору было решить, что состоятельного угольщика охватило пламя страсти к заезжей красотке, но всего воображения Рут не хватало, чтобы поверить в подобный поворот событий.
Сцена на балконе?
«Как ты попал сюда? Скажи, зачем? Ведь стены высоки и неприступны. Смерть ждёт тебя, когда хоть кто-нибудь тебя здесь встретит из моих родных…»[42]
Нет, Шекспир в Элмер-Крик смотрелся так же, как и во множестве других провинциальных городков — натужным балаганом.
«Что он Гекубе? Что ему Гекуба?»
«Гамлет» имел больший успех. «Что я тебе? — мысленно спросила Рут у медведя в шинели. — Кто я тебе? Потому что мне ты никто…»
2Рут Шиммер по прозвищу Шеф
Вильям Джефферсон не отвечает. Вместо него реплику подаёт Фредерик Киркпатрик:
— Мистер Редман?
Мэр наклоняется над перилами, рискуя упасть:
— Как я рад вас видеть! Ну, теперь у нас точно будет порядок. Сами видите, Дрекстон давно мышей не ловит. Что он натворил, это же уму непостижимо…
Голос мэра срывается на визг:
— Мистер Редман! Вы ужасно выглядите, что случилось?
Кобыла гарцует под ложным Редманом. Всадник сдерживает её с большим трудом. Рут ясно видит, скольких сил стоит лже-Джошуа удержаться в седле. Тело, пострадавшее от рук китаянки, подводит нового хозяина. Лишь железная воля захватчика заставляет это тело подчиняться — так же, как ложный Редман принуждает к повиновению кобылу. Лицо заместителя шерифа знавало лучшие времена. Синяки, ссадины, левая бровь рассечена, глаз заплыл — не лицо, тыквенный фонарь ко Дню всех святых.
Тем не менее, это лицо Пола Морфи, шахматиста и параноика, дающего сеанс одновременной игры вслепую. Поставь ложного Редмана рядом с ложным Пирсом — братья-близнецы, если понимать, о чём речь.
— На меня напали, сэр! — кричит ложный Редман.
— Когда? По дороге сюда?
— Нет, дома. Ночью, сэр!
— Кто?
— Не могу знать, сэр! Преступник скрылся.
Все замирают, от конторы до салуна.
— Но одно я знаю точно, сэр…
Все слушают.
— Это был индеец, сэр! Он хотел зарезать меня, вот нож…
Лже-Джошуа высоко поднимает нож. Это «Green River Dadley Universe» — обычный мясницкий нож с деревянной рукояткой. Таких полно в любой лавке — и в любом индейском племени отсюда до Техаса. Ножи «Green River» популярней охотничьих, в год продаётся не менее пяти тысяч клинков.
— Индеец? Вы подтверждаете, Сэм?
В отличие от своего приятеля Сэмюель Грэйв пришёл пешком. Рут ждёт, что чернокожий блюститель закона возразит, но нет, Сэм кивает:
— Да, сэр!
В конце концов, если Джош говорит «индеец» — пусть будет индеец. Зачем Джошу врать? Признаться в том, что сам он мерзавца не разглядел, Сэму не позволяет гордость.
— Так точно, сэр! Вот и мисс Шиммер подтвердит, и преподобный…
У Рут спирает дыхание. Ещё минута, и она нашпиговала бы подлеца свинцом. К счастью, её свидетельством никто не интересуется. Мэр что-то лихорадочно соображает, чуть ли не подсчитывает на пальцах. Где-то маячит выгода, понять бы, где и сколько.
— Он дрался как дьявол! — аккомпанирует лже-Джошуа размышлениям мистера Киркпатрика. — Нож я у него выбил, но он вцепился в меня, будто сокол в кролика, сэр! Стыдно признаться, но я спасовал перед этим дикарём. Если бы Сэм не добрался до револьвера, он бы прикончил меня! Даю вам слово, сэр, я жив лишь благодаря Сэму…
— Индеец мёртв?
— Нет, сэр! Он прыгнул в окошко и удрал. Только пятки засверкали, сэр…
— Это был он! Уверяю вас, он!
— Кто, сэр?
— Беглец! Молодой дикарь, спутник Горбатого Бизона!
— Ну, не знаю, сэр. Если вы так говорите…
— Да! Говорю! На вас напал он и никто другой!
— Не стану спорить, сэр…
— И после этого у них хватило наглости явиться ко мне? Отказаться от сделки? От всех договорённостей?! Шериф, вы меня слышите? К мошенничеству добавьте покушение на вашего заместителя! На заместителя и помощника!
Мэр счастлив. Он уже видит эшафот и виселицу. Нет сомнений, мистер Киркпатрик позаботится, чтобы виселицу увидели и Горбатый Бизон с Серой Совой. Если выбирать между петлёй и подписью на купчей — дураку ясно, что выберет разумный человек.
Даже если он дикарь.
3Джошуа Редман по прозвищу Малыш
— Вильям Джефферсон!
Что? Кто? Откуда?!
На площади объявляется новое действующее лицо. Простите, сэр, не лицо — лица. К лицам прилагаются руки, ноги, скверные характеры и чёртова уйма огнестрельного оружия. Впереди идёт МакИнтайр-старший — владелец скобяной лавки, отец погибшего Освальда. В руках лавочник держит винтовку Спрингфилда сорок пятого калибра. Не сказать, чтобы с винтовкой он выглядел грозней обычного, но вслед за лавочником валит целая армия: двоюродный брат Джейк со взрослым сыном, ещё какие-то мужчины — родственники, друзья семьи. Пара дробовиков, четыре револьвера, винтовка Генри…
— Вильям Джефферсон! Ты убийца!
— Мистер МакИнтайр, при всём уважении…
— Ты убил моего мальчика!
— Мистер, придержите язык!
Джефферсон хватается за кобуру. Но дуло «спрингфилда» уже смотрит ему в лоб.
— Я приговариваю тебя к смерти!
Грохочет выстрел. Просвистев у виска Джефферсона, пуля ударяет в резной столбик веранды. Брызжут острые щепки. Одна вонзается в щёку шерифа Дрекстона. Хорошо ещё, не в глаз. Шериф хватается за лицо, визжит свиньёй под ножом:
— Убили! Меня убили!
Всем хороша винтовка Спрингфилда. Жаль только, однозарядка. Зато армейская, и штык примкнут по всем правилам: швейная игла портнихи Смерти.
— Умри! — рычит лавочник.
И бежит прямо на Джефферсона с винтовкой наперевес.
Пятьдесят ярдов. Нет, не добежит, сэр.
Пальба начинается, как любая неприятность: сразу и везде. Грохочут дробовики и револьверы, гулко ахает винтовка Генри. Люди Джефферсона бросаются врассыпную, спеша найти укрытия. Револьвер самого Джефферсона трижды плюёт свинцом. Первый выстрел — промах, зато вторая и третья пули находят цель. Из пятидесяти ярдов МакИнтайр успевает выбрать едва ли половину — спотыкается, падает ничком, выронив оружие.
Убит? Ранен?
МакИнтайр слабо шевелится. Стонет. В этом он не одинок: стоны раненых и вопли стрелков сливаются в душераздирающий хор. На самóм Джефферсоне — ни царапины.
— Заговорённый! — вопит Джош.
Его никто не слышит, но возбуждение требует выхода:
— Богом клянусь, заговорённый!
Заговорённый или нет, Джефферсон укрывается за бочкой для дождевой воды, которая стоит в углу веранды. Как для него выставили, ей-богу! Такого медведя не за всякой пустяковиной спрячешь.
Шерифа, захлёбывающегося от визга — позорище, сэр! — Нед с Гансом силой заталкивают в контору. Одурев от страха, не понимая, что с ним делают, шериф отбивается как может, но силы неравны. К конторе через площадь бежит Сэм Грэйв. Спотыкается, не успевает: дверь уже захлопнулась, слышно, как лязгает засов.
Чертыхаясь, Сэм прячется за углом здания.
Добровольцы тоже попрятались кто где. Сидят тише мыши, не высовываются. Ну и правильно: приказов нет, в кого стрелять — загадка. Чего зря патроны тратить?
— Я за подмогой!
И только пыль из-под копыт Красотки.
Тахтон, мерзавец эдакий, уносится прочь едва ли не резвее, чем до него — молодой индеец. За какой ещё подмогой, бесовское семя?! Джош подозревает, за какой. На суде спросите, под присягой — так прямо и скажет.
Братья Сазерленды ныряют в салун. Кому охота торчать под пулями на открытом месте? Ушлый Эйб — чай, не дурак! — успевает под шумок пару раз пальнуть в Джефферсона, но без видимого результата. Лезть в перестрелку по серьёзному Сазерленды не торопятся.
Авось, Освальдова родня всё за них сделает.
Удивительное благоразумие! От кого — от кого, а от бешеной семейки нефтяников Джошуа Редман такого не ожидал. Похоже, когда вокруг стреляют, котелки у них варят исправно, сэр.
МакИнтайры к этому времени перевернули тележку зеленщика. Спеша покинуть опасное место, мистер Кэббидж бросил весь товар посреди улицы. Жизнь дороже! Капуста, репа, морковь раскатились во все стороны. Укрывшись за тележкой, МакИнтайры стреляют по очереди: двое палят по врагу, двое перезаряжают оружие.
Верный подход, а толку чуть. Ни раненых, ни убитых не прибавляется.
Вопли. Стоны. Проклятия. Ругательства. Лязг винтовочных затворов. Щелчки револьверных барабанов. Солнце до половины спряталось за набежавшее облако. Небесное светило щурится, глядит в прицел из укрытия, выискивает подходящую жертву.
В кабинете шерифа со звоном распахивается окно.
— Прекратить стрельбу!
Выглядывать из окна Дрекстон не спешит.
— Именем закона! Никому не стрелять!
Полностью противореча собственному требованию, шериф дважды палит из револьвера в воздух, высунув наружу одну лишь руку со «Смит-Вессоном». Кто-то не медлит с ответом, в распахнутом окне конторы вылетает стекло. Рука закона поспешно исчезает.
Кто стрелял? А, Джефферсон.
Медведем в берлоге он ворочается за бочкой. Смещается к перилам, поднимает револьвер — девятизарядный монстр-двухствольник, детище француза-эмигранта Ле Ма[43]. Теперь бочка полностью скрывает Джефферсона от МакИнтайров, сидящих за тележкой зеленщика. Впрочем, Джефферсон их тоже не видит. В кого это он стрелять собрался? Зачем ствол так задрал? На ангела охотится?!
Чёрт возьми, сэр! Балкон мэрии — вот что держит на прицеле Вильям Джефферсон. Кого он вздумал прикончить? Мэра? Саквояжника?! Господи, да он же…
Осевой ствол. Шестьдесят шестой калибр. Картечь…
— Берегитесь, мисс Шиммер!
Джош орёт во всё горло. Отчаянно размахивает руками:
— Берегитесь!
Его не слышат. Зато он прекрасно слышит, как гремит выстрел.
4Рут Шиммер по прозвищу Шеф
Словно что-то толкает её под руку.
Револьвер сам выпрыгивает из кобуры. Тяжёлый «Миротворец» — два с половиной фунта смерти, начинённой свинцом — кажется Рут легче пушинки. На «Молнию» с её несчастьями нет ни времени, ни возможности. Достаточно, учил дядя Том, чтобы последствия от заряда, выпущенного из шансера, припоздали на долю секунды, и вот уже шансфайтер любуется своей меткостью с того света, надвинув нимб на самые брови.
«Хочешь жить? Помни об этом, девочка моя».
Но даже будь у Рут и время, и возможность, и гарантия успеха, заверенная Конгрессом в полном составе, она всё равно не рискнула бы сделать выстрел из «Молнии». Все эти минуты, наполненные едкой вонью порохового дыма, запахом мужского и конского пота, топотом копыт и грязной бранью, мисс Шиммер не покидает странное, можно сказать, болезненное ощущение. Кажется, что она и все, кто вокруг, стали мишенью, единым существом, размеченным на зоны удачи и неудачи, и шансфайтер-невидимка всаживает в яблочко один призрак восковой пули за другим.
Рут боится добавить к этим несчастьям свою лепту. Одна мысль о выстреле из шансера приводит её в ужас.
Ствол, направленный на неё Джефферсоном, она чувствует так, словно дуло ткнулось ей под рёбра. Думать о причинах, толкнувших медведя в шинели на этот безумный, этот бессмысленный поступок, значит позволить ему выстрелить. Думать нельзя, доискиваться нельзя. Сначала был взгляд, буравивший ей грудь, теперь взгляд стал прицелом. Ещё миг, и он станет пулей.
— Возьми за руку своего дружка,
Возьми его прямо сейчас,
Качайтесь на волнах всю ночь до утра,
На волнах рек Огайо…
Рут стреляет первой.
Пуля из кольта… Да-да, скачущая лошадь с близкого расстояния. Эта проклятая лошадь, которую надо остановить, преследует Рут по пятам с того дня, когда дядя Том впервые рассказал племяннице о несчастной кобыле. Гром её копыт отдаётся в ушах, а может, это всего лишь толчки крови. Расстояние от балкона до бочки, за которой укрылся Джефферсон, примерно такое же, какое было от мисс Шиммер до крыши, на которой сидел в засаде покойный Красавчик Дэйв. Только сейчас всё наоборот: Рут на крыше, а её мишень — на твёрдой земле, нет, на дощатом полу веранды. Обычно Рут попадает туда, куда целится, даже если не слишком целится. Вот и сейчас пуля (лошадь, гори огнём!) ударяет в револьвер Джефферсона, в рукоять с накладками из слоновой кости.
В рукоять, которую сжимают пальцы Джеферсона — слишком длинные, слишком тонкие, словно взятые напрокат у другого человека.
Пальцев у хозяина Коул-Хоул становится меньше. Часть их взлетает в воздух вместе с револьвером. Джефферсон ревёт так, что перекрывает гвалт и пальбу. Забывшись от боли, он встаёт во весь рост: раненый гризли, готовый рвать и метать.
— Эта бешеная баба! Её наняли Сазерленды!
Легче лёгкого пристрелить его, не откладывая благое дело на потом. Но Рут не понимает, зачем угольщику вздумалось целиться в неё. Когда Рут чего-то не понимает, она не спешит превратить живое в мёртвое.
Мертвецы не отвечают на вопросы.
Вместо этого мисс Шиммер всаживает пару пуль в бочку, заставляя Джефферсона присесть. Из дыр течёт вода, веранда делается скользкой. Какой-то стрелок летит вверх тормашками, проклиная свои новенькие сапоги с подошвами из бычьей кожи.
Рут тоже сыплет проклятьями, но уже в свой адрес. Последние две пули были лишними, чёрт бы их побрал, теперь по балкону стреляют отовсюду. Помощники шерифа, люди Джефферсона, Сазерленды, добровольцы — все, кто внизу, ничего не поняли, кроме главного: по нам палят сверху, кто-то уже пострадал, слышите, как орёт, а мы сейчас как на ладони.
— Возьми за руку своего дружка,
Возьми его прямо сейчас…
Дружки́ сорок пятого и тридцать восьмого, длинноствольные приятели сорок четвёртого, сорок шестого и даже пятидесятого калибра, каждый стоимостью от одиннадцати до девятнадцати честных долларов за ствол — всю эту огнестрельную компанию взяли за руку, рукоять, ружейное ложе, взяли прямо сейчас и палят без разбору. Хорошо ещё, балконом заняты не все, кое-кто продолжает поливать свинцом площадь, контору, салун.
— Прячьтесь!
Рут хватает за шкирку ополоумевшего Пирса. Она не знает, почему тахтон, сидящий в отчиме, застыл на месте, когда пули откалывают щепки от перил, разносят вдребезги оконные стёкла и выбивают из стены облачка кирпичной крошки. Погибни один тахтон, свались вниз хладным трупом, и мисс Шиммер пальцем не пошевелила бы ради его спасения. Но тело имеет ценность, оно ещё может пригодиться истинной душе Бенджамена Пирса. Во всяком случае, Рут надеется на это — и тащит, волочит тяжёлое, как мешок угля, тело через балконную дверь в кабинет.
Мэра тащить не надо, мэр смылся первым.
— Ложись!
Это лишнее. Пули, пущенные снизу, в кабинет не залетают. Но пусть лежат — мэр за плюшевым диваном, Пирс под массивным столом, Рут — на полу за портьерой. Пряча револьвер в кобуру, слушая, как на улице гремят выстрелы и стрекочут пули, пытаясь улечься поудобнее, Рут Шиммер узнаёт, почему Вильям Джефферсон стрелял в неё.
Ну да, конечно. Ничего удивительного.
5Рут Шиммер по прозвищу Шеф(прошлой ночью и четырнадцать лет назад)
Всё складывается воедино.
Седло вместо головы. Губная гармошка. Лодочник на реках Огайо. Опасный взгляд угольщика. Пастор, труп Красавчика Дэйва. Безумный коктейль обретает вкус и крепость.
Где ты, мазурка?
Губная гармошка. «Танец весёлого лодочника».
Хлыстик немилосердно фальшивит. Рут уже поняла, что это бандиты. Сейчас папа продаст им искры, скупленные в поездке, и бандиты отпустят пленников домой.
— Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!
Лодочник танцует, лодочник поёт,
Лодочник делает всё, что угодно…
Четырнадцать лет назад.
Прошлая ночь.
Что сказал Пастор преподобному Элайдже над телом Красавчика? Что он сказал, когда Рут тряслась, как в лихорадке, слушая его слова?
«Вы идиот, брат мой. Человек, у которого вместо головы седло. Теперь он точно ничего не скажет. Он будет упираться до последнего. Ленивый мул сговорчивей, чем он сейчас…»
— Не волнуйся, приятель. Нам невтерпёж, мы тебя не задержим.
— Ты идиот, Барри, — главарь опустил руку с контрактом. — У тебя вместо головы седло.
— Почему это?
— Теперь он точно ничего не подпишет. Пока она здесь, он будет упираться до последнего. Ленивый мул сговорчивей, чем он сейчас.
— Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!
Чем лодка не танцпол?
Плыви, лодочник, вверх по рекам Огайо…
Там, у церкви, похожей на призрак, в ночной тишине, оглушительной после грома выстрелов, Рут вздрогнула от этих слов. Она уже слышала их — в юности, сломанной пополам тремя предприимчивыми мужчинами: главарём, хлыстиком, дробовиком. Если бы не папа, не отчаянный Роберт Шиммер, чьего огня хватило на двоих и не осталось на третьего, самого быстрого и сообразительного из банды…
Хлыстик мёртв. Дробовик мёртв.
Главарь выжил.
Ты слепая кротиха, мисс Шиммер. Всё, на что ты способна, это греться на солнышке. Джефферсон узнал тебя первым, прими и проглоти.
Четырнадцать лет прошло.
Ничего не докажешь. Теперь он честный бизнесмен и добропорядочный владелец шахты. Взял себе чужое имя — какого-нибудь знакомца из другого штата, умершего от болезни вместе с семьёй. Почему знакомца? При необходимости надо суметь рассказать что-нибудь из прошлой жизни. Если что, Джефферсон с лёгкостью достанет из жилетного кармашка серебряные часы с дарственной гравировкой: любимому мужу от любящей жены. Перстень с вензелем, разные мелочи. Всё чисто, не подкопаешься.
Бандит?
Твоё слово против его слова.
А если тебя застрелить, подруга, так и твоего слова не прозвучит. Он узнал тебя, он уверен, что ты пришла по его грешную душу. Рут Шиммер по прозвищу Шеф? Сама подумай, за кем ты ещё могла явиться в Элмер-Крик, если не за Вильямом Джефферсоном?
Сходи, переубеди его. У него теперь нехватка пальцев, но на левой руке остался средний, чтобы показать тебе.
Все против всех. Твой недавний конфликт с Пастором. Мэр, индейцы, Пирс. Угольщики против нефтяников. Китайцы против демонов. Горожане против любого, кто угрожает покою в городе. Красавчик Дэйв целится в проповедника. Горбатый Бизон сидит в тюрьме, шошоны придут за вождём. И вот — Вильям Джефферсон, убийца твоего отца.
Случайная встреча через годы и годы.
Слова убийцы в устах Пастора.
Это невозможно. Эти совпадения сошли бы для бульварной газетёнки, но не для реальной жизни. Тем не менее, кое-кто палит по Элмер-Крик из адского шансера, нет, кое-кто и есть шансер, живое оружие, смещающее пласты вероятности, тасующее причины и следствия, как шулер тасует колоду карт, готовясь облапошить партнёров за игорным столом.
Нашествие маленьких злых чудес.
— Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!
Лодочник танцует, лодочник поёт,
Лодочник делает всё, что угодно…
От мэра Рут ждёт чего угодно. Но этот вопрос приводит её в оторопь:
— Мисс Шиммер, сколько вы стóите?
Фредерик Киркпатрик вытирает лицо платком:
— Простите, мэм. Ради всего святого, простите! Я сегодня не в ударе. Я имею в виду, сколько стоят ваши услуги?