Часы на каминной полке пробили восемь. Ленуар открыл глаза. Комнату заливал мягкий солнечный свет. Неужели он проспал весь вечер и ночь? Как так получилось? Габриэль обернулся посмотреть на вторую половину кровати, но вместо девушки там лежала только смятая простыня.
– Николь? – крикнул он, но в квартире было тихо. Слышно было только размеренное тиканье часов. Ленуар спрыгнул на пол и стал быстро одеваться, но в этот момент его взгляд снова остановился на русской иконке. Прямо под ней на ночном столике лежал пустой шприц. Ленуар застегнул штаны, наклонился и, не дотрагиваясь до шприца, понюхал его. Запах уже испарился. Видимо, снотворное. У сыщика внутри всё рухнуло, словно подул ветер и разметал так тщательно выстраиваемый им карточный домик. Ленуар вдруг снова почувствовал себя старым. Больше всего было обидно то, что он совсем не ожидал нового предательства со стороны этой… мадемуазель Деспрэ! А ведь он же сыщик! Агент отдела Безопасности! Член бригады краж и убийств! Ленуар корил себя, что снова повёлся на ласковые слова этой Лисицы. Ей-богу, как мальчишка!
Пока одевался, в голове прокручивались события вчерашнего дня. Сначала он был у Пьереля и сказал, что вечером поедет разбираться с Барди… Потом в префектуру… У редакции на него напал апач, причём среди бела дня, и попытался украсть у него не только деньги, но и часы. Откуда апачу было известно про часы?.. Затем Николь отвела Ленуара к себе домой и… Черт побери! Купился, как мальчишка! Ему казалось, что он был хищником, а он был зайчиком, попавшим в лисьи коготки. Это, видимо, и называется искусством обольщения!
Ленуар сердито завернул шприц в кусок своей разорванной рубашки вместе со вчерашней костью и огляделся. Производить обыск в доме он не имел права, но решил ещё раз рассмотреть всё, что попадалось ему на глаза. В гостиной были часы, два букета, пианино, гравюра над комодом… Ленуар подошёл поближе и рассмотрел изображение колокольни повнимательнее: нет, это был не немецкий город. Собор стоял в окружении крепости на острове, а под гравюрой была надпись: «Санкт-Петербург. Петропавловский собор. О. Заячий».
Взгляд Ленуара опустился на комод. Там несколько фотографий были повёрнуты к стене. Он взял их в руки и забыл, что человеку надо дышать: на фотографическом снимке справа стояла молодая Николь с букетом, а рядом с ней улыбался Винсент Пьерель… Внутри снова стало пусто. Но эта пустота всегда положительно сказывалась на мыслительном процессе сыщика.
Зачем Николь понадобилось его усыплять? Он сказал при Пьереле, что пойдет вечером к Барди. Художник сам указал на Барди, как на первого подозреваемого в похищении набросков Хиро. Может, он хотел попасть в контору Барди раньше Ленуара? Но зачем? Чтобы разоблачить итальянца и свести с ним счёты? Или чтобы, наоборот, предложить ему сделку?
Почувствовав себя в квартире Николь абсолютно чужим, Ленуар вышел и спустился по лестнице. Вид у него был жалкий – пришлось в магазине на углу покупать новую сорочку. Не идти же на работу в одном пиджаке на голое тело!
Затем Ленуар решил заглянуть в редакцию Le Petit Parisien, но консьерж сказал ему, что Николь отпросилась по срочному делу ещё вчера вечером. Для своей новой статьи…
Оставалось пойти именно туда, куда сыщик и собирался отправиться вчера вечером…
В «Обществе кожаных изделий Барди» уже вовсю кипела работа. Когда Габриэль Ленуар поднялся на второй этаж, были открыты обе двери конторы, и из одной в другую то и дело переходили служащие. Слева находилась административная часть, а справа – склад. У входа Ленуара встретил секретарь, одновременно исполняющий роль консьержа. На вопрос сыщика о том, на месте ли Энрико Барди, тот ответил, что его нет, а потом посмотрел за спину Ленуара и широко улыбнулся.
– Добрый день, господин Краузе! Как прошло ваше путешествие? Как поживает ваш батюшка?
Ленуар видел Маркуса Краузе впервые. Перед ним стоял долговязый молодой человек с тонким носом и тщательно уложенными волосами. Одет он был аккуратно, но ничто в нём не выдавало человека, у которого есть вкус. Казалось, наоборот, имея огромный для Франции рост, Краузе считал, что всё остальное в нём должно быть совершенно обыкновенным и стремиться к универсальной безликости.
– Мой отец в отличном здравии, Жоффруа. Энрико ещё спит? – спросил Краузе у секретаря.
– Не знаю, но он ещё не спускался, – ответил секретарь.
– Хорошо. Пока он не пришёл, принесите мне все последние счета. Я их сегодня зарегистрирую и проверю наш баланс.
– Сию минуту, господин Краузе.
– А вы по какому делу, господин… – обратился немец к сыщику.
– Я по делу о смерти Софии фон Шён, – перенимая деловой тон разговора у своего собеседника, ответил тот. – Агент Безопасности парижской префектуры Габриэль Ленуар.
– Гм… Да, мне сообщили телеграммой о её трагической гибели…
– Давно вас не было в Париже?
– Две недели. Я уезжал навестить семью в Гамбург.
– Ваша семья проживает там?
– Да, отец служит офицером Императорских военно-морских сил Германии. Он не хочет ко мне в Париж, вот мне и приходится ездить в Гамбург самому.
Они подошли к столу Маркуса Краузе, и тот начал готовиться к работе: вытащил из первого ящика три карандаша – два чёрных и один красный – и начал точить их один за другим, добиваясь идеальной остроты.
– Её убили? Или Соня погибла по другой причине? – спросил Краузе, сравнивая длину своих карандашей.
– Убийство не подтверждено, но и не исключено. В каких вы были отношениях с Софией фон Шён? Вы ведь тоже состояли в Клубе кобальта?
– Я был с ней в самых конфиденциальных отношениях.
– Вы были любовниками?
– Нет… Просто, как представитель немецкой диаспоры в Париже и сын морского офицера, я единственный из нашего клуба знал, кем София была на самом деле, – Краузе сделал паузу, словно подчёркивая значимость сказанного.
– И вы сохранили её тайну? Девушка, наверное, была вам за это благодарна…
– А что мне оставалось, по-вашему, делать? Сейчас я могу открыто заявить, что вела она себя абсолютно безответственно и безнравственно.
– Почему?
– Как почему? Своим поведением она позорила не только благородное имя своего отца, но и подрывала честь всей Германской империи, – Краузе нагнулся и сказал Ленуару почти на ухо: – Она ведь в Клуб кобальта не рисовать ходила, а позировать. Как натурщица, понимаете?
– Понимаю, – опустил глаза Ленуар. – Мне самому однажды довелось сделать с Софии набросок.
У сыщика в голове созрела одна идея. Даже не идея, а так, но на безрыбье и рак рыба – Ленуар решил попробовать.
– Правда? – удивился Краузе. – Я этого не знал…
– Да, и, учитывая обстоятельства, я даже подумываю, не продать ли мне свой набросок Софии в газету…
– Набросок Сони? В газету?!
– Да, я ведь расследую это дело. Завтра после обеда дам журналистам интервью, а заодно и рисунок предложу.
– Да, Соня упоминала, что собирается позировать ещё одному художнику, но не говорила, что он ещё и полицейский… – задумчиво сказал Краузе.
– Она пришла позировать моему другу, а вместо него встретилась со мной… А вы многое знали о жизни Софии?
– Пожалуй. Можно сказать, что я был ей как старший брат.
– Но у Софии же есть старший брат… – возразил Ленуар.
– Да, но где? Он уже давно делает дипломатическую карьеру и работает в других странах. За Соней некому было присмотреть, поэтому всё и началось… И я присматривал за ней как мог.
– Что вы имеете в виду?
– Соня была очень смышлёной девушкой, но она не получила систематического образования. В детстве жила с отцом в Копенгагене, в Санкт-Петербурге, в Германии, а теперь в Париже… Она была слишком широких взглядов. Из разряда тех, которые неприлично иметь немке из хорошей семьи, вы меня понимаете? – Краузе сложил три своих карандаша на столе в ровный ряд и крикнул секретарю: – Жоффруа, сколько мне ещё ждать документы?
– И что вы делали, чтобы присматривать за Софией? – повторил свой вопрос Ленуар.
– Я… В общем, иногда мне приходилось даже за ней следить. Например, когда она легкомысленно отправилась в Шату с нашим фовистом. Он, видите ли, решил научить её грести для укрепления физической формы… – Краузе взял один из карандашей и, попробовав, как он пишет, так надавил на острый грифель, что тот сломался. Немец снова вставил карандаш в точилку и закрутил рукояткой.
– А разве это было не так? – невинно спросил Ленуар. В этот момент он внутренне был солидарен с Пьерелем.
– Господин полицейский, вы не понимаете… Если бы этот Вертер хотя бы поцеловал Соню на людях, это уже могло бы бросить тень на её репутацию. А в таких семьях, как фон Шён, репутация – важный капитал. Когда Соня позировала, я наблюдал за другими художниками… Они все слетались к ней, как пчёлы на мёд. И мне надо было принимать меры, чтобы защитить её… – сказал Краузе и снова разложил свои три карандаша на столе. – Вы же видите: стоило мне уехать на две недели в Гамбург, и вот чем всё закончилось… Скандала избежать не удалось…
– Это вы открыли Вильгельму фон Шёну тайну Софии?
– Отец должен знать подобные вещи о поведении своей дочери. Я желал ей только добра.
– Когда вы сообщили послу эту новость? – спросил Ленуар.
– Как раз накануне своего отъезда в Гамбург. Я ведь не мог больше за ней присматривать самостоятельно… – Краузе стиснул зубы.
– Если Софию убили, то кто, по-вашему, это сделал?
– Пьерель. Это ведь он возил её кататься на лодочке… Парень был помешан на Соне, – сказал Краузе. – Ну, или японец. Он у нас настоящий псих. В присутствии Сони он словно по углям ходил.
– А когда вы сами вернулись из Гамбурга?
– Вчерашним поездом.
Из-за спины Ленуара высунулся Жоффруа. В руках секретарь держал несколько больших бумажных папок на верёвочках и красную счётную книгу, которые он с облегчением бухнул на стол Краузе.
– Извините, но теперь мне нужно работать, – холодно проинформировал Ленуара немец. «Свернулся калачиком и выпустил иголки», – подумал сыщик.