Ленуар, с любопытством разглядывающий вазу, на которой волосатый японский бог сражался с морским драконом, вздрогнул и только потом понял, что Майерз обращался к грузчикам, толпившимся в противоположном углу зала. Сыщик достал из кармана часы Софии фон Шён и посмотрел, сколько ещё осталось времени до полудня. За работу так за работу! Он хотел было открыть рот, чтобы задать пару вопросов владельцу галереи, но тот его опередил:
– Господин Ленуар, вы не позволите мне поближе взглянуть на ваши часы? Если я не ошибаюсь, это ведь их Рубен Саламанка изобразил на портрете дочери германского посла?
– Вы не ошибаетесь. – Пока Дюрок разглядывал экспонаты будущей выставки, Ленуар протянул Майерзу часы. – Хотите их оценить? Сразу предупреждаю, что они не продаются.
Галерист так аккуратно взял протянутый ему предмет, словно он был усыпан бриллиантами. Осторожно открыв крышку часов, он покрутил их в руках, а затем попробовал нажать и вытянуть заводную головку, но ничего не получилось. Однако вместо досады Майерз закивал и с нежностью посмотрел на часы.
– Так я и думал, – сказал он вслух. – Сколько, вы сказали, за них хотите?
– Эти часы – собственность парижской префектуры полиции, господин Майерз. Они вам знакомы? Вы их уже видели?
– Хм, подобный экземпляр я, пожалуй, видел только на картине Саламанки. У меня в тот вечер возникли кое-какие мыслишки, но тогда я решил, что мы имеем дело с плодом богатого воображения нашего общего знакомого.
– В них есть что-то особенное? Они находились в частной коллекции одного из ваших клиентов? – предположил Ленуар.
– Нет, тут дело не в коллекции, а в механизме этих часов. Видите ли, господин полицейский, моя мать была из благородной английской семьи, а отец – потомственным кабинотье в женевском районе Сен-Жерве… Вы когда-нибудь о нем слышали? – Майерз вскинул бровь и ещё раз погладил пальцами корпус часов.
– Нет, но, полагаю, это как-то связано с работой в кабинете? – спросил Ленуар.
– Они все работали в специальных кабинетах на последних этажах, где было много света. В кабинотье отбирали самых искусных ремесленников, мастеров своего дела. Среди них были и ювелиры, и гравёры, и шлифовальщики, и часовщики… Мой отец как раз работал часовщиком. Под конец жизни он без своей лупы даже меня уже не видел…
Майерз опустил глаза, но звук падающей на пол коробки вернул его к действительности.
– Вот бараны безмозглые! – вскричал галерист, снова обращаясь к грузчикам. – Вам бы только на ярмарках бодаться! Каждый разбитый предмет буду вычитать из вашей зарплаты! Ох… Так о чём это мы?
– Вы говорили о часах, господин Майерз, – напомнил Ленуар.
– Ну да, ну да… Видите эту гравировку на циферблате? Такую делают только в Сен-Жерве. Мотив называется «женевские волны», и только кабинотье исполняют подобные волны идеально ровно, так, чтобы линии вокруг цифры «три» разъезжались чуть в стороны. Вот здесь, видите? – Майерз длинным ногтем мизинца показал на правую часть циферблата. – Это знак. Знак того, что эти часы с секретом.
– С каким секретом? – полушёпотом произнёс Ленуар.
– Ах, это мы узнаем, только когда придёт время, господин полицейский!
– Что вы имеете в виду?
– А то, что внутри часов имеется тайник. Обычно подобные часы заказывали для того, чтобы сложить туда записочку или прядку волос любимого человека… Тайник откроется только тогда, когда запас хода часов обнулится определённое количество раз – по запросу заказчика, – при этом Майерз закрыл часы и с лёгким поклоном протянул их Ленуару.
– Вы хотите сказать, что до этого срока тайник не откроется?
– Нет, если только их не сломать. Но в таких случаях обычно автоматически уничтожается и тайник…
– А ваш отец? Если он кабинотье, разве он не сможет нам помочь? – спросил Ленуар, разглядывая часы на своей ладони.
– Нет. Мой отец давно умер… Впрочем, я всё равно мог бы отправить часы на экспертизу через моего старшего брата. Если вы зайдёте ко мне через пару дней, я смогу вас с ним познакомить. Он как раз приезжает на неделю в Париж, чтобы посмотреть мою выставку.
Ленуар кивнул и собирался сказать что-то ещё, когда к ним подошёл взбудораженный банкир:
– Роберт, оставь мне пару эстампов этого Хо… Хоку…
– Хокусая? Отчего не оставить? Меня, правда, удивляет твой выбор, Леон. Я думал, что ты предпочитаешь фарфор… Всё-таки это классика, а ты всегда любил классику… – сказал Майерз, поглаживая свою бриллиантовую брошь на пиджаке.
– Нет, что я буду делать дома с такой вазой? А вот эти барышни, – ответил Дюрок, показывая на изображения девушек в ярких кимоно, – всегда смогут поднять мне настроение. В общем, запиши их на моё имя.
Пока Майерз делал запись в своей книге заказов и обменивался с Дюроком своими впечатлениями от эстампов японского гравёра, Ленуар вспомнил цель своего визита. Когда дядя уже пошёл садиться обратно в автомобиль, сыщик повернулся к владельцу галереи и спросил его о судьбе картины Рубена Саламанки.
– Ах, господин Ленуар, – ответил Майерз. – Если я покупаю у кого-то картину, то уже знаю, кому её предложить… Картина продана в частную коллекцию.
– В частную коллекцию? И кто же её у вас купил?..
Глава 52Гости Синей гостиной
Каждого гостя, одного за другим, просили расписаться в списке присутствующих на будущем собрании и провожали в Синюю гостиную, украшенную аллегориями «Времен года». Об историческом цвете гостиной напоминали только синие тона картин Юбера Робера на стенах и мраморная отделка камина. В остальном в белых рамках пилястров и дверей помещались традиционные изображения знаков зодиака. Повсюду сверкала позолота. Особенно ярко выделялись лебеди с широко раскрытыми крыльями.
Хозяин посольства вошёл в гостиную только после того, как здесь собрались все приглашённые гости: члены Клуба кобальта, Николь, Анаис Марино, Дюрок, Пизон, Каби и Ленуар. Лицо Вильгельма фон Шёна не выражало ничего из того, что оно не должно было выражать по дипломатическому протоколу. Однако в первых же его словах проскользнули нотки неудовольствия, причина которого, впрочем, была понятна всем собравшимся:
– Здравствуйте, господин Ленуар! Надеюсь, что у вас есть веские причины собирать в посольстве этих любезных господ.
Вильгельм фон Шён проследовал к единственному, оставшемуся незанятым креслу с мягкими подлокотниками, сел и закинул ногу на ногу.
– Да, Габриэль, надеюсь, что ты не просто так нас собрал, – сказал Пизон. – У господина посла и без того много важных дел, а убийца Софии фон Шён найден и понёс высшую меру наказания.
– У меня тоже много важных дел, Габриэль, так что не тяните – добавил без церемоний Барди.
– Что ж, приступим, господа, – начал Ленуар. – Как вам известно, мне, как агенту Безопасности парижской префектуры полиции и члену бригады краж и убийств, было поручено расследование дела о таинственной смерти Софии фон Шён…
Дюрок нахмурился и, подперев ладонью голову, тяжело вздохнул. Николь напряжённо следила за реакцией всех присутствующих.
– Смерть этой очаровательной девушки потрясла меня. Судьбе было угодно, чтобы я имел удовольствие познакомиться с Софией незадолго до её исчезновения и смерти. Не удивляйтесь: именно от неё я узнал о существовании Клуба кобальта.
В ходе расследования я вскоре убедился, что её смерти мог желать почти каждый из присутствующих.
Взять, к примеру, вас, Энрико Барди. Казимир Отто говорил о том, что его заказчик «хотел подарить Парижу вирусный букет». Но на самом деле речь ведь шла не о развитии науки, а о вирусной атаке, о войне и об уничтожении целой нации! Для того чтобы решиться на подобную атаку в масштабе всей страны, как же нужно ненавидеть и даже презирать французов? Нормальному человеку такое бы и в голову не пришло, но вы, Барди, – увлечённый футурист, прославляющий смерть. Позвольте напомнить вам отрывок из манифеста Клуба кобальта: «Кобальт – цвет униформ, а мы – это война! Война очищает от слабости и заблуждений. Война вдыхает в нас жизнь, и мы светим, как факелы в темноте, мы светим и сжигаем сетчатку человеческих глаз ярким синим пламенем!»
– Я и не отказываюсь от своих слов! Согласитесь, было бы глупо писать манифест о том, во что не веришь. Вы сами скоро убедитесь, что я прав. Война очистит Европу, а потом все её страны станут под синее знамя кобальта, – с вызовом сказал итальянец.
– Значит, я не ошибся в своей оценке, Энрико. Для вас лозунги и идеи значат гораздо больше простой человеческой жизни… Впрочем, не все члены клуба чтили эти громкие слова, предпочитая им сытные обеды и шуршание новеньких банкнот. Вы, например, Джозеф, рисовали с Софии порнографические карточки, продавали их в бордели и одновременно шантажировали девушку, выманивая у неё деньги…
– Что?! – вскричал Вильгельм фон Шён.
– Да, но не волнуйтесь, мне удалось изъять эти изображения. Однако вы, Хоппер, возможно, боялись, что София всё расскажет отцу? Когда мы чего-то боимся, мы способны на самые страшные вещи. Вы, например, могли продать Софию Казимиру Отто для опытов, как когда-то продали ему двух шимпанзе? Упоминаемая в одной из статей «американская семья Х.» – это ведь не семья Икс, а семья Хоппер, не так ли?
Хоппер молча скрестил руки на груди и отвёл глаза в сторону.
– Джо, как ты мог до такого опуститься?.. – с укоризной заметил Маркус. – Соня была невинным созданием, а ты…
– Невинным созданием, господин Краузе? А разве не вы постоянно пытались опекать девушку, оберегая её честь и достоинство от посягательств других художников? Разве не считали её поведение постыдным для дочери германского посла и для немки в целом? Вы были одержимы девушкой настолько, что даже после её смерти собирали наброски, сделанные с Сони. Вы хотели, чтобы она принадлежала только вам. Это вы называете нравственностью? А когда выяснилось, что Софию соблазнил один из художников, вы начали её презирать настолько, что решили убить, чтобы спасти репутацию её отца и своего государства. Разве не вы следили за ней и Пьерелем в Шату? Вы считаете это нравственным? – Каждое слово Габриэля словно било Краузе плёткой по лицу.