Пока Анаис, всхлипывая, роняла редкие слёзы, Мансуров засучил рукава своего халата, сполоснул руки и уже спешил обратно. По его уверенным жестам было заметно, что художнику не в первый раз приходится иметь дело с подобными неприятностями.
– Александр, вам помочь? – спросил Ленуар. – Я в таких делах понимаю.
В бригаде краж и убийств все агенты мало-мальски владели навыками обработки ран, особенно порезов.
– Нет, я ведь в Париж приехал не картины писать, а учиться на медицинском факультете… Так что, знаете ли, хочешь не хочешь, а отцовские деньги отрабатывать надо.
– Я думал, что вы приехали изучать искусство…
– Нет, это Хиро у нас приехал изучать искусство. А мой папаша на такую блажь точно бы не раскошелился. Пришлось повиноваться отцовской воле и записываться на медицинский, чтобы стать хирургом. – Мансуров сел у ног Анаис, осмотрел рану и очень аккуратно пинцетом вытащил пару засевших в её стопе осколков. Девушка глубоко дышала и охала, впрочем, больше от страха и расстроенных чувств, чем от боли. Затем русский быстро развернул марлю и смочил её каким-то средством, пахнущим как железо. В ответ на вопросительное выражение лица Ленуара, он пояснил: – Это окисленная вода. Перекись водорода обычно используют только в промышленности, но в нашей лаборатории мы начали использовать её слабый раствор для обработки открытых ран. Она отлично убивает микробы. Об этом ещё мало кто знает, но я уверен, что скоро её будут использовать даже внутрь, для укрепления иммунной системы! Ха-ха!
– Алекс, если вы учитесь на хирурга, то как вы попали в Клуб кобальта? – спросил Ленуар.
– Хороший вопрос… Сам толком не знаю почему, но меня всегда тянуло к искусству. Знаете, в медицине теория всегда предшествует практике, а в искусстве всё наоборот. Возьмите, например, музыку. Можно сколько угодно изучать ноты, но, не касаясь клавиш, музыкантом не стать… Так же и в живописи. Не взяв кисточку в руки, никогда не поймёшь, как труден путь художника. В общем, с Барди меня познакомил Пьерель. Обычно я против кружковщины, да и материалистические идеалы Барди мне не близки… Но я люблю синий цвет и новые способы творческого самовыражения, поэтому и вступил в клуб.
– Неужели отдельно взятый цвет может настолько сплотить вокруг себя совершенно разных художников? – удивился Ленуар.
– Синий цвет – это шаг от человека к его внутреннему миру. Чем насыщеннее и темнее синий, тем быстрее он уносит человека в бесконечное и пробуждает в нем тягу к познанию мира…
Ленуар тоже любил рисовать, но ему были чужды эти русские абстрактные идеи, поэтому он просто спросил:
– Почему вы не разделяете идеи манифеста Клуба кобальта? Вам не нравится Барди?
– Потому что мне кажется, что если искусство отражает только свою эпоху, то оно быстро уйдёт вместе с ней, не рождая ничего нового. Материальное не имеет плодотворной, пророческой силы, такой силой обладает только духовное. Я люблю музыку, потому что через неё говорит душа, и в своих картинах я тоже стараюсь найти выражение внутренней красоты натурщицы…
Обработав рану Анаис, он наложил компресс и сделал перевязку. На всю процедуру у русского ушло не больше пяти минут. Каждое движение было точным и уверенным. Похоже, отец видел всё-таки в своём сыне задатки будущего хирурга и не просто так оплачивал ему жизнь на широкую ногу в столице Франции…
– Ну вот и всё, скоро снова сможешь танцевать! – сказал Мансуров и погладил Анаис по лодыжке своими длинными пальцами.
Анаис улыбнулась, а вот Хиро, наблюдавший эту сцену, поспешно отошёл в сторону и сел за столик у стены.
На столике был разложен гобан. Вид этой доски для игры в го, в принципе, не удивил бы Ленуара в доме японца, но что она делает у Мансурова?
– Вы играете в го? – спросил сыщик у русского.
– Да, я люблю настольные игры. Хиро научил меня играть в го. Но мне ещё очень до него далеко…
Габриэль Ленуар любил играть, и поскольку этому времяпрепровождению он предавался довольно часто, то со временем научился анализировать характер людей по их поведению во время игры. Как бы ни притворялся человек, в игре он всегда показывал своё истинное «я». Причём вне зависимости от заданных правил. Например, рисковые люди часто любили идти ва-банк и играли ярко, но быстро проигрывали. Другие, наоборот, долго думали над каждым ходом, боясь допустить ошибку… Каждый ход противника, каждый его жест в игре Ленуар читал с азартом, как главы в интересных книгах. А после игры составлял мнение о человеке, подобно тому, как критики составляют своё мнение о прочитанном романе. Этот метод Ленуар называл про себя теорией игр.
На этот раз сыщик снова решил воспользоваться случаем и совместить приятное с полезным.
– Хиро, а вы не согласитесь сыграть со мной в го? Я никогда ещё не играл в го с настоящим японцем, – обратился он с поклоном к Хиро Аоки.
Японец тоже поклонился и ответил:
– Ленуар-сан, спасибо за оказанную мне честь. Мне тоже ещё не доводилось играть в го с настоящим представителем французской полиции, – услышав это, Мансуров прыснул и что-то прошептал на ухо Анаис, – но я обещал, что предоставлю возможность Алексу-сан после сеанса рисунка взять у меня реванш.
– Понимаю. В таком случае могу ли я сегодня после обеда посетить вас в мастерской? У меня ещё осталось несколько вопросов о смерти Софии фон Шён, – сказал Ленуар и пристально посмотрел на японца. Азиатам обычно и так невыносимо трудно отвечать на просьбы отказом, а ответить отказом на просьбу официального представителя парижской префектуры было просто невозможно, и Ленуар об этом знал.
– Конечно, Ленуар-сан. Позвольте пригласить вас ко мне сегодня после обеда. Вот мой адрес, – сказал Хиро Аоки. При этом он вытащил из бамбукового футляра на поясе свою визитную карточку и протянул её двумя руками сыщику. – Буду ждать вас к четырём часам, Ленуар-сан.
– Ого, Хиро оказывает вам большую честь, Ленуар! – сказала Анаис. – Меня он ещё никогда не приглашал к себе в гости, правда, Хиро?
В ответ японец только смущённо развёл руками.
– Моя бедная клетка вряд ли придётся по душе такой яркой молодой женщине, как вы, Анаис-сан.
Натурщица встала и, наступив на пораненную стопу, снова скривилась от боли.
– Мадемуазель Марино, позвольте мне вас проводить, – предложил ей свою руку Ленуар.
– Спасибо, господин полицейский, – с тревогой в глазах ответила девушка, – но я очень спешу. С такой ногой я не смогу сегодня вечером выйти на сцену, мне нужно предупредить в театре, чтобы мне нашли замену…
Ленуар попрощался с художниками и помог натурщице спуститься по лестнице. Перед тем как попрощаться, он оплатил Анаис Марино поездку на омнибусе.
– Анаис, мне всё же хотелось бы поговорить с вами о Софии фон Шён наедине.
– Х-хорошо… Я снимаю комнату недалеко от Люксембургского сада. Давайте встретимся перед главным входом в сад сегодня в семь вечера, – сказала Анаис. Она явно была признательна за деликатное внимание со стороны полицейского, ведь он бы мог просто вызвать её на допрос, а вместо этого ведёт себя очень любезно…
– Прекрасно, тогда до встречи! – махнул рукой Ленуар, а потом, словно спохватившись, ещё раз обратился к Анаис: – Мадемуазель Марино, а какие цветы любила София фон Шён?
– Соня любила подсолнухи! – крикнула ему из уже отъезжающего омнибуса Анаис. – Она говорила, что эти цветы – самые знаменитые натурщики современного искусства, а ещё очень красиво подчёркивают цвет её глаз!
Глава 16Подсолнухи
Каждый день по французским киоскам расходилось полтора миллиона экземпляров газеты Le Petit Parisien. На первой полосе гордо сообщалось читателям, что это был самый крупный тираж периодического издания во всём мире. Даже Америке не удавалось побить этот рекорд. Только в Париже газету разносили триста крикунов, и ещё столько же тележек увозили её на вокзалы, откуда пачки Le Petit Parisien отправлялись в провинцию.
В редакции и типографии на улице Энжьен работало четыреста человек. День начинался в восемь и заканчивался в шесть, и каждое утро пятьдесят редакторов, как часы, ходили к владельцу газеты Жану Дюпюи отчитываться о проделанной работе. Последний считался самым влиятельным человеком в республиканской Франции.
На фоне шести застеклённых арочных проёмов огромного здания Ленуар и его букет казались довольно жалкими, но сыщика это не остановило. Осведомившись у конторщика, где он может найти мадемуазель Деспрэ, он решительно поднялся на второй этаж.
Гарсон только-только прозвенел в колокольчик обеденный перерыв, поэтому Николь всё ещё сидела за своим столом. Завидев Ленуара, она опустила глаза и стала собирать в сумочку вещи.
– Мадемуазель Деспрэ, какое счастье, что я вас застал на рабочем месте! Трудитесь не покладая рук? Восхищаюсь! – вместо приветствия громко сказал сыщик. Другие редакторы и коллеги девушки уже начали оборачиваться.
– Ленуар, что за шум? Я на работе! – шикнула на него журналистка.
– Примите от меня в качестве признания ваших несомненных талантов этот скромный букет подсолнухов! Вы знали, что подсолнухи – это символ достатка?.. Если вы будете продолжать работать на газету с такими же самоотдачей и энтузиазмом, как вчера, то уверен, что с достатком у вас проблем не будет…
Журналистка быстро встала из-за стола, накинула свой кардиган и собралась уходить, но Ленуар преградил ей путь. Тогда мадемуазель Деспрэ оглянулась вокруг и заставила себя взять подсолнухи.
– Про достаток не знаю, – прошипела она сквозь зубы и бросила букет на свой стол, – но моя мама всегда говорила, что жёлтые цветы – к разлуке…
– Вот и отлично, мадемуазель Деспрэ… Впредь держитесь от меня и от дела о гибели Софии фон Шён подальше! – Габриэль Ленуар развернулся и пошёл в сторону лестницы. Его жест не имел никакого практического смысла, но после сцены с подсолнухами обманутому сыщику заметно полегчало. В подобных историях ему вообще нравилось расставлять все точки над «i». Теперь между ним с журналист