кой точно всё кончено.
Сыщик уже спускался по лестнице, когда почувствовал, что его догоняют звонкие каблучки. Журналистка держала в руках подсолнухи, и, когда Ленуар уже подумал, что она сейчас бросит их ему в лицо, она опустила цветы и тихо сказала:
– Габриэль, прости меня… Я не хотела, но главный редактор криминальной колонки сказал, что, если я не предоставлю никакого материала по этому делу, он меня уволит…
– Поздравляю! А теперь могут уволить меня. Это же была конфиденциальная информация!.. – начал было Ленуар, но, увидев, что девушка и так сама не своя, осекся.
– Никаких имён я не называла, даже имени Вильгельма фон Шёна. У нас упоминание о любом политическом деятеле проверяют в цензурном отделе… Там значится только имя Софии…
– Но все и так знают, чьей дочерью она была, Николь! Резонанс получился что надо! – сказал Ленуар и продолжил спускаться по лестнице.
– Габриэль, подожди!.. – Николь бросилась за ним. – Знаешь, после этой статьи мне предложили пообедать с представителем немецкого посольства, но я отказалась… Как ты думаешь, они собирались угрожать или хотели завербовать?..
– Учитывая то, в каком свете ты представила парижское окружение Софии фон Шён, по-моему, из тебя бы вышел прекрасный немецкий агент, Николь.
– Брось, Габриэль… Каждый выполняет свою работу как может. – Журналистка взяла сыщика за руку и нежно на него посмотрела. Казалось, к ней вновь вернулось всё растерянное этажом выше самообладание. – Пообедаешь со мной завтра? Мне хочется хоть как-то загладить свою вину… Я приглашаю!
Глава 17Вопрос баланса
Габриэль Ленуар пришёл к Хиро Аоки ровно к четырём. Комната японца отличалась от армейской казармы только тем, что тут не было кровати, а на белых стенах висели картины в стиле импрессионистов. Воздушные дамы в голубых платьях сидели за столиками в кафе или, прячась от солнца под зонтиками, гуляли по парку. Всё было приторно сладко, как остывший чай с сахаром.
На маленьком столике в углу комнаты Ленуар заметил доску для игры в го и две деревянные чаши для чёрных и белых камешков. Они были аккуратно закрыты крышками, и, кроме веера, на доске ничего не было. Значит, японец любил коротать часы за игрой…
– Хиро, я действительно всегда мечтал сыграть партию с настоящим японцем… – сказал Ленуар.
– Ленуар-сан окажет мне честь, если сыграет со мной в го.
– Мне однажды показал, как играть, мой армейский товарищ. Его отец ездил в Японию и привез оттуда камешки и «гобан» – я правильно называю поле для игры?..
Когда Хиро поднял доску, чтобы протереть её тряпочкой перед игрой, Ленуар заметил, что она лежала на стопке угольных набросков, причём на первом из них была нарисована она, София. Рисунок не имел ничего общего с картинами, висящими на стенах. От него дышало энергией и жизнью. Девушка смотрела так, словно, кроме зрителя, никого больше не существовало, словно он был один во всём мире… Рисунок был перечёркнут тонкой линией, но от этого не терял своей силы. Хиро поспешно убрал эскизы в папку.
– Я прикажу приготовить нам чай, – сказал он по-французски, а потом добавил что-то своему слуге по-японски и пригласил Ленуара сесть на татами у столика напротив себя. – Вы мой гость – можете играть чёрными.
Это означало, что Ленуар начнёт играть первым. Значит, Хиро был уверен в своей победе. Прекрасно!
– Ах, чёрный – мой любимый цвет. Наверное, как у вас – белый, – сказал Ленуар, показывая на абсолютно белые стены комнаты Хиро. – Зачем такому любителю монохрома понадобилось вступать в Клуб кобальта? Разве это не нарушает цветовую гармонию?
Сыщик начал развитие с правого верхнего угла. Интересно, как японец будет реагировать на его первую атаку…
– Ренуар-сан, наверное, многое знает о гармонии. Отец Ренуара-сан – великий художник, чьими картинами я восхищаюсь.
Ленуар внутренне усмехнулся, что японец снова перепутал его с Ренуаром, но поправлять не стал.
– Так что же вас привело в Клуб кобальта, Хиро? – спросил Ленуар, продолжая заполнять чёрными камешками угол доски.
– Голубой цвет – цвет неба, а белый и чёрный – это его обрамление, как воздух и земля. В Клубе кобальта художники находят творческое вдохновение, как журавли, парящие в голубых небесах. – Японец начал выстраивать линию защиты, держась на расстоянии в два пункта от камешков Ленуара. Спокойствие и расчёт.
Ленуар продолжил нападение, вынуждая противника активно бороться за преимущество в своём углу поля.
– А София фон Шён тоже являлась для вас источником вдохновения? Разве цвет её рыжих волос и румяное лицо не выбивались на общем фоне других моделей?
Хиро выдержал паузу, обдумывая свой следующий ход, а потом продолжил:
– София-сан была лучом света, который пробивается сквозь тучи перед грозой. Такие лучи редки, но тем больше они ослепляют своей девственной силой. У них яркая, но короткая жизнь.
При этом Хиро «убил» одну из групп камешков Ленуара.
– У вас прекрасная тактика, Хиро, – заметил инспектор. – Мне доводилось видеть Софию при жизни – она действительно была очень яркой девушкой. Как солнечный луч… Не ослепил ли вас этот луч, Хиро? – Ленуар поставил следующий камешек.
– Если долго смотреть на солнце, любой может ослепнуть. Но я умею вовремя отводить глаза в сторону… Художнику для творчества нужны сильные впечатления, но он должен уметь контролировать свои чувства. Это вопрос баланса.
Стратегия Ленуара принесла свои плоды: японец поддался чувствам и стал агрессивно наступать, захватив сразу девять чёрных камешков.
Хм, а ты не такой, каким хочешь выглядеть, Хиро Аоки… Зачем же так отчаянно бросаться в ответную атаку, да ещё только на одном участке доски? Разве ты не видишь, что происходит слева? Слева я тебя скоро окружу… Что ты тогда скажешь о вопросе баланса?
Габриэль Ленуар сделал ещё несколько ходов, постепенно сжимая удавку на доске го. Оставалось выяснить только одно: будет ли японец продолжать атаковать по мелочи или очнётся и попробует разорвать линию окружения Ленуара?
Хиро засуетился и начал атаковать… Значит, сохранить лицо для него важнее, чем идти в чём-то до конца. Такой будет мечтать о сильной любви или об убийстве, но найдётся ли у него внутренняя сила, чтобы осуществить свои мечты? Или он будет только обороняться и рисовать безопасные лёгкие импрессионистические этюды?
Ленуар решил не доигрывать. Все необходимые ему сведения об Аоки он уже получил.
– Спасибо за игру и за чай, Хиро. Похоже, вы загнали меня в угол, – сказал Ленуар, показывая на гобан. – Если позволите, я с удовольствием бы на днях сыграл с вами ещё одну партию.
При этом Ленуар положил последний камешек на доску и откланялся.
После ухода инспектора Хиро посмотрел на гобан, и у него на виске выступила капелька пота. Ошибки быть не могло. Через два хода француз перекрыл бы ему главную точку свободы. Эта партия го осталась за полицейским…
Глава 18Плач русалки
В Люксембургском саду в это время года всегда многолюдно, поэтому Ленуар поздравил себя с тем, что Анаис Марино назначила ему встречу у главного входа. В воздухе пахло жареными каштанами, конским навозом и газолином. Пожилые пары несли с собой складные стульчики, чтобы почитать у пруда и полюбоваться на игру малышей. Кавалеры праздно гуляли с дамами, и все наслаждались тёплым майским вечером.
Анаис опоздала всего на десять минут. На ней было длинное платье, а на плечи наброшена шаль. Девушка слегка прихрамывала, отчего у неё на лбу то и дело появлялись морщинки, но спину она держала прямо, как настоящая балерина. Если бы не сегодняшняя травма, то на неё оглядывалась бы сейчас половина сада. Ленуар подставил ей свой локоть, и они пошли к пруду.
– Мадемуазель Марино, скажите, какие отношения связывали Соню и Мансурова? – спросил Ленуар.
Натурщица вздохнула и грустно посмотрела на Люксембургский дворец.
– У них не было никаких отношений, в том-то всё и дело… Соня была влюблена в Мансурова, а он относился к ней так же, как к абстрактным формам на своих картинах. С холодной северной любовью.
– Вы ревновали к Соне? – догадался Ленуар. – Только не надо делать вид, что вы не понимаете, о чём я говорю. Я видел, как вы смотрели на Мансурова.
– Ах, это так заметно?.. – Девушка опустила глаза и порозовела. – Да, при жизни я очень ревновала Соню… Алексу нужна более взрослая, более опытная женщина… А Соня была ещё ребенком. Впрочем… Она, конечно, обманула меня, скрыв правду о своём происхождении, но теперь меня мучает совесть. Наверное, я всё-таки была несправедлива…
– А как относились к девушке другие художники? После нашего разговора с основателем Клуба кобальта у меня сложилось впечатление, что Соня пользовалась популярностью как натурщица, – осторожно, чтобы не задеть чувства Анаис, спросил Ленуар.
– Хм, для меня работа натурщицы – это прежде всего работа, которая помогает мне сводить концы с концами и откладывать себе на приданое. А Соня всё воспринимала по-другому. Теперь я понимаю почему, ведь ей не нужны были деньги. Когда она поднималась на подиум, то сразу вживалась в придуманный ею самой образ. У неё буквально горели глаза. Она умела вдохновлять и в одежде, поэтому никогда не позировала обнажённой. Конечно, это нравилось многим художникам… Они же мужчины.
Габриэль Ленуар кашлянул, вспомнив, как совсем недавно София фон Шён взбудоражила кровь ему самому.
– Анаис, вы говорите, что София всегда позировала в одежде, но я видел рисунки Джозефа Хоппера, и на них она изображена ню…
– Джо всех рисует ню. Такой у него талант. Он мастерски владеет анатомическим рисунком, поэтому может любого нарисовать без одежды: и женщину, и мужчину. Его рисунки находятся во многих частных коллекциях…
– Да, действительно, виртуоз, – задумчиво произнёс Ленуар, подумав о своём недавнем походе в публичный дом.
– Когда Соня впервые увидела, что он изобразил её неглиже, то очень встревожилась. Теперь-то я понимаю почему. Она ведь дочь посла, а рисунки Хоппера отличались особенным реализмом, и на них Соню можно было легко узнать. Она попросила Джо отдать ей все наброски, но Хоппер не согласился. Денег у Сони не было, но я видела, как через пару недель она вручила Джо в обмен на его папку с рисунками те серебряные часы, которые вы показывали Саше.