– Вот эти часы? – Ленуар достал из кармана часы с гравировкой «SOÑA» и поднёс их поближе к Анаис, чтобы та могла их рассмотреть.
– Да, эти. Только тогда на них ещё не было гравировки, – сказала Анаис.
– Погодите, но если София отдала часы Хопперу, потому что тот её шантажировал, то как эти часы потом снова оказались у Софии?
– Не знаю…
Ленуар с минуту рассматривал детей, пускающих в пруду бумажные и деревянные кораблики, а потом добавил:
– Выходит, что все художники любили Соню?
– Выходит, что так… Ей льстило их внимание. Она была солнечным ребёнком. Я только однажды видела, как она плачет, – тихо сказала натурщица.
– София фон Шён?
– Да. Однажды она пришла ко мне вечером, уже после сеанса в Клубе кобальта, вся в слезах, – начала рассказывать Анаис.
– С ней что-то случилось? – спросил Ленуар с напряжением в голосе.
– Ну… Случилась довольно деликатная история… Она сказала, что один из членов Клуба соблазнил её, и, в общем, они…
– Что?
– В общем, они были близки. Она очень боялась после этого возвращаться домой, поэтому осталась ночевать у меня. Честно говоря, я сначала ей не поверила. Мне казалось, что у неё слегка разыгралось воображение, но самой Соне я ничего не сказала, успокоила её и уложила спать. – Было заметно, что Анаис с болью вспоминает о событиях той ночи. Вот, значит, какие у Софии были настоящие подруги…
– Девушка сказала, кто её соблазнил? – нетерпеливо спросил Ленуар.
– Она отказалась называть его имя. А я не настаивала, потому что мне самой тогда не верилось, что Соня говорила правду.
– А почему она, по-вашему, так из-за этого переживала?
– Не знаю… Соня в ту ночь была очень напугана, но следов насилия на ней не было.
Ленуар начал лихорадочно прокручивать в голове всех потенциальных кандидатов на роль соблазнителя. Соня любила русского, и при желании ему бы не составило большого труда вскружить девушке голову… Барди тоже был увлечён девушкой. Этот обаятельный брюнет как никто другой подходил на роль героя-любовника. С другой стороны, её мог завлечь в постель и Хоппер. Наобещал ей золотые горы или просто ещё раз начал шантажировать своими картинками… Японец бы вряд ли стал соблазнять девушку: он ею одновременно восторгался и ненавидел, а ещё боялся. Такие обычно держатся от женского пола на расстоянии. Что касается Пьереля, то он видел в Соне свою главную музу, но под влиянием чувств любой ангел может превратиться в демона… Кроме того, оставалось два других члена Клуба, с которыми Ленуар был ещё незнаком.
– Анаис, а вы не подскажете, где я могу найти Рубена Альвареса Саламанку и Маркуса Краузе?
– Маркуса сейчас нет в городе, он куда-то уехал, а Рубен по понедельникам обычно играет в карты.
– А откуда вам это известно? Вы хорошо его знаете?
– Про отъезд Маркуса нам Барди говорил, а с Рубеном мы знакомы уже больше года. Я для него позировала ещё до того, как он вступил в Клуб кобальта.
– И где он играет в карты?
– В последнее время он ходит в игорный дом у площади Клиши. Кажется, он называется «Берлога». Знаете такой?..
Глава 19Правила игры
О «Берлоге» говорили, что сюда приходят с деньгами, а уходят с молитвами. Клуб манил своим неярким светом надеждой на новую жизнь и выход из спячки. Но медведь оставался на месте, сосал свою денежную лапу и никогда из берлоги не вылезал. Этим медведем был азарт, и Габриэль Ленуар был знаком с ним не понаслышке.
Игра для него была средством победы порядка над хаосом. Многие считают, что в игре человек идёт на крупный риск, может проиграть всё своё состояние. Но в игре хотя бы существовали правила, а в жизни было слишком много переменных и неопределенности. Самыми лучшими своими играми Габриэль считал те, в которых правила придумывал он сам. А традиционные использовал для «теории игр» и для поднятия духа.
– Коллинсон, снова ты? Давненько тебя не видели…
Охранник перегородил Ленуару проход. Парень был маленьким, но шрамы на его щеках и шее не давали повода усомниться в том, что если этот бульдог вцепится в икру, то ковылять отсюда придётся уже без ноги.
Ленуара в «Берлоге» знали по кличке Коллинсон. Его ценили как хорошего игрока, который привлекал и вдохновлял зевак на новые и новые партии, но не любили. Хозяина «Берлоги» Анри Верта раздражала непредсказуемость и взрывной характер Коллинсона. Каждый его визит заканчивался какой-нибудь историей, а историй Анри Верту старался избегать.
– Зачем ты пришёл, Коллинсон? Хозяин сказал тебя больше не пускать, – сплюнув, сказал охранник.
– Феликс, обещаю, что буду вести себя хорошо, ты меня знаешь, – ответил Ленуар, разводя руки в стороны, как бы показывая, что, мол, смотри, я безоружен.
– В том-то и дело, что знаю, Коллинсон, и больше знать не хочу, – проговорил Феликс и уже начал заходить обратно в клуб, всем видом намекая, что разговор окончен.
– Феликс, я не для себя, а по делу. Рубен Саламанка у вас сегодня играет?
Охранник остановился и медленно повернулся к сыщику:
– Испанец с зелёным шейным платком? Да, он сегодня здесь.
– Слушай, мне бы с ним сыграть партейку… Старые счёты свести.
Феликс явно задумался. С одной стороны, ему явно не хотелось расхлёбывать заваренную игроками кашу, но, с другой…
– Этому пройдохе с его напарником уже давно пора преподать урок… Ладно, Коллинсон, пропущу. Только обещай до драки дело не доводить. Иначе больше не пущу.
– Я твой должник, Феликс!
– Стол Рубена по правую руку, – ответил охранник, и в следующую минуту Габриэль Ленуар уже спускался по лестнице в мир дыма и горящих глаз.
В первом зале на крохотной сцене пела Кармен. Ей аккомпанировал на старом пианино какой-то парень. По его вышедшему из моды воротничку сразу было видно, что он в Париже недавно, а по его восторженным взглядам на Кармен, что он уже успел влюбиться.
У барной стойки собралось много иностранцев, которые попали сюда случайно, скорее всего, по рекомендации своих французских друзей… От дыма щипало глаза. Ленуар прошёл дальше, в главный зал «Берлоги».
Несмотря на толпу, здесь было гораздо тише, чем в баре. Справа вокруг стола собралось много зевак. Здесь играли в бридж. Саламанку Ленуар узнал по зелёному платку. Брови над глубоко посаженными глазами у него были такими же густыми, как у самого Ленуара, а улыбка расползалась на пол-лица. Наверное, Соня знала про то, что Саламанка наведывался в «Берлогу», поэтому и прозвала его Медведем…
Партнёром Саламанки за столом был худой испанец с рваным левым ухом. Оба играли быстро и сосредоточенно, время от времени переругиваясь на своём языке.
Их противниками были французы, и, судя по их белым манишкам и следам чернил на пальцах, они пришли сюда прямиком из банка, коих много роилось вокруг оперы. Было заметно, что они новички. Каждое их сомнение, каждый испуг или радость читались по их лицам, как в открытой книге. Словно это не взрослые карточные игроки, а дети, играющие в стеклянные шарики.
Ленуар подошёл ближе. Завидев его, несколько зевак вокруг стола зашептались, а один из них показал на него толстым пальцем. В толпе послышалось: «Коллинсон, Коллинсон вернулся!..»
Тем временем сыщик внимательно следил за ходом игры. Саламанка сдал каждому по тринадцать карт и взглянул на собственный расклад. При этом левой рукой он поигрывал серебряным браслетом с маленькими ракушками. На партнёра он не смотрел. Началась торговля второй партии. Пара испанцев остановилась на третьем уровне… Похоже, они возьмут девять взяток… Восток спасовал… Запад колебался, но потом, не подумав, заявил контру… На что Саламанка ответил реконтрой, и после паса Юга и Запада началась игра… Как и предполагал Габриэль, испанцы взяли все заявленные взятки и продолжили вести в счёте. На кону было уже 100 франков – приличная сумма для второй партии.
Третья партия была разыграна по тому же сценарию, однако на этот раз Ленуар полностью сосредоточил своё внимание не на том, как Саламанка играл в карты, а на том, как он играл со своим браслетом. Во время раздачи испанец игнорировал своего партнёра, а последний, наоборот, часто косился на руки Саламанки… Ленуар заметил, что на браслете было четыре ракушки, и предположил, что они соответствовали одной из четырёх мастей. После этого с языком жестов разобраться было нетрудно. Каждый раз Саламанка, делая вид, что нервно трогает свой «талисман», сообщал напарнику, сколько у него в руке карт от валета до туза. На этом и строилась их торговля.
Выходило, что весь принцип игры испанца основывался не на особом расчёте возможных комбинаций карт, а на мошенничестве. Художник, который играет роль карточного игрока. Впрочем, Габриэль Ленуар тоже сегодня играл роль картёжника… Оставалось только выяснить, кто из них лучше знает свою роль.
В конце концов один из французов вспыхнул и бросил свои карты на стол. В зале повисла напряжённая тишина. Саламанка медленно поднял на противника глаза, выждал паузу, затем подвёл черту на листке с результатами очков и сказал с сильным испанским акцентом:
– Спасибо за игру, сеньоры. С вас двести тридцать пять франков.
Все смотрели на реакцию французов. Тот, который вскочил, хотел было выразить своё несогласие, но, заметив, что никто из окружающих его зрителей даже бровью не повёл, просто достал платок и вытер им шею. Его партнёр молча отсчитал нужную сумму и бросил её на стол. Затем оба надели свои шляпы и быстро направились к выходу.
Саламанка заказал себе выпивку, пересчитал выигрыш и сунул его в боковой карман рубашки.
– Кто-то хочет с нами сыграть ещё одну партию в бридж? – развёл он руками, обращаясь к публике. В толпе снова отчётливо послышалось: «Коллинсон», «Коллинсон»… Все стали оборачиваться на Ленуара. Один из игроков, сидевших за соседним столиком, встал и подошёл к сыщику. Ленуар узнал в нём старого знакомого. Кажется, его фамилия была Яблонский. Поляк из Кракова…
– Коллинсон, давай я составлю тебе компанию. Мне сегодня везёт, – сказал он.