Чёрный колдун — страница 3 из 6

МЕЧ ХРАМА

Глава 1ОЗЕРО ДУХОВ

Бес открыл глаза и оглянулся: озеро, к которому его вынесла подземная река, раскинулось до самого горизонта, позади темнела громада Ожского бора, слева нависали угрюмой стеной Суингемские скалы, а справа, сразу за Змеиным горлом, начинались бескрайние болота. Меченый стянул с себя насквозь промокшую одежду, выжал ее и разложил на камнях. Было довольно прохладно, и он побежал вдоль берега, чтобы согреться. В руке парень держал меч, не желая даже на минуту расстаться с единственным оружием. Нож сгинул в подземном потоке, и Бес очень сокрушался, словно это была самая тяжелая из его потерь. Последние часы его жизни были сплошным кошмаром, и он старался забыться в мелочах хотя бы на время. Сейчас важнее всего было выяснить, где он находится. Потом обдумать, что предпринять дальше. Судя по всему, там, справа, озеро Духов постепенно переходило в болото, которое за последние годы непрерывной засухи заметно отступило, и Змеиное горло, узкая полоска твердой земли, связывающая Лэнд с Чужим миром, увеличилась почти втрое. Теперь Змеиное горло не смогла бы удержать даже Башня. Поэтому храмовики и не пытались восстановить былые укрепления, а построили крепость на землях духов. От стаи они оборонялись лесными пожарами, которые опустошили округу, а выжженные пространства служили, правда далеко не всегда, препятствием для монстров. Молчун Кон утверждал, что именно уничтожение лесов на землях духов приводило к невиданным ранее в Приграничье засухам. Однако к неурожаям притерпелись, стая казалась куда более страшным врагом.

Меченые не раз тревожили храмовиков стрелами, и Бес догадывался сейчас, что, возможно, их дерзкие налеты вызвали ярость Гарольда, и дело здесь не только в Сигрид. Облавы на меченых устраивали и раньше, но все они неизменно заканчивались провалом. Меченых спасал Ожский бор и окрестные мужики, неизменно предупреждавшие их о грядущей опасности. Причиной заботы смердов о сыновьях разрушенной Башни была не любовь, а осколки стаи, частенько наведывавшиеся в Приграничье. И тогда надежда у окрестных жителей была только на меченых, которые с радостью устраивали охоту на вохров, соревнуясь в удали друг с другом. Да и добро разграбленных караванов тоже немалой частью попадало в руки расторопных помощников меченых, и тут уж никакие указы Бьерна Брандомского не могли на них повлиять. Бес был уверен, что крестьяне его не выдадут, но не приходилось сомневаться и в том, что все окрестные деревни, все дороги взяты под контроль людьми Брандомского и Гарольда. Охота на него только началась, и рассчитывать на пощаду не приходилось.

У Беса был только один путь — к духам. Когда-то, очень давно, именно у духов нашел приют последний меченый Башни Чуб. Молчун Кон не раз рассказывал об этом, как и о далеком мертвом городе Гордане, о затерянном в степи могущественном Храме Великого. Именно в противоборстве с этим Храмом погиб отец Беса Тор Нидрасский. Бес возненавидел Храм и поклялся отомстить его обитателям. Теперь ему только и оставалось, что мстить: Гарольду, Бьерну, Ульфу, нордлэндцам, храмовикам...

Надо было не только добраться до духов, но и отыскать следы Улы и Ары, которых молчун Кон увел в дальнюю разведку. Вчетвером будет легче. Но уж очень велик тот мир, чтобы быть уверенным в благополучном исходе поисков.

Бес натянул просохшую одежду и сунул меч за широкий кожаный пояс. Рана на левом плече ныла беспрестанно, а само плечо угрожающе распухло. Однако выхода не было, Бес потуже затянул повязку и решительно зашагал по берегу озера.

У Змеиного горла он едва не напоролся на разъезд наемников и поспешно нырнул в густые заросли камыша.

Наемники проехали мимо, лениво перебрасываясь словами.

Вели бы их хотя бы двое, Бес, пожалуй, рискнул бы на них напасть, но нечего было и думать справиться с четырьмя, имея в руках только один меч. Меченый проводил наемников горящими глазами: ах, если бы у него был конь! Но о коне приходилось только мечтать, шлепая уныло по грязи и раздвигая правой здоровой рукой ломкий камыш. По болоту идти было безопаснее, но труднее, Бес с трудом выдирал сапоги из липкой грязи. Он старался не углубляться в болото, а держаться по краю, но и здесь неприятностей хватало. Несколько раз он проваливался в грязь по пояс и трудом выбирался на твердую землю. Раскисшие сапоги стали просто неподъемными, Бес не выдержал и снял их, но легче от этого не стало. Он почти сразу порезал ступни б острые корни и, крепко выругавшись, опять натянул сапоги. Солнце уже клонилось к закату, когда он наконец выбрался на твердую землю. Через некоторое время одежда подсохла и превратилась в грязную терку, раздирающую кожу до крови. Терпеть далее эту боль не было никакой возможности. Бес сбросил с себя все до последней нитки, завязал одежду в один грязный тюк и забросил за спину, голому идти было даже веселее, но налетевший болотный гнус скоро испортил меченому настроение. Бес ринулся в степь, подальше от проклятого болота. Поднявшийся на его счастье свежий ветерок отогнал кровососов. Ему отчаянно хотелось пить, ноги подрагивали от голода и потери крови, но он упрямо шел вперед, справедливо рассудив, что ночная прохлада его единственный союзник в тяжелом походе. Кроме всего прочего, у Беса невыносимо болело плечо, но он был этому даже рад. Боль отвлекала его от мрачных мыслей, которые наверняка бы свели его с ума. Он начал разговаривать сам с собой, и от этого ему сразу же стало жарко. Так жарко, что не было уже никаких сил терпеть, и он побежал навстречу прохладному ночному ветерку. Потом он потерял сознание, но не упал, а продолжал шагать, как заведенная механическая кукла. Где-то в глубине раздираемого болью мозга он сознавал, что спасти его может только движение. Он должен миновать это опасное открытое место, иначе на рассвете его непременно обнаружат с высоких каменных стен крепости храмовиков. Он давно уже потерял тюк с одеждой и даже не заметил потери. Единственной вещью, которую он не выпускал из рук, теряя сознание, был меч. А когда он все же падал, то тут же приходил в себя и снова поднимался, и снова шел. Голый и невыносимо грязный, он дотащился до берега озера и упал, припав потрескавшимися губами к воде. И тут же выплюнул ее с отвращением — вода была нестерпимо соленой. Это добило его, он вновь потерял сознание, в этот раз надолго.

Бес открыл глаза и с удивлением уставился на каменный свод над головой. Он лежал на мягком тюфяке, набитом сеном, укрытый ветхим, но чистым покрывалом. Одежды на нем не было вовсе. Бес огляделся по сторонам, но ничего своего, кроме меча, не обнаружил. В углу пещеры находился очаг, дым от которого уходил в неуклюжую трубу, сделанную из глины не слишком умелыми руками. В очаге горел огонь, а над огнем висел котелок, от которого невыносимо вкусно пахло. На грубо сколоченном столе стояла большая деревянная миска и, судя по поднимающемуся пару, не пустая. Бес здраво рассудил, что не мешало бы подкрепиться. Осторожно, чтобы не потревожить раненое плечо, он приподнялся и, воровато озираясь по сторонам, направился к столу. Зачерпнув деревянной ложкой аппетитное варево, меченый поспешно отправил его в рот.

— Ты зачем поднялся?

От неожиданности Бес едва не опрокинул содержимое тарелки себе на ноги. Молодая женщина, лет двадцати, стояла у входа в пещеру и сердито смотрела на смущенного меченого, который вдруг осознал неловкость ситуации и поспешно ретировался в постель, натянув до самого горла ветхое покрывало.

— Ты кто? — спросил Бес, изумленно глядя на сердитую женщину.

— Не твое дело, — грубо отрезала она.

Бес обиделся: не такое уж это страшное преступление, зачерпнуть из чужого котелка. Он не замедлил сообщить о своих соображениях незнакомке, но та никак не отреагировала на его слова. Положив у очага вязанку хвороста, она подошла к меченому и без лишних церемоний отбросила покрывало. Смущенный Бес принялся было протестовать, но без всякого успеха. Женщина сняла повязку с его плеча — зрелище было ужасным. Незнакомка пробежала пальцами по загноившейся ране, меченый дернулся и заскулил от боли.

— Эх ты, воин, — бросила она презрительно.

Но ему в этот раз было не до обид — потревоженная рана отозвалась болью. Незнакомка достала остро отточенный нож и, обхватив Беса сильной рукой за шею, провела лезвием по вздувшемуся плечу. На этот раз меченый просто взвыл от боли и пару раз лягнул ногами каменную стену пещеры. То ли он ослабел от потери крови, то ли женщина была на удивление сильна, но он так и не смог вырваться из ее крепких объятий. Пальцы ее глубоко вошли в рану на его плече, Бес закусил губу, лицо его покрылось мелкими капельками пота.

— Ну вот, — женщина облегченно вздохнула и показала Бесу наконечник стрелы, — а ты боялся.

Только минут через десять Бес смог слабым голосом высказать, что он думает о женщинах вообще и о стоящей перед ним в частности.

— Молокосос паршивый, — сказала незнакомка без всякой, впрочем, обиды. — Я тебе язык отрежу.

Она достала из котелка месиво из трав и, наложив на открытую рану, туго забинтовала плечо.

— Это что у тебя? — Она указала на отметину под левым соском Беса.

Тот промолчал. Боль понемногу проходила, но обида на незнакомку осталась. В конце концов, она могла бы предупредить его, что собирается ковыряться в ране, тогда Бес собрался бы с силами и выдержал бы операцию без обидных для самолюбия криков и слез.

— А ты похож на девчонку, — окончательно добила его незнакомка. — Особенно когда сердишься или плачешь.

— Сама ты... — от возмущения Бес даже не нашел сразу нужного определения.

Женщина засмеялась. Была она высокая, стройная и красивая, чем-то неуловимо похожая на Данну. И, судя по выбивавшемуся из-под белого платка локону, такая же черноволосая. Бес заподозрил, что родом она не из Лэнда, а значит, скорее всего, он все-таки добрался до духов. Но неужели у духов такие красивые женщины?

— Я меченый, — гордо заявил Бес, указывая на отметину. — А ты кто такая?

— Придет время — узнаешь. — Женщина поправила платок на голове и, улыбнувшись на прощанье, вышла из пещеры.

Как долго он спал, Бес не знал, но наверняка было уже утро. Сквозь тяжелый полог, закрывавший вход в пещеру, пробивался солнечный свет, игравший веселыми зайчиками на прокопченных стенах. Превозмогая боль и слабость во всем теле, Бес поднялся. Он по-прежнему хотел есть. В глиняном кувшине на столе была вода, от которой у него заломило зубы, но ничего съедобного в пещере ему обнаружить не удалось. Бес завернулся в покрывало и решительно откинул полог. Вчерашняя незнакомка сидела у входа в пещеру на камне и тщательно выбирала травы из стоящей рядом корзины, потихоньку напевая песенку на незнакомом Бесу языке.

— Где моя одежда? — грубо спросил он.

— А не было одежды. — Женщина с улыбкой смотрела на рассерженного меченого. — Кроме грязи в палец толщиной да ржавой железки, которую ты прижимал к себе, как любимую игрушку, ничего при тебе не было.

— Что же мне теперь, голым ходить? — растерялся Бес.

— Могу одолжить тебе юбку, — рассмеялась незнакомка.

— Веселая ты, как я погляжу, — обиженный Бес присел на камень поодаль.

— Тебя рыбаки подобрали на берегу, — пояснила незнакомка.

— А где они теперь?

— Уплыли к себе в деревню.

— А как же я?

— Чужаков в наши деревни не пускают, а ты мало того, что чужак, так еще и меченый. Меченых на островах помнят еще с давних времен.

— А почему ты живешь одна на этом острове?

— Это длинная история, — незнакомка покачала головой.

— Времени у нас много — рассказывай.

— Жил много лет назад на этом острове меченый, — начала женщина, словно сказку рассказывала. — Это уже после разгрома Башни было. И полюбила его девушка из наших, и стала жить с ним, и родила ему дочь. Меченый то появлялся, то исчезал, а потом ушел навсегда, а женщина попыталась вернуться в родную деревню, но наш народ не принимает ни чужаков, ни их детей. Пришлось ей бедной отправляться обратно на этот остров. Здесь она вскоре и умерла от горя. Осталась дочь, пятнадцати лет от роду, — это и была моя мать.

— А тебя ей восточным ветром надуло, — усмехнулся Бес.

— Ты не такой уж наивный мальчик, каким кажешься, — незнакомка пристально посмотрела на гостя. — Я о своем отце действительно ничего не знаю, а моя мать давно умерла.

— Моя мать тоже из духов.

— Твоя мать была родом из Гордана.

Беса поразила ее осведомленность. Вряд ли она проводила все дни на острове, как пыталась его убедить.

— Я умею угадывать прошлое и предсказывать будущее, — сказала она с улыбкой, заметив подозрительный взгляд недоверчивого гостя.

— Я и не сомневался, что ты ведьма, — ехидно согласился тот.

Женщина подняла на Беса темные, глубокие глаза и довольно долго и пристально его рассматривала. Бесу стало не по себе, и он невольно отстранился от этого проникающего в мозг взгляда.

— Ошибиться невозможно — ты сын горданки, — сказала она и отвернулась.

— Я меченый, — возразил Бес — И никаких горданцев не знаю и знать не хочу.

О горданцах он слышал, и слышал достаточно, чтобы предположить, кто был отцом этой женщины с гордым и красивым лицом. А значит, нельзя исключить, что незнакомка поддерживает с храмовиками тесные связи.

— У тебя есть лодка? — Нет.

— А как ты добираешься до земли?

— Вплавь.

— Мне нужна одежда, — Бес рассердился не на шутку.

— Ты получишь и одежду, и лодку, когда придет твоя пора, а пока ты будешь жить на острове и делать то, что я тебе скажу.

— Но это мы еще посмотрим.

Незнакомка отвернулась от меченого с обидным равнодушием. Разъяренный Бес поднялся и пошел прочь от пещеры, неловко ступая босыми ногами по острым камням. Женщина не обманула его, он действительно находился на острове, причем совсем небольшом по размерам. Меченый прошел его вдоль и поперек и в раздражении уставился на воду. Плавал Бес плохо, и без лодки ему до берега не добраться. Оставалась надежда, что на остров заглянут рыбаки и он сумеет с ними договориться.

— А трава, а хворост? — вспомнил он вдруг. — Не на голых же камнях она их собирала. Значит, лодка у нее есть, надо только внимательнее осмотреть весь остров.

Бес лихорадочно принялся за поиски, он обшарил все щели, заглянул во все впадины, но, увы, ничего существенного ему обнаружить не удалось. Ноги меченого дрожали от слабости и голода, разболелось плечо, его трясло в ознобе, но он упрямо продолжал свои поиски до тех пор, пока силы окончательно не покинули его.

— Проклятая ведьма. — Бес с трудом дотащился до пещеры и упал на камень у входа. Из пещеры доносился восхитительный аромат. Бес готов был поклясться, что пахло мясной похлебкой. Обида обидой, но поесть не мешало бы. Он вздохнул и пошел в пещеру. Увидев его, женщина покачала головой:

— С подобным усердием не по разуму ты у меня через неделю останешься голым.

Она критически осмотрела одеяло, в которое величественно запахнулся Бес, и тяжело вздохнула. Меченый молча присел к столу, всем своим видом демонстрируя неприятие чужого диктата. Похлебка действительно была мясной, тут он не ошибся, хотя чье это мясо, он определить не сумел. Глаза Беса слипались от усталости, и он, ни слова не говоря, упал лицом на лежанку и заснул почти мгновенно.

Проснулся Бес от собственного крика. Он снова кричал, не в силах вынести кошмара, который стал явью, а потом вновь превратился в видение, еще более страшное, чем действительность. Бес отчаянно тряс головой, стараясь стряхнуть с себя липкий, как грязь Змеиного болота, ужас. Тело его подрагивало в ознобе. Незнакомка поднесла к его губам кружку, и он принялся жадно пить горячий, пахнущий медом настой.

— Тихо, мальчик, тихо, — шептала ему на ухо женщина, поглаживая по плечам и голове. Бес обхватил это прильнувшее к нему тело и замер, боясь пошевелиться и потерять единственную опору в реальном мире и снова очутиться в трясине страшных видений. Слабый аромат неизвестных трав исходил от этой странной женщины, он вдохнул и уткнулся лицом в ее мягкие пушистые волосы. А ее руки все гладили и гладили его содрогавшееся в ознобе тело, и Бесу захотелось, чтобы так продолжалось вечно.

Глава 2ЧИРС

Бес провел на острове уже несколько недель. Он так и не узнал имени своей хозяйки. Это забавляло и сердило его одновременно. Но женщина только смеялась в ответ на его вопросы. А закончилась эта игра тем, что Бес сам дал ей имя, и она охотно откликалась на него. Елена — это звучало красиво, и Бес остался вполне доволен собой.

Рана на плече затянулась, щеки округлились, и Бес начал отчаянно скучать от безделья. Больше всего его волновал вопрос: откуда на острове появляется свежее мясо, но Елена не спешила удовлетворить его любопытство. Время от времени она исчезала, и Бес буквально рыл носом землю в поисках ответа на вопрос — где может спрятаться женщина на крохотном, как ладонь, и совершенно голом острове?

Однажды Елена вернулась с большим свертком, в котором была одежда для Беса и короткий меч для левой руки. Меченый с удовольствием оделся и затянул ремни. Мечи свободно ходили в ножнах, и он остался доволен снаряжением. Радость его была столь велика, что меченый даже не стал пытать женщину, где она все это достала. Все равно Елена отмолчалась бы, в этом Бес уже имел возможность убедиться неоднократно.

— Скоро уже, — сказала Елена в ответ на молчаливый вопрос меченого, и глаза ее при этом погрустнели.

— Поедем со мной, — предложил Бес.

Но Елена только потрепала его по мягким волосам и, ничего не сказав, отошла к столу. Радостное настроение меченого растаяло без следа, и ему вдруг пришло в голову, что неплохо бы узнать конечную цель маршрута и причину, по которой он должен отправляться в неведомые края. Елена чистила рыбу. Бес, как истинный житель Приграничья, питал к этой скользкой пакости отвращение. Скорее он согласился бы съесть лягушку. Его отвращение к дарам озера Духов доходило до того, что он как-то выбросил рыбу, приготовленную Еленой для себя. За что немедленно получил затрещину и весь вечер просидел у входа в пещеру, никак не реагируя на попытки Елены заключить мировую. Бес презирал рыбоедов и не мог простить полученной оплеухи. Однако ночью он не выдержал характера и позорно сдал завоеванные позиции, даже попросил прощения у женщины, что было совсем глупо. После этого случая Елена больше не прикасалась к рыбе, во всяком случае на глазах у Беса. И вот теперь он вновь увидел эту гадость у нее в руках. Не было сомнений, что Елена обижена и таким оригинальным способом выражает меченому свое неудовольствие. Бес взял из корзины рыбу и, пересиливая отвращение, несколько раз подбросил ее в руке. Елена покосилась в его сторону, но вслух ничего не сказала. Тогда Бес пошел еще дальше — он принялся чистить рыбу ножом. Чешуя была скользкой до тошноты, рыба, даром что дохлая, то и дело выскальзывала из рук, мерзко шлепаясь о землю. Бес только сопел от усердия.

— Все равно ничего не скажу, даже если ты станешь есть эту рыбу.

Бес, стиснув зубы, вынес это замечание и молча продолжил свое занятие.

— Ты поедешь в Хянджу, — сказала Елена, и лицо ее помрачнело еще больше. — Завтра.

— Зачем? — насторожился Бес.

— Так велено.

— Кем велено? — Мысль о том, что кто-то берет на себя смелость распоряжаться его судьбой, возмутила меченого до глубины души. — Никуда я не поеду, до твоего Хянджу мне нет никакого дела.

— Ты не хочешь повидать сестру?

Бес едва не подпрыгнул — никогда он не рассказывал Елене ни про Улу, ни про Ару, разве что в бреду.

— У твоей матери остались родственники в Хянджу, они решили помочь тебе.

— Не знаю я никаких родственников, — запальчиво крикнул Бес — Я никуда не поеду.

— В таком случае тебе придется всю жизнь просидеть на острове за чисткой рыбы. У тебя это хорошо получается.

Бес никак не отреагировал на насмешку.

— Поедем вместе.

Елена только вздохнула в ответ. Бесу показалось, что она не вольна в своих поступках, и есть сила, диктующая ей, как жить. И, кажется, эта сила вздумала распоряжаться и судьбой Беса. Было о чем подумать человеку, потерявшему все и оставшемуся один на один с непонятным и страшным миром, способным перемолоть любую плоть и любую душу, по неосторожности угодившему между его острых зубов.

Бес проснулся на рассвете. Елены рядом не было, она ускользала с первым лучом солнца, и ему никак не удавалось за ней проследить. Но сегодня Елена не ушла, он слышал ее легкие шаги у входа в пещеру. И, кажется, она была не одна.

— Оставь мне его, — услышал он вдруг ее голос — Он еще совсем мальчишка.

— На руках у этого мальчишки кровь по меньшей мере десятка человек.

Голос говорившего, низкий и хриплый, не был знаком Бесу, и он затаил дыхание, боясь пропустить хотя бы слово.

— Он кричит по ночам, он еще не оправился от раны.

— После того, что я там увидел, — послышался хриплый голос, — мне хочется кричать и наяву. Счастье еще, что мальчишка не сошел с ума.

— Ты не помог ей, — в голосе Елены был укор.

— Она не приняла бы моей помощи.

— Молчун рассказал ей все? — Да.

— Ты нашел ключ?

— Нет. Быть может, мальчишка знает, где его искать.

— Лучше его об этом не спрашивать, он никогда не согласится вернуться на то место.

— Он меченый, а не красная девица. К тому же я их всех похоронил.

— Все равно, это слишком жестоко.

Мужчина ничего не ответил. И, как ни вслушивался Бес, больше он ничего не услышал, а когда выбрался из пещеры, то не обнаружил ни Елены, ни чужака. Елена вскоре вернулась, но на вопрос Беса только удивленно вскинула брови.

— Тебя ищут, — сказала женщина. — Кто?

— Бьерн Брандомский, у него есть свои люди на островах. Тебе придется уехать завтра утром.

— Я не боюсь Бьерна.

— Зато я боюсь и за тебя, и за себя.

— Я думаю, тебе нечего бояться, раз ты служишь Храму... Бес затаил дыхание, ожидая ответа. Женщина бросила на него недовольный взгляд и отвернулась. Но Бес был уверен, что угадал — Елена связана с храмовиками. И этот хриплый тип тоже храмовик. Правда, непонятно, откуда он знает Данну, а то, что речь сегодня шла именно о ней, Бес не сомневался. В любом случае, оставаться на острове небезопасно. Брандомский нажмет на духов, и те выдадут Беса без промедления, спасая свои поселения на берегу. Значит, придется Бесу идти на временный союз с Храмом, а заодно выяснить, что из себя представляет Великий и с каким соусом его едят.

Бес покинул остров на рассвете следующего дня. Лодочник, небольшого роста мужичок, заросший по самые глаза рыжеватой бородой, молча указал меченому на корму лодки и так же молча взялся за весла. Бес оглянулся: Елена стояла у входа в пещеру и не отрываясь смотрела ему вслед. У него защемило сердце — эта женщина была единственным его обретением среди невыносимого множества потерь. И все-таки он потерял и ее. Терять — это удел слабых, а Бес был слаб и одинок, он не мог защитить эту женщину, зато мог послужить причиной ее гибели. В подобных случаях лучше не искушать судьбу. Но он вернется в Лэнд, чтобы отомстить, хотя, наверное, это будет нелегко.

Лодочник в несколько сильных взмахов весел причалил к берегу и молча указал Бесу на рослого коня, привязанного к дереву в сотне шагов от воды. Бес стремительно выскочил на песок, едва не опрокинув при этом лодку. Хороший конь — это почти свобода, во всяком случае, возможность дорого продать свою жизнь. Из густой травы ему навстречу поднялся человек высокого роста, ни лицом, ни одеждой не напоминавший приземистого духа. Темные глаза чужака оценивающе скользнули по фигуре Беса.

— Чирс, — назвал он себя.

Бес слегка наклонил голову. Чирс как будто ожидал иной реакции от меченого:

— Разве Кон ничего не рассказывал обо мне? — Нет.

— А Данна?

Бес только плечами пожал. Меченому показалось, что чужак обрадовался его неведению, хотя, быть может, он ошибался. Трудно было определить что-то наверняка по этому надменному лицу и горделиво-холодным глазам. Уверен он был в другом: Чирс был тем самым человеком, который разговаривал вчера поутру с Еленой.

— Что тебе нужно от меня? — спросил Бес, глядя чужаку прямо в глаза.

— Когда-то я был знаком с твоим отцом, — усмехнулся Чирс, — он тоже любил задавать вопросы.

— Мне надоели загадки, — сказал Бес не слишком любезно, — или ты отвечаешь мне, или мы расстаемся здесь же.

— Тебе необходимо скрыться от преследователей, я готов помочь — разве этого недостаточно?

— Я собираюсь мстить, а не бежать.

— Для мести нужна сила, а в Лэнде ты вряд ли найдешь союзников.

Бес ничего не ответил и направился к коню. Чужак был прав: возвращение в Приграничье закончилось бы гибелью. Но и Чирсу меченый не доверял — скользкий тип. В любом случае, бродить без проводника по неведомым дорогам глупо, а от слишком навязчивого спутника Бес всегда сумеет избавиться.

Чужак повернул голову к зарослям и коротко свистнул. На свист отозвались оседланный конь и большой лохматый пес, с круглой, как у медведя, головой. Бес, ненавидящий собак, угрюмо покосился на нежелательного пришельца. Чирс повел в сторону пса недовольным взглядом, и тот мгновенно притих. Чужак тяжело опустился в седло. С первых же минут выяснилось, что наездник он неважный, и это обстоятельство не добавило ему уважения со стороны Беса.

— Я горданец и до меченого мне, конечно, далеко, — сказал Чирс, заметив презрительную усмешку на губах молодого спутника, — но и я кое-что умею, ты очень скоро убедишься в этом.

Путь их оказался совсем неблизким. Долго они ехали по голой, выжженной солнцем равнине, потом по пепелищу, делу рук храмовиков, создававших огненные барьеры на пути стаи. Бесу эти страшные места напомнили крепость в Ожском бору, и он надолго умолк, погрузившись в невеселые мысли. Чирс тоже помалкивал, лишь изредка бросая на меченого загадочные взгляды.

— Откуда ты знал мою мать? — неожиданно спросил Бес.

— Данна моя сестра. Наш отец был верховным жрецом Храма Великого, но вынужден был бежать к духам, преследуемый врагами.

— За что храмовики убили моего отца?

— Твой отец угрожал Храму, и, что самое страшное, мог привести угрозу в исполнение. Храм не терпит сильных.

— А тебя Храм терпит, значит, ты слабый.

Чирс засмеялся, однако глаза его оставались серьезными:

— Я стану сильным, но мне нужны помощники.

— И может помочь меченый жрецу Храма Великого?

— А почему ты решил, что я жрец?

— Храмовики, которых мы встретили поутру, не задали тебе ни единого вопроса — вероятно, не осмелились.

— Что ж, ты прав, — Чирс с уважением посмотрел на веса, — Но я не первый в Храме.

— А какое мне дело до твоих тайных желаний, жрец, у меня свои заботы.

— Ты поможешь мне, я помогу тебе. Подумай, меченый, такие союзники, как я, на дороге не валяются.

— Я подумаю, — пообещал Бес.

Следы пожарищ они миновали к вечеру и углубились в лес, который встретил пришельцев радостным гомоном птиц и нежным шепотом листьев. Бес повеселел, словно домой вернулся. Даже голова закружилась от знакомого с детства запаха. Они ехали узкими звериными тропами, то и дело натыкаясь на завалы сгнивших на корню деревьев. Видимо, Чирс ориентировался в лесу куда хуже, чем в степи. Он то и дело, к немалому удивлению меченого, начинал блуждать по кругу. Бес, для которого в любом лесу не было тайн, решительно взял роль проводника на себя. Чирс охотно пошел ему навстречу, с удивлением наблюдая, как меченый безошибочно находит дорогу в самых, казалось бы, непролазных дебрях.

На ночной привал они остановились у небольшого лесного озера. Бес с наслаждением сбросил с себя пыльную одежду и, не раздумывая, полез в воду. Чирс остался на берегу, собирать хворост для костра. Вохр вывалился из зарослей неожиданно, и Бес, первым увидевший его, криком предупредил горданца. Безоружный Чирс стал быстро пятиться к воде, не спуская глаз с замершего в недоумении вохра. Бес нырнул и под водой поплыл к берегу, где лежало оружие. Вохр медленно двинулся за отступающим Чирсом. Горданец тяжело дышал, капли пота катились по его побелевшему лицу. Бес наконец выбрался на берег и схватил арбалет Чирса. Он выстрелил дважды, и вохр дико взвыл, ослепленный на оба глаза. Испуганная лошадь метнулась и сторону, ломая кусты и отвлекая на себя внимание монстра. Бес сполна воспользовался неосторожностью чудовища. Он проскользнул за спину вохру и коротким взмахом меча подрубил ему ногу. Монстр опрокинулся на спину, и прыгнувший ему на грудь Бес вонзил оба меча в пустые глазницы по самые рукояти. Это был старый, испытанный многими поколениями меченых прием борьбы с вохрами, но Чирс видел его впервые и был поражен смелостью Беса. Бурый большеголовый пес горданца приблизился к поверженному чудовищу и потеряно завыл.

— А почему собака не залаяла и не предупредила нас? — спросил Чирс, обходя трехметровую тушу и с интересом ее разглядывая.

— А что еще можно ждать от пса! — хмыкнул Бес. Чирс укоризненно покачал головой. Бурый пару раз тявкнул, видимо в свое оправдание.

— Поздно, брат, — засмеялся горданец и присел у огромной, словно сплюснутой сверху ударом гигантской палицы, головы вохра.

— Невероятно, — сказал он после долгого раздумья. — Две стрелы угодили ему в мозг, а он продолжал двигаться.

— Живучий, паскуда, — охотно подтвердил Бес, тщательно вытиравший клинок пучком травы. — Его смерть вот здесь, — он небрежно постучал по затылку вохра носком сапога. — И лучше всего бить в это место двумя мечами сразу через глазные впадины.

Ночь прошла спокойно. Меченый несколько раз просыпался и прогонял обнаглевшего Бурого, который норовил устроиться к нему поближе. Пес обиженно фыркал, но далеко не отходил, и стоило только Бесу закрыть глаза, как он тут же возвращался на прежнее место. Меченый уже начал подумывать, а не трахнуть ли мечом по голове эту глупую скотину, но потом махнул рукой и заснул крепким сном, прижавшись боком к теплой спине упрямого пса.

В полдень следующего дня они выбрались из леса. А впереди была голая, выжженная солнцем степь. Бес приуныл. Уж слишком скучным показался ему степной мир после веселого разноголосья зеленого леса.

Они ехали долго, много дней, не встретив в степи ни единого кустика, ни даже деревца, на котором мог бы отдохнуть взгляд. Беса удивляло, как Чирс умудряется обнаруживать воду в выжженном солнцем аду. Меченому не раз приходило в голову, что без горданца, ему, пожалуй, не выбраться из пустыни, вздумай он продолжить путь в одиночестве.

У высокого поросшего пожелтевшей травой кургана Чирс вдруг остановился:

— Здесь степняки настигли последних уцелевших меченых, здесь потом и похоронили всех. Я знал многих из тех, кто тут лежит, и даже сиживал с ними за одним столом. Барак, вождь степняков, велел насыпать этот курган в знак признания доблести своих врагов. Где теперь Барак? И где былая степная вольница?

— Он жив, этот Барак?

— Вероятно, — пожал плечами Чирс.

— Я убью его, — пообещал Бес.

— Человека, который погубил меченых, зовут Геронт, запомни это имя, тебе позднее придется столкнуться с ним лицом к лицу. И еще одного человека опасайся — Кюрджи. Он долгое время был глазами Храма в Приграничье и, возможно, знает тебя в лицо. Личность мелкая, но при случае может больно укусить.

— Ты ненавидишь Геронта? — спросил Бес.

— Браво, — усмехнулся Чирс, — ты умеешь читать чужие мысли.

— Нетрудно было догадаться, — буркнул Бес.

— Пусть мы с тобой и не друзья, меченый, но враг у нас общий, и мы должны помогать друг другу.

— Когда ты будешь вешать Геронта, я подержу веревку, — усмехнулся Бес.

— Об этом можно помечтать здесь, в степи, но не советую делать этого в Храме — все мысли написаны у тебя на лице.

— До сих пор мне не кого было обманывать.

— Вот поэтому ты и попался как мальчишка в расставленные сети и подставил своих друзей. Я говорю тебе это для твоего же блага. Наш мир коварен, беспощаден, и простакам в нем не выжить. И не мечи должны быть твоим оружием, а голова. Запомни эти слова, меченый, — худого я тебе не пожелаю.

Глава 3ШКОЛА

Вот уже несколько месяцев Бес жил в этом странном и непонятном мире — мире наоборот, где реальность подменялась снами, а сон неожиданно оборачивался жестокой реальностью. Это была жизнь среди миражей, в которых терялось его собственное «я» и возникало ощущение черной, как беззвездное небо, пустоты. Странное ощущение, когда не существует ни жизни, ни смерти.

Волосы на бритой голове Беса уже успели порядком отрасти, но он так и не понял ни сути Великого, ни предназначения Храма. Их школа, напоминавшая владетельские замки Приграничья, была затеряна в бескрайней выжженной солнцем степи, и Бес сомневался, что сумеет найти отсюда дорогу к людям, даже если ему удастся вырваться из каменной ловушки. Да и что ему искать среди людей. Человек должен быть одиноким и сильным, так сказал Чирс, и Бесу его слова понравились.

Бес был одним из трехсот учеников в этом странном учебном заведении. Он не знал имен своих товарищей — только номера: первый, второй, третий... Сам Бес был тринадцатым, и ему нравилось это число. Он и стоял сейчас тринадцатым в ряду одетых в желтое послушников. Ордаз, младший жрец Храма Великого, прохаживался перед строем воспитанников с длинным хлыстом в сильной загорелой руке. Капюшон его балахона был откинут на спину, и лысый череп жреца лоснился от пота.

«Храм Великого, — старательно думал Бес, — это лучшее, что создано в нашем мире, а жрец Ордаз лучший из всех, стоящих на плацу». Его череп — кладезь мыслей, умных, возвышенных, благородных. Нет наставника более мудрого и справедливого, чем достойный Ордаз. Служитель Храма жрец Ордаз — это сила, радость, величие и послушание, любовь к Великому и бесконечное смирение перед ним».

Бес мусолил эти мысли до полного отупения. Это было настолько утомительно, что к концу дня у него раскалывалась голова. Наверное, его товарищам было столь же трудно, но Бес этого не знал да и знать не хотел. Послушникам категорически запрещалось разговаривать между собой. Впрочем, и сам жрец Ордаз не был красноречив. Иногда Бесу казалось, что он уже разучился разговаривать, но это обстоятельство не слишком огорчало юношу. Холодные неподвижные лица, пустые потухшие глаза, в которых не было и проблеска дружеского участия, никак не располагали к общению. Достойный Ордаз держал воспитанников в строгости, не позволяя им расслабиться. Его цепкие глаза, казалось, ни на миг не выпускали Беса из поля зрения.

Ордаз взмахнул хлыстом, и привязанная к столбу собака завыла от боли. Бес ненавидел собак, он убивал их, он накапливал в своем сознании холодную ненависть к ним и выплескивал ее наружу тугими волнами. И эти волны, подобные ударам хлыста, избивали отощавшего пса, превращая его в объятую ужасом хрипящую падаль. И чем больше собака хрипела и билась от боли, тем сильнее была ненависть Беса.

Жрец Ордаз смотрел на Беса с одобрением — в обращении с псами номеру тринадцатому не было равных. Два послушника подхватили хрипящее животное острыми крючьями и волоком потащили по плацу, поднимая тучи рыжеватой пыли. Бес стряхнул с лица капли пота. Расслабляться не стоило, это он знал по опыту. Как правило, занятия проводились с рассвета и до заката. Кроме физических упражнений, с которыми Бес справлялся без труда, были упражнения для тренировки мозга, и упражнение с собакой не самое трудное из них. Сегодня предстояло новое испытание, Ордаз предупреждал об этом вчера, и обычно холодные и пустые глаза его сверкали весельем. Бес тогда тоже удивился этому, но не придал значения. В ту минуту он готовился к ночному испытанию, быть может, самому тяжелому из всех. Ордаз называл его промывкой мозгов. Каждый вечер все триста воспитанников собирались в большом зале, надевали на головы шлемы Великого, чтобы подвергнуться чудовищному воздействию чужой неведомой силы, которая раздирала мозги на части. Бес слышал, как кричали рядом товарищи, но сам переносил боль молча, закусив до крови губы. После каждой такой «промывки» он частично терял память. Но и это было не все: кто-то невидимый с упорством маньяка пытался подсунуть ему чужую жизнь. Эта чужая жизнь проступала во снах, и Бес просыпался от собственного крика, обливаясь холодным потом. Храму не нужен был Бес, меченый из Приграничья, Храму нужен был Ахай, послушный слуга Великого, способный нести высшую мудрость непосвященным. Чужие образы вбивались в мозг тяжелыми безжалостными ударами, а его собственная жизнь терялась в отдаленных уголках сознания. Каждое утро Бес упрямо собирал свое прежнее, размываемое «я» и с ужасом осознавал, что с каждым днем это удается ему все труднее. Он уже не был Бесом, но не стал и Ахаем, а завис над пропастью в мучительном напряжении. Внутренняя борьба выматывала его, и он угрюмо думал, что когда-нибудь не выдержит и потеряет не только память, но и разум.

Ордаз взмахнул хлыстом, и послушники дружно повернули направо. Бес шел последним, тяжело переставляя натруженные ноги. Холодная ненависть переполняла его. Все люди враги. И те, кто шагает сейчас впереди, и те, которые остались позади в давно утраченном мире. Храм дает силу, сила дает власть. Убивать во славу Великого. Смерть — наивысшее благо, которым Великий одаривает непокорных. Страх делает людей покорными. Кто не испытывает страха, тот должен умереть. Такова воля Великого. Убивать. Миллионы рук и миллионы мечей во славу Великого. Слава Великого — счастье Ахая.

Бес споткнулся и едва не упал. Переполнявшая его ненависть рвалась наружу. Ордаз подал ему знак выйти из строя. Следом вышел номер третий: худой, смуглый суранец с вытянутым лицом. Бес ненавидел его — он ненавидел всех, на кого падал сейчас его взгляд, даже жреца Ордаза. И, может быть, в первую очередь жреца Ордаза. Номер третий смотрел на Беса с ненавистью, сочившейся из черных провалов глаз. Бес сжал кулаки и приготовился к драке.

— Ваше оружие мозг, — слова Ордаза прозвучали как удар хлыста. — Сейчас мы узнаем, чему научились вы, Ахай и Дразд.

Жрец указал им на столб, к которому были привязаны два человека в шлемах Великого и с черными повязками на глазах. Нет, это были не люди — это были черви, с промытыми до ослепительной белизны мозгами. Бес равнодушно наблюдал, как они корчатся от страха. Страх за собственную шкуру — это все, что им оставили кукловоды. Страх, боль и смерть во славу Великого. Бес не испытывал к ним ненависти, нельзя ненавидеть пустоту. Когда-то черви были людьми, такими же, как номера третий и тринадцатый, но не выдержали испытания. Бес знал, что это такое, он сам прошел через это и сумел сохранить себя. Поэтому он испытывал сейчас законное чувство гордости и превосходства. Черви недостойны его ненависти, а вот номер третий, которого жрец Ордаз назвал впервые Драздом — это совсем другое дело. Ордаз подал команду, его помощники развязали червей и развели по разным сторонам, сунув им в руки по мечу. Черви переминались с ноги на ногу, держа мечи на отлете, словно боялись порезаться о лезвия. Бес опытным глазом определил, что черви до обработки никогда не держали оружие в руках. Подобные навыки остаются навечно.

— Убить!

Бес с шумом втянул воздух и поправил шлем Великого. Ему достался неказистый червь с кривыми короткими ногами. Он почти на голову уступал в росте противнику, который обладал к тому же мускулистыми руками. Дразд злорадно покосился на Беса. Кривоногий задрожал от первого мысленного прикосновения кукловода и попытался стряхнуть с головы медный обод. Меченый без труда подавил его сопротивление. Кривоногий задвигался увереннее. Бес представил, что это он сейчас стоит на арене, держа в руках неуклюжий меч. Он попробовал взмахнуть оружием и удивился его тяжести. Меч был не так уж велик, но мышцы червя оказались слабоваты. Это обстоятельство следовало учитывать. Бес заставил кривоногого сделать несколько выпадов и остался доволен результатом. Теперь надо было заняться соперником. Рослый червь двигался боком, нелепо размахивая мечом. Бес сообразил, что Дразд никудышный боец, отсюда и неуверенность в движениях у его подопечного. Помощники жреца сняли с червей черные повязки, и Беса захлестнула волна панического страха, он едва не сорвал с головы шлем Великого. Червь заметался по арене с тоскливым воем. Бес с трудом справился с животным ужасом подопечного. Кривоногий успокоился и замер, опустив меч к ноге.

Его противник держался более уверенно и даже поднял меч над головой, словно собирался колоть дрова. Бес, казалось, легко ушел от удара, но мышцы ног червя оказались недостаточно быстрыми. Это обернулось потерей правого уха. Кривоногий взвыл от боли и едва не выпустил меч из рук. Бес рассвирепел. Он уже не церемонился с кривоногим. Боль от раны передалась и ему, но он не обращал на нее внимания. Что ни говори, а у меченого был большой опыт во всем, что касалось драк. Он сделал ложный замах справа, верзила неуклюже попытался отразить удар, и тогда Бес просто перебросил меч из правой руки в левую. По его расчетам меч кривоногого должен был пронзить рослого червя насквозь, но он вновь ошибся, не рассчитал сил своего подопечного, — меч вошел в живот верзилы всего на несколько сантиметров. Верзила обхватил живот руками и опрокинулся на спину.

— Добей, — приказал Ордаз.

Кривоногий нанес рубящий удар по открытой шее поверженного врага. И опять удар оказался слишком слабым. Кривоногий рубил и рубил, а верзила все еще продолжал сучить длинными ногами. Беса едва не вырвало от отвращения. Рядом дико кричал Дразд. Он уже не контролировал своего червя, а просто корчился от боли вместе с ним. Ордаз сорвал с Дразда шлем Великого и ударил кулаком в челюсть. Номер третий отлетел в сторону и затряс головой. Сознание медленно возвращалось к нему, связь с верзилой прервалась, да тот уже, кажется, умер под ударами кривоногого червя. Кривоногий, повинуясь приказу Беса, опустил меч и устало присел рядом с убитым противником. Забрызганное кровью лицо его было тупым и безучастным. Помощники жреца подхватили его под руки и потащили прочь с арены. Бес снял шлем и угрюмо посмотрел на Ордаза, возбуждение прошло, иссякла и переполнявшая сознание ненависть.

— Я доволен тобой, номер тринадцатый, — сказал Ордаз. — Ты заслужил право называться Ахаем, пролив первую кровь чужими руками. Ты сделал первый шаг в своем служении Храму, и этот шаг был уверенным.

— Хвала Великому, — громко произнес Бес и вернулся в строй.

Очнувшийся Дразд уныло сидел на земле, жрец брезгливо покосился в его сторону. Третьему номеру не суждено стать Мечом Храма, он проявил непростительную слабость, когда потерял контроль над своим подопечным, позволив его ужасу захлестнуть свой мозг. Храму нужны сильные. Последние слова Ордаза были приговором. Третий, так и не ставший Драздом, поднялся и побрел прочь, неуверенно переставляя худые длинные ноги.

Все, что происходило потом, Бес помнил плохо — опустошенный мозг отказывался воспринимать реальность. Черви неумело рубились на мечах, нанося друг другу страшные раны. И те, кто были на арене, и те, кто управляли ими, кричали от боли и страха. Беса мутило от усталости и отвращения. К вечеру из тридцати человек в строю осталось двадцать три, но жрец Ордаз был доволен.

— Совсем неплохо, — сказал он помощнику, — у других отсев куда больше.

— Твои усилия, достойный, будут оценены посвященным Варом, Левой рукой Великого, да продлятся дни его вечно, — подобострастно оскалился помощник.

Для Беса наступила пора новых испытаний. Он без труда научился управлять двумя и даже тремя червями, сначала с помощью шлема Великого, а потом и без него. Он старательно обучал своих пешек владению мечами и заслужил похвалу достойного Ордаза. Его черви без труда выигрывали все поединки, даже те, в которых противник превосходил их числом. Ордаз не скрывал удовлетворения — достойный Ахай становился его любимчиком.

Бессловесные номера с обретением имен обрели и голоса. Бес уже не раз слышал их злобный шепот у себя за спиной. Впрочем, он давно уже не ощущал себя Бесом, меченым из Приграничья, а все больше становился Ахаем, жрецом Великого, будущей славой и мощью Храма. Шепот завистников раздражал Беса, и однажды он схлестнулся с самым злобным из своих врагов, горданцем Хармидом. Хармид претендовал на то, чтобы стать правой рукой Ордаза, и видел в лице выскочки Ахая главную помеху своим честолюбивым планам. Молодые жрецы никогда не использовали приобретенную в школе силу друг против друга, категорически запрещалось Ордазом, и все-таки взаимная ненависть Хармида и Ахая оказалась сильнее запретов и страха перед наказанием. Они схлестнулись глазами в присутствии десятка товарищей, испуганных никогда не виданным зрелищем. Впрочем, поединок длился недолго, а результат его потряс до глубины души всех присутствующих. Нет, Хармид не закрыл глаза, не отвернулся от черных глаз противника, признавая тем самым поражение, — он просто рухнул на пол, и красивое смуглое его лицо стало черным от удушья. Хармида удалось привести в чувство. Достойный Ордаз так ничего и не узнал о тайном поединке воспитанников, зато жрец Ахай с этого дня стал настоящим пугалом для товарищей. Его особое положение в школе уже никто не смел оспаривать, и никто из его соучеников не смел поднять глаза в присутствии жреца Ахая, а уж тем более бросить ему в спину недоброе слово. Бес придирчиво отбирал червей в свою десятку, учитывая все: возраст, крепость мускулов, врожденную ловкость, способность быстро реагировать на приказы. Он довольно быстро определил, что самые покорные черви отнюдь не самые лучшие бойцы. Бой требовал определенной самостоятельности, особенно бой групповой, когда сам Бес не в силах уследить за каждым выпадом или движением своих подопечных и их противников. Он упорно тренировал червей, доводя их движения до автоматизма. Бес равнодушно смотрел, как льется кровь чужих пешек, но страшно огорчался, когда из строя выходил кто-то из его десятки. Жаль было напрасно потраченного труда. Впрочем, подобные конфузы случались крайне редко — Бесу и его пешкам не было равных в школе. Их успехи даже встревожили жрецов-наставников, уж слишком велика была убыль исходного материала. По их приказу тупые мечи были заменены на деревянные. Нововведение не слишком понравилось Бесу, ибо вызывало массу споров о победителе. Достойный Ахай увеличил свой отряд сначала до двадцати, потом до тридцати, и наконец до пятидесяти пешек. Ничего подобного в школе раньше не случалось. Жрецы-наставники пребывали в растерянности: как отнесутся к подобному ново введению верховные жрецы Храма и сам посвященный Геронт? Но никто не мог отрицать очевидного — достойный Ахай управлялся с пятью десятками пешек лучше, чем его товарищи с одним.

Система ведения боя, изобретенная Бесом, была довольно проста. Он положил в ее основу шахматы, в которые его научил играть Чирс. Бес довольно быстро освоился с игрой и не раз удивлял посвященного горданца неожиданными решениями. Сейчас Бес успешно применял полученные навыки в игре с живыми фигурами. В его полусотне было десять пешек, отличных стрелков-арбалетчиков, которых он редко пускал в сечу. Десять великанов-варваров, способных сдержать натиск превосходящих численностью противников, Бес называл турами и ставил обычно в центре. Два десятка степняков, отличных наездников, атаковали неприятеля с флангов. Себе Бес отвел роль ферзя и вступал в драку в самые решающие минуты во главе десятка самых отчаянных рубак.

На протяжении нескольких месяцев Бес отлаживал свою систему, без труда расправляясь с отрядами соучеников, которые не успевали с обучением новых червей, взамен стремительно убывавших после каждого учебного боя. Пешки Беса удержу не знали и даже деревянными мечами наносили противнику существенный урон.

Встревоженный Ордаз запретил достойному Ахаю и его червям участвовать в учебных боях, ибо их свирепость пре восходила разумные пределы. Бес не упал духом и продолжал оттачивать мастерство пешек в парных поединках. И его усилия не пропадали даром. Черви были отличным материалом, а Бес обладал даром творца. Он был богом в этом мире крови и боли, от него зависело, дать отличившемуся сладкий кусок и не менее сладкую самку на ночь или подвергнуть провинившегося наказанию, заставив корчиться от боли под страшным взглядом черных глаз. Он отучил их бояться смерти, ибо смерть была благом по сравнению с тем, что ожидало ослушника дрогнувшего в бою, а боль, которую причинял он, была страшнее боли от полученной в бою раны. Не Бес выдумал эту систему тренировки червей, но он довел ее до совершенства, виртуозно чередуя удары хлыста и сладкие пряники. Понятие человечности исчезало в этом страшном мире, и достойный жрец Ахай очень удивился бы, если бы кто-то вдруг упрекнул его в жестокости. Разве с ним обращались иначе? Просто у него оказалось достаточно воли, силы и разума, чтобы стать повелителем в этом аду.

Глава 4ЭКЗАМЕН

Бес приподнялся на стременах и оглядел ставшую уже привычной выжженную солнцем степь. Здесь, на окраине храмовых земель, сотне выпускников школы предстояло держать последний экзамен. Бес покосился на жрецов, расположившихся чуть поодаль, на пологом холме, отдельной, весьма живописной группой. Среди пяти посвященных и почтенных жрецов Храма выделялся благородством осанки Вар, Левая рука Великого, командующий вооруженными силами храмовиков. Расшитый серебром плащ Вара блестел в лучах восходящего солнца.

Пешки держались плотной стаей за спиной Беса, их неподвижные лица были спокойны. А достойный Ахай волновался. Впервые ему предстояло опробовать свою тактику в настоящем бою, и от исхода этого боя зависело его будущее. Как и будущее девяноста девяти остальных учеников школы, которые сидели в седлах с красными от духоты и волнения лицами чуть впереди своих десяток, готовые победить или умереть во славу Великого на глазах посвященного Вара.

Неправдоподобно синее небо где-то там, далеко-далеко, сливалось с бескрайней рыжей равниной. А потом вдруг у горизонта появилась черная полоска. Эта полоска все увеличивалась в размерах, и вскоре у Беса уже не осталось сомнений — степняки. Жрецы зашевелились в седлах. По священный Вар что-то бросил небрежно жрецу-наставнику, и Ордаз стремительно ринулся с холма, нахлестывая коня.

— Приготовиться, — крикнул он ученикам, не доезжая десятка шагов.

— Хвала Великому, — дружно отозвались сто глоток.

— Атакуем все разом, — распорядился жрец-наставник. — В резерве останется только достойный Ахай со своими пешками. Так приказал посвященный Вар.

Никто не осмелился возразить Ордазу, а уж тем более посвященному Вару, но взгляды, брошенные на Беса, были полны ненависти. Впрочем, зависть товарищей его нисколько не огорчила, да и голова его сейчас была занята другим.

Степняки приближались с пугающей быстротой. С холма сорвался жрец и подскакал к Ордазу, длинный черный плащ почтенного развевался на ветру.

— Это Барак, — крикнул он.

И без того бледное лицо Ордаза побледнело еще больше, бесцветные губы шевельнулись в бессильном проклятии. Бес насторожился — имя Барака почему-то показалось ему знакомым.

— Скажи посвященному Вару, что мы сделаем все возможное и невозможное, дабы задержать степняков.

— Посвященный Вар остается. Он вверяет свою судьбу и твои руки, Ордаз. Не упусти шанса. Если мы уцелеем, то Вар тебя не забудет, достойный. — Жрец хлестнул коня нитью и поскакал обратно на холм, где спокойно восседал в седле посвященный Вар.

Бесу его спокойствие понравилось. Пятьдесят воинов личной гвардии Вара двинулись было с места, чтобы прикрыть жрецов закованными в стальные доспехи телами, но посвященный жестом остановил их.

Бес подозвал одного из своих подручных, самого разумного среди пешек. Храм, видимо, не доработал с его мозгами, но Бес не стал отправлять его обратно, а выдрессировал сам. Возиться пришлось долго, но овчинка стоила выделки. Крол, как называл он подручного за красные, кровью налитые глаза, вполне мог выполнять задачи самостоятельно, в определенных рамках, конечно. Бес указал ему за холм, Крол кивнул и поскакал прочь, уводя за собой три десятка червей. Риск был, конечно, велик, но Бес был уверен, что пока пешки видят его фигуру на вершине холма, они не посмеют оборвать ослабевшие связи.

Степняки неудержимым потоком накатывали на холм. Было их никак не меньше двух с половиной тысяч, но шли они слишком широкой лавой, далеко разбросав по степи фланги, пытаясь охватить в кольцо силы храмовиков вместо того, чтобы ударить по центру. Ордаз поднял над головой меч и хриплым голосом отдал команду. Тысяча пешек, ведомых поводырями, стремительно ринулись навстречу степной вольнице. Бес не слишком верил в их удачу. Он отвел оставшихся при нем пешек на холм и расположился в нескольких шагах от верховных жрецов.

— В чем дело? — набросился на Беса храмовик в черном плаще почтенного. — Почему не атакуешь?

— Приказ посвященного Вара, — огрызнулся тот, глядя не вперед, а назад, где тридцать его пешек во главе с Кролом уже заняли исходные позиции.

Степняки, как и предполагал Бес, смяли строй кукловодов Ордаза. Пешки умирали безропотно, не помышляя о бегстве. Ордаз на белом, как снег, жеребце крутился в самом центре водоворота из желтых и серых тел. Какой-то степняк, умело орудуя саблей, добрался до жреца-наставника и снес ему играючи голову. Искусство степняка восхитило Беса, он даже присвистнул от удовольствия.

Жрецы на холме заволновались. Гибель Ордаза расстроила ряды храмовиков окончательно. Мечи Храма испуганно поворачивали коней, а следом за ними бежали пешки. Бес этому обстоятельству не удивился, он отлично знал слабое место системы: стоило напугать кукловода, и марионетки, обрывая невидимые нити, разбегались кто куда. И чем крепче была связь кукловода с пешками, тем катастрофичней оказывались последствия даже минутной его слабости.

Неожиданно легкая победа грозила обернуться для степняков большими неприятностями. На призыв вождей атаковать холм откликнулось не более трех сотен человек. Все остальные рассыпались по степи, преследуя бегущих. А победа между тем не была полной. Фланги храмовиков продолжали драться с редким упорством, даже попав в окружение. Да и в центре, на высоком холме, по-прежнему невозмутимо сидели в седлах жрецы Храма. И это спокойствие не могло не насторожить степняков, во всяком случае тех, кто еще не потерял разума от хмеля легкой победы. Триста всадников во главе с Бараком ринулись к холму.

— Пора. — Бес махнул рукой Кролу и повел великанов-туров прямо в лоб надвигающимся степнякам. Туры разрубили строй Барака пополам. Крол ударил из-за холма и в течение нескольких минут смял левый фланг атакующих, не ожидавших неприятностей с этой стороны. Посвященный Вар сам возглавил атаку своих гвардейцев. Латники, вооруженные длинными мечами, разметали по степи правый фланг степняков. Это нельзя было назвать полной победой, ибо воинство Барака значительно превосходило храмовиков числом. И Барак, надо отдать ему должное, пытался оказать сопротивление хитроумным жрецам. Но с дисциплиной у степняков были явные проблемы. Напрасно ловкий всадник на белом легконогом коне вскидывал саблю к небу, напрасно гнусили рожки, призывая степняков сохранять мужество. Пешки Беса творили чудеса, не давая противнику передышки. Без особого труда они опрокинули легковооруженных лихих наездников и разорвали кольцо, уже почти сомкнувшееся вокруг храмовиков. Этот маневр позволил кукловодам развернуть сбившихся в кучу пешек и отразить последнюю отчаянную атаку степняков. Барак еще кричал что-то, но его уже не слышали. Превосходство храмовиков в вооружении и верно выбранная тактика сделали свое дело — разношерстное воинство обратилось в бегство.

Бес не выпустил Барака из виду. Степняк оборачивался на скаку и щерил редкие зубы. Был он не так уж молод, как это поначалу показалось Бесу, глубокие морщины рассекали его темное, словно на костре прокопченное лицо. Вождя окружали не менее сотни степняков, но для пешек Беса они не стали непреодолимым препятствием.

— Ну, иди сюда, змееныш, — просипел Барак, когда понял, что уйти не удастся. Он резко поднял коня на дыбы. Бес едва успел перехватить удар его сабли и тут же ткнул левым мечом в неприкрытое кольчугой бедро Барака. Вождь степняков вскрикнул и выронил саблю. Бес ударом меча плашмя по голове выбросил его из седла.

— Молодец!

Бес обернулся: посвященный Вар благосклонно улыбался ему.

— Это Барак. — Бес кивнул на поверженного противника. Два латника, повинуясь знаку Вара, спрыгнули с коней и склонились над степным коршуном.

— Живой, — сказал один из них, поворачиваясь к посвященному.

— Ценная добыча, — кивнул Бесу Вар. — Я тебя не забуду, Меч Храма.

Лагерь храмовики разбили на месте выигранного сражения. Пешки с равнодушными лицами хоронили убитых, своих и чужих, сваливая всех в одну общую яму. Бес наблюдал за их работой, лежа прямо на прогретой солнцем земле и покусывая белыми крепкими зубами сорванный сухой стебелек. У расшитого серебром шатра посвященного Вара сидел Барак со связанными за спиной руками и с ненавистью смотрел на кукловода. Достойный Ахай скосил в его сторону глаза и презрительно сплюнул. Теперь он знал о степняке многое. Непокорный раб Великого Барак много лет тому назад поднял бунт против Храма. Он то исчезал в бескрайних степях, то появлялся вновь, нанося храмовикам чувствительные удары. Целые поселки снимались с мест и уходили вслед за Бараком. Он уводил их за пределы влияния Храма, и где-то там, на юге, у Барака был собственный город, которому он дал легендарное имя — Таш. Ищейки Храма рыли носом землю в поисках этого города, но пока безуспешно. И вот этот смутьян, опасный не столько силой двух тысяч сабель, сколько примером неподчинения Храму, попался наконец в руки смертельных врагов. Достойный Ахай был горд тем, что его служение Великому началось столь удачно. Об этом ему сказал по священный Вар, об этом же говорили другие посвященные и почтенные жрецы. В подтверждение высокой оценки его заслуг посвященный Вар назначил его тысяцким на место погибшего Ордаза, подчинив ему всех уцелевших после боя кукловодов и пешек. Это была высокая честь, и тысяцкий Ахай поклялся верно служить Великому и его наместникам на земле — Геронту и Вару, да продлятся дни их вечно.

В данную минуту достойного Ахая мучила только одна мысль — где он мог слышать прежде это странное имя «Барак»? Конечно, память о прошлой жизни Мечу Храма, ступившему на путь бескорыстного служения, вроде бы ни к чему, но все-таки. Его не покидало ощущение, что с этим именем связано нечто важное в его прошлой, почти уже забытой жизни.

— Повезло тебе сегодня, храмовый пес, — Барак зло сплюнул в сторону Беса.

— Стар ты стал, Барак, — усмехнулся достойный жрец, — тебе бы внукам сказки рассказывать, а не по степи волком рыскать.

Барак заскрипел зубами от душившей его ненависти, но сдержался, не желая ронять достоинство перед молокососом.

— Вели хоронить моих воинов отдельно, — попросил он Беса. — Или вообще не хорони.

— Это еще почему? — заинтересовался тот.

— Негоже свободным людям лежать в одной могиле с псами.

— Пешки не виноваты в том, что они пешки, — криво усмехнулся достойный Ахай. — Брось, старик, смерть уравнивает всех.

Бес вытащил из ножен короткий меч и осторожно погладил клинок пальцем. Таких мечей не умели ковать даже в Храме. Ни одной зазубрины после сегодняшнего боя, хотя поработал он им изрядно. В глазах Барака ненависть сменилась любопытством, меч явно привлек его внимание.

— Где-то я видел подобные клинки... Вспомнил! — Барак вдруг засмеялся почти счастливо. — Северный воин с глазами весенней травы. Это он привел чужаков в наши степи.

— И что с ними стало? — спросил достойный Ахай.

— Два кургана есть в Суранской степи, там они и лежат.

— Уж не твоими ли молитвами?

— Храмовики нас окрутили тогда. Жаль, хорошие были воины.

— Чего жалеешь, — недружелюбно бросил Бес, — коли сам руку приложил?

— Сладкоголосые жаворонки тогда вокруг меня кружили, — невесело усмехнулся Барак. — Одного из них Кюрджи звали, а второго не помню. Помню, что горданец, а вот имя...

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— А я думал, тебе это интересно, — в прищуренных глазах степняка вспыхнул хитрый огонек.

— Мне неинтересно, — сказал Бес, поднимаясь с земли.

Он отошел уже на добрый десяток метров, когда Барак вдруг окликнул его:

— Эй, храмовик, я вспомнил: второго звали Чирсом. Достойный жрец Ахай не обернулся.

Глава 5ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

Рекин Лаудсвильский, удобно устроившись в мягком кресле, с интересом рассматривал роскошное убранство кабинета. Такого количества книг ему видеть не доводилось. Королевская библиотека в Бурге по сравнению с этой вы

эти книги? Тогда следует признать, что человек он не только умный, но и ученый. Владетель осторожно скосил глаза на застывшего в неподвижности у стеллажей Чирса. Этот горданец не последний жрец в Храме, но и далеко не первый, хотя, возможно, хотел бы им стать. Вслух о своих планах Чирс никогда не говорил, но Лаудсвильский прожил долгую жизнь и научился разбираться в людях. Этот гордый человек родился, чтобы повелевать, и рано или поздно он своего добьется.

Опасности долгого путешествия мало отразились на настроении благородного владетеля. Путешествие было не только трудным, но и поучительным: Храм оказался сложнее и гораздо опаснее, чем представлялось Лаудсвильскому издалека. Но Рекин не жалел, что проделал столь длинный и опасный путь. Этот путь тернист, но в его конце можно ухватить за хвост желанную птицу удачи. А Рекину удачи как раз и не хватало, как и денег, впрочем. Его положение при Нордлэндском дворе нельзя было назвать блестящим, хотя король Гарольд не раз уже выказывал расположение умному и пронырливому владетелю. Но перед Лаудсвильским всегда маячила чья-нибудь широкая спина. Подобные помехи не могли не вызывать у честолюбивого владетеля раздражение. Причем в иные времена Лаудсвильского отодвигали так далеко, что, казалось, не оставалось никакой надежды вновь пробиться к свету. Но благородный Рекин выныривал на поверхность, еще более хитрый, еще более жадный до власти и денег. Лаудсвильскому нужен был могущественный покровитель, а Храму требовался ловкий агент в Лэнде. До сих пор сотрудничество развивалось без сучка, без задоринки, но Рекину хотелось большего, а главное — он знал, как этого достичь. К сожалению, посвященный Нумилин, Зоркое око Храма, не понял или не захотел понять варвара из далекого Лэнда. А вот Чирс, кажется, понял. Старый друг Кюрджи поспособствовал этой встрече, и Рекин уже не сомневался, что она пройдет успешно.

— Я видел мальчишку в твоем доме, посвященный, — осторожно обронил Лаудсвильский. — он здорово подрос за эти годы, но любезнее не стал.

— Он не узнал тебя, благородный Рекин, — ответил Чирс, не поворачивая головы от заваленного бумагами стола.

— Мне так не показалось, — невесело усмехнулся Рекин, вспоминая полные ненависти глаза Беса.

— Храм умеет промывать мозги, владетель. Такой обработки не выдерживают даже горданцы, а над нашими предками вволю потрудились в свое время генные инженеры.

— Я не знаю, кто они такие, эти инженеры, но я очень хорошо знаю, какими бывают меченые, когда у них сердце разрывается от ненависти.

Чирс отрицательно покачал головой:

— Я несколько раз с ним беседовал — он ничего не помнит.

— Но тебя-то он узнал?

— За эти два года я несколько раз бывал в школе, к тому же мое имя связано с его новым «я». Теперь он не Бес, меченый из Приграничья, а жрец Ахай, Меч Храма и мой племянник, что немаловажно.

— Ты связываешь с ним какие-то планы?

— Может быть, — Чирс недовольно покосился на слишком любопытного гостя. — Но почему тебя это волнует, благородный Рекин? Ведь ты не участвовал в тех кровавых событиях?

— Конечно нет, — поспешно отозвался Лаудсвильский. — Я не люблю пачкать руки в крови. Однако я не могу сказать, что вовсе был в стороне от этого дела. Посвященный Нумилин настаивал на моем участии. Его интересовала реликвия Храма.

— Вот как! — Рекину показалось, что Чирс вздрогнул. — Что это за реликвия?

— Какие-то скорпионы. Я внимательно следил, как делили добычу, захваченную в лесной крепости, там было много любопытных вещей, но ничего похожего на скорпионов я не обнаружил.

Чирс попытался скрыть разочарование. Способности посвященного скрывать мысли и чувства можно было позавидовать, и не будь Рекин таким изощренным интриганом, он бы, пожалуй, поверил в его равнодушие.

— Ульф говорил о какой-то пещере, — вспомнил Лаудсвильский, — но никто ее так и не смог обнаружить.

— Ты окажешь мне большую услугу, благородный Рекин, если отыщешь ее.

— Я сделаю все, что в моих силах, но и ты, посвященный, присмотрись к мальчишке. Меченого не так-то легко сломить.

Лаудсвильский с интересом наблюдал за разворачивающейся на его глазах церемонией. Все в этом главном городе храмовиков было необычно и непривычно для глаз. Город был велик, никак не меньше Бурга, но поражал строгим порядком и чистотой на мощеных улицах. Нищих здесь не было. Храм, видимо, заботился о том, чтобы его под данные не болтались без дела. Лаудсвильский полагал, что этот опыт Храма был бы не лишним для Лэнда, где от воров, бродяг и нищих буквально продыху не было.

Строгая процессия, возглавляемая одетыми в желтое младшими жрецами, медленно двигалась по городу под мерный завораживающий стук барабанов. Лаудсвильский шел в толпе городских обывателей, стараясь не выделяться из общего ряда. На нем был длинный синий плащ и новая, но почти уже потерявшая форму шляпа. Его появление не привлекло внимание окружающих. В толпе почти не раз говаривали, а если где-то раздавался робкий шепоток, то тут же и смолкал под строгими взглядами храмовых стражников, шедших по бокам от процессии.

Рекина сопровождал слуга Чирса, ловкий тип с удивительно плоским лицом и раскосыми глазами. Некоторое время владетель мучительно размышлял, где он мог его видеть, но так и не припомнил. Толпа остановилась, Лаудсвильский вытянул шею, пытаясь через головы впереди стоящих разглядеть, что же там происходит. Толпа разделялась на множество ручейков и медленно вливалась в мрачное каменное строение, поразившее много повидавшего Рекина своими размерами. Это грандиозное сооружение возвышалось над толпой на несколько десятков метров, и рядом с ним люди казались Рекину муравьями, а может быть и являлись таковыми. Ритм барабанов ускорился, послышались гортанные выкрики стражников, и люди, подчиняясь ритму и приказам, почти побежали.

— Это Храм? — спросил владетель провожатого.

— Это Чистилище. Здесь очищаются от пороков и преступных помыслов рабы Великого.

Лаудсвильский, подчиняясь общему порыву, почти вбежал под своды мрачного здания. В Чистилище было темно, как в склепе, и почти так же душно. Владетель едва не упал, запутавшись в полах плаща, но был подхвачен не слишком дружескими руками и водворен на отведенное место рядом с сотнями таких же, как он, растерявшихся людей. Стражники Храма поддерживали в Чистилище строгий порядок. Лаудсвильский подумал, что ему, пожалуй, повезло, запросто мог заработать бичом вдоль спины. Храмовики не церемонились с горожанами — свистящие удары то и дело разрывали спертый воздух, но в ответ никто не издавал ни звука, словно бичи опускались на плечи набитых соломой кукол. Глаза Лаудсвильского постепенно привыкли к полумраку. Здание изнутри выглядело не менее величественно, чем снаружи. Особенно поражали его размеры — владетель не предполагал, что можно собрать такое количество людей под одной крышей.

Пот градом катился по его лицу, спина в пять минут стала мокрой, но он не жалел, что пришел сюда. Зрелище, открывшееся его глазам, было воистину величественным. Толпа горожан с поразительной быстротой заполняла пустое пространство, гигантской воронкой сбегающее к площадке в центре Чистилища, напоминавшей размерами арену для поединков в родном Лаудсвильскому Бурге. Сто мужчин, облаченных в блестящие доспехи, прошествовали мимо оказавшегося в первых рядах владетеля и выстроились на арене полукругом.

— Первые Мечи Храма, — подсказал плосколицый слуга. Лаудсвильскому показалось, что он увидел среди латников Беса, но, возможно, его просто подвели глаза. Зато Чирса он узнал сразу. Тот стоял в облитом серебром плаще среди своих немногочисленных собратьев посвященных, и неровный свет горевшего на помосте огня освещал их не подвижные фигуры.

Вздох, подобный легкому ветерку, пронесся по огромному залу, и наступила мертвая тишина, почти невероятная при таком скоплении народа. Мерно ударил невидимый колокол. Облаченный в роскошную золотую хламиду человек появился в центре помоста, держа в вытянутой руке жезл. Постояв немного, он взмахнул этим жезлом и опустился в невидимое кресло. Владетель мог бы поклясться, что это кресло. Положение спины, рук и ног жреца показывало, что он сидит, но тем не менее ни трона, ни кресла под ним не было. Позолоченный жрец, казалось, висел в воздухе в довольно забавной и нелепой позе. Однако никто не засмеялся. Лаудсвильский уловил на лицах соседей страх, и ему стало не по себе.

Огонь в золотой чаше взлетел к потолку, осветив едва ли не весь огромный зал до самых отдаленных и темных уголков. Трое одетых в желтое служителей Храма вывели на помост обнаженного человека.

— Барак, — выдохнул стоящий рядом с владетелем слуга Чирса и тут же прикусил губу.

Имя, произнесенное плосколицым, ничего не говорило Лаудсвильскому, но по реакции серебряных жрецов он догадался, что этот худой, заросший жидкой бородой старик участвует в церемонии по принуждению. Благородный Рекин не раз видел казнь, случалось, и сам отправлял людей на виселицу, а потому был слегка разочарован тем, что его ожидания закончились столь банальным зрелищем. Видимо, старик уж очень насолил Храму, если проводить его в последний путь явились все верховные жрецы Великого.

Одетые в желтое служители Храма повалили Барака на помост и застыли над ним с обнаженными кинжалами в руках. Хриплое дыхание жертвы и палачей разносилось по всему залу. Сидящий на невидимом троне жрец взмахнул жезлом. Барак вскрикнул и затих. Жрецы принялись орудовать кинжалами. Лаудсвильский вздохнул — храмовики в своих развлечениях могли бы быть и поизобретательней. Наконец жрецы выпрямились, издав при этом торжествующий крик, в руках они держали голову, руку и сердце Барака.

— Хвала Великому. — Верховный жрец поднялся с невидимого трона. И сразу же полилась музыка, тихая и печальная. Все собравшиеся в Чистилище люди качнулись навстречу этой нежной мелодии. В огромном зале зазвучали голоса тысяч людей, слитый чьим-то гигантским усилием в единый мощный глас хвалы Великому. Потрясенный Рекин пел вместе со всеми, не отдавая себе отчета в том, что за слова срываются с его уст. Слезы благодарной радости катились по его лицу, он задыхался от счастья и от ощущения причастности к Храму. Хвала Великому, хвала посвященному Геронту, его Правой руке!

Краем затуманенного сознания Рекин чувствовал ужас всего происходящего, но не в силах был сопротивляться нахлынувшему на него безумию. А музыка все лилась, тихая и печальная, унося людей далеко-далеко, к подножию Небесного трона. Казалось, что все это будет продолжаться вечно: то ли сон, то ли явь, нечто неопределенное, но бесспорно возвышенное. Плосколицый слуга Чирса тоже пел и глаза его сияли радостью. Рекин задохнулся от любви и к нему, и ко всем собравшимся в этом зале, но особенно к верховному жрецу Геронту.

Жрецы-палачи подошли к пылающей чаше и швырнули в огонь голову и руку Барака. Сердце его поднесли Геронту, и тот спокойно наступил на него ногой. Несмотря на переполнявшую его радость, Рекин содрогнулся от отвращения. Прозвучали последние аккорды нежной мелодии, люди постепенно приходили в себя, смущенно поглядывая друг на друга. Правая рука Великого верховный жрец Геронт исчез так же таинственно, как и появился. Потрясенная толпа, подгоняемая ударами бичей, потянулась к выходу.

В этот раз Лаудсвильскому не повезло, храмовый стражник достал-таки его по плечам хлестким ударом, но владетель не почувствовал боли. Он медленно приходил в себя после всего пережитого. Окончательно очнулся он только на улице. Расторопный слуга выдернул сомлевшего владетеля из толпы и узкими переулками повел его к дому посвященного Чирса.

Глава 6ЕЛЕНА

— Хватит, благородный Рекин, — поморщился Чирс — Я понимаю твое состояние, но пора взять себя в руки. И запомни: управлять овцами в загоне не так уж сложно, достаточно показать им кнут и пообещать много свежего корма. После этого они будут радостно блеять при виде твоих грязных сапог. Нет здесь никакого колдовства, а есть точный расчет и знания, накопленные поколениями. К сожалению, эти знания вырождаются в откровенное шарлатанство. Ты видишь не рассвет Храма, а его медленное угасание.

Чирс придвинулся почти вплотную к Лаудсвильскому, темные глаза его холодно заблестели:

— Найди мне амулет, Рекин, и я осыплю тебя золотом с головы до ног.

Посвященный Чирс был сегодня уж слишком откровенен. Рекин и раньше догадывался, что возня вокруг утерянной реликвии Храма началась неспроста, но он никак не предполагал, что все это так серьезно. Скользкие мысли появились в голове владетеля, но, взглянув в холодное и насмешливое лицо Чирса, он от них отказался.

— Ты разумный человек, благородный Рекин, а мне всегда хотелось, чтобы разумных людей в этом мире было больше, а главное — чтобы они жили подольше.

Лаудсвильскому стало не по себе. Его пытались втянуть в заговор, целей которого он не знал, да и не хотел знать.

— Благородный владетель Лаудсвильский, один из самых могущественных владетелей Лэнда, в глазах нынешних заправил Храма не более чем пыль под солнцем, варвар, которого они в своем глупом самомнении никогда не признают равным себе. Тебя ведь так и не допустили к ногам посвященного Геронта, благородный Рекин?

Лаудсвильский помрачнел. Чирс был кругом прав: владетеля приняли куда менее любезно, чем он ожидал. А главное, цели, которые он ставил перед собой, никого в Храме не интересовали. Но сможет ли Чирс ему помочь, вот в чем вопрос.

Длинные полы расшитого серебром кафтана Чирса колыхались в такт шагам. Горданец, как успел заметить Рекин, не любил долго оставаться на месте. Разговаривая, он прохаживался по залу, ловко огибая тяжелую мебель, сделанную из неизвестных владетелю пород деревьев, и бросал время от времени на собеседника взгляды, в которых проницательность сочеталась с насмешкой.

Благородный Рекин предпочитал разговаривать сидя — хоть какая-то опора в мире, который засасывал его с неутомимостью Змеиного болота. Лаудсвильский на мгновение почувствовал удушье и торопливо расстегнул ворот рубахи:

— Я сделаю все, что в моих силах, посвященный Чирс.

Ответ ни к чему не обязывающий, но лояльный. Впрочем, конкретных предложений ему пока сделано не было, если не считать просьбы способствовать в поисках амулета.

— Было бы неплохо, если бы мальчишка хоть в чем-то мне помог.

— Я же сказал, что он ничего не помнит.

Чирс вдруг застыл на месте и прислушался. В этом странном зале не было окон, хотя солнечный свет проникал сюда в достаточном количестве, но какими путями, Рекин затруднился бы ответить. Владетель тоже напряг слух, пытаясь определить, что же так насторожило хозяина.

— Кажется, это она. Мой племянник называет ее Еленой. Быть может, она поможет нам.

Рекин пожал плечами, ему это имя ничего не говорило, но посвященному Чирсу видней, каким способом воздействовать на родственника.

— Жрец Ахай, Первый Меч Великого, просит твоего внимания, посвященный Чирс, — доложил слуга.

Лаудсвильский вновь стал мучительно вспоминать, где же он видел этого плосколицего гнома.

— Это Хой, — подсказал ему Чирс, — когда-то он служил Тору Нидрасскому. Я выкупил его раненого у степняков после разгрома меченых.

Бес вошел в зал уверенным шагом. Рукояти мечей угрожающе торчали над его плечами, да и во всем облике чувствовались сила и уверенность в своем праве презирать мир вообще, и сидевшего в кресле варвара в частности. Меченый сильно подрос — ростом он теперь не уступал ни брату Гарольду, ни покойному отцу. Зато глаза Бес унаследовал от дяди Чирса: холодные, как провал колодца из ночного кошмара, в который летишь и летишь, задыхаясь от леденящего душу ужаса.

— Я рад видеть тебя, жрец Ахай, — Лаудсвильский поднялся и с достоинством поклонился.

Бес чуть повернул в его сторону голову и ответил небрежным кивком. В глазах его Рекин увидел только обычное для горданцев высокомерие и равнодушие. Неужели он, Рекин, ошибся тогда во дворе? Быть может, его ослепила собственная ненависть к меченым? Он узнал Беса сразу, как только увидел, и ему показалось, что и тот его узнал.

— Благородный владетель прибыл к нам из Приграничья, — пояснил Чирс, — это рядом с крепостью, где ты родился.

— Я помню, — ответил Бес, — кажется, их называют духами.

На лице Лаудсвильского появилось довольно кислое выражение. Чирс засмеялся:

— Это не совсем так, достойный Ахай. Приграничье расположено несколько дальше.

Бес пожал плечами, лицо его сохраняло брезгливо-скучающее выражение. Он явно не собирался напрягать память по поводу столь ничтожного субъекта, как прибывший неведомо откуда варвар. Лаудсвильского порадовало такое не внимание меченого.

— Посвященный Халукар, Чуткое ухо Храма, шлет тебе привет, посвященный Чирс, и заверяет в вечной дружбе.

Тень набежала на лицо Чирса, похоже, он не был обрадован этим приветствием:

— Я рад, что мой племянник удостаивается внимания первых лиц Храма.

— Я виделся с Геронтом, — самодовольно ухмыльнулся Бес — он подарил мне этот камень.

— Не забывай прикладывать руку к сердцу, когда произносишь имя наместника Великого. — Чирс взял из рук Беса камень, засверкавший всеми своими гранями в свете только что зажженных светильников. Кажется, посвященного удивило и насторожило внимание первых жрецов Храма к племяннику, во всяком случае весь его облик выражал скорее неудовольствие, чем восторг.

— Что ты помнишь об острове на озере Духов? Бес поднял на Чирса удивленные глаза:

— Я не помню острова.

— А женщину?

— У меня было много женщин, — равнодушно бросил Бес — Какую именно ты имеешь в виду?

— Речь не о потаскушках, — брезгливо поморщился Чирс — Я говорю о женщине, которую ты любил.

— Я никого не любил и не люблю, — глаза Беса холодно блеснули. — Я и мать свою не помню.

— Твоя мать умерла, когда ты был еще младенцем, — поспешно сказал Чирс.

— Ну, вот видишь, — успокоился Бес — Воспоминания мешают сосредоточиться, а с пешками не так-то просто управляться, особенно когда их не десять, а пятьдесят. Посвященный Геронт сказал, что я самый способный кукловод из всех, кого ему довелось видеть.

Чирс в раздражении прошелся по залу. Лаудсвильскому еще не доводилось видеть властного горданца в столь отвратительном состоянии духа. Неудержимое самохвальство мальчишки приводило его в ярость. Похоже, у Чирса были свои виды на Беса, и вмешательство посвященных Геронта и Халукара могло разрушить далеко идущие планы. Одно из двух: либо мальчишка действительно был незауряден настолько, что восхищал даже посвященных, либо от внимания верховных жрецов не ускользнула возросшая активность Чирса. Рекин плохо знал внутреннюю жизнь Храма, зато далеко не был новичком при нордлэндском дворе, и как бы ни различались системы управления в разных мирах, люди везде одинаковы, со всеми их страстями, подлостью и склонностью к авантюрам. Лаудсвильскому стало легче от этого мудрого вывода, он почувствовал себя увереннее и спокойнее в этом липком, как паутина, краю.

Хой ввел в зал закутанную в дорожный плащ женщину, Плащ был бурым от пыли, лицо незнакомки — бледным от усталости. Лаудсвильский покосился на Беса, тот с любопытством разглядывал подаренный Геронтом злополучный камень и, казалось, не обращал на женщину внимания. Чирс сам помог незнакомке освободиться от плаща. Женщина была красива, но не особенно молода, лет на десять старше Беса, как отметил про себя Рекин.

— Я знала, что он меня забудет, — сказала женщина Чирсу с едва уловимой горечью. — Вы изуродовали его душу.

— Моя душа мне вполне по вкусу, — холодно заметил Бес, — но меня удивляет, что посвященный Чирс позволяет своей наложнице оскорблять гостя.

— Я приготовил эту женщину для тебя, — спокойно отозвался Чирс.

Бес поднялся, подошел к женщине и взял ее за подбородок. Глаза их встретились. Лаудсвильскому показалось, что рука Беса дрогнула. Женщина отступила на шаг и отвернулась. Чирс знаком отпустил незнакомку и повернулся к Бесу:

— Ты поедешь в Приграничье вместе с владетелем Лаудсвильским и этой женщиной. Такова моя воля, жрец Ахай.

Бес равнодушно пожал плечами:

— Меч Храма всегда готов к походу.

— Благородный Рекин проводит тебя до места. Ты должен вспомнить, где находится пещера. Ты был там с женщиной. Черноволосой, с нежными руками.

Глаза, Чирса буквально впились в лицо мальчишки. Лаудсвильский поежился от прихлынувшего страха.

— Я вспомнил, — кивнул головой Бес, — там были стол, очаг, лежанка и эта женщина.

— Нет, это другая пещера. Вспоминай: пещера и два скорпиона.

Лицо Беса исказила гримаса:

— Они находятся за каменным идолом. Она положила их туда.

— Кто она? — спросил Чирс, и голос его прозвучал хрипло, а глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит от напряжения. Лаудсвильский сжался в кресле: пропади они пропадом, эти храмовики, со всеми их фокусами.

— Елена, — облегченно вздохнул Бес, — пусть она вспоминает.

Чирс бессильно опустился, точнее, упал в кресло:

— У тебя голова из чугуна, это тяжело даже для меня.

— Я сделал все, что мог, посвященный, — усмехнулся Бес — Я вспомнил женщину, а об остальном она расскажет тебе сама.

— Она не расскажет, — покачал головой Чирс. Беса слова посвященного удивили:

— Я займусь ею сегодня ночью, и к утру она вспомнит даже час своего рождения.

Лаудсвильский поморщился и бросил на Чирса вопросительный взгляд. Горданец в ответ только передернул плечами. Этот жрец Ахай, судя по всему, мог дать сто очков вперед меченому Бесу, так что совсем не случайно на душе благородного владетеля после разговора остался неприятный осадок.

Бес сидел в кресле у камина, вытянув длинные ноги, и бездумно смотрел на огонь. Его расслабленная поза, как и обветренное худое лицо, выражала откровенную скуку. Пожалуй, в нем мало что осталось от того мальчика, каким Елена знала его два года назад.

— Ты звал меня, достойный Ахай?

— Я знаю, что ты здесь, — небрежно бросил он через плечо, — но время для сна еще не наступило.

— А ты уверен, что не спишь сейчас?

Бес резко обернулся: женщина была одета так же, как тогда, на острове. Он помнил ее руки и помнил, что их прикосновение было ему приятно. Но его раздражало ее поведение, слишком напористое и независимое для обычной наложницы.

— Я помню тебя, Елена. Помню, как мы шли по подземному потоку твоей пещеры.

— Это была не я, Бес, — она вдруг уткнулась лицом в его плечо и заплакала, — это была твоя мать.

Наверное, следовало оттолкнуть ее, а может быть, просто выставить за дверь, но он почему-то не сделал этого, а стал гладить ее мягкие длинные волосы.

— Меня зовут Ахаем, женщина, и моя мать умерла много лет тому назад.

— Неправда, она умерла недавно. Ты должен вспомнить, Бес.

Он медленно поднялся и отошел от камина к столу. Эта женщина заслуживала хорошей порки, поскольку пыталась залезть в душу достойного Ахая, но в ее облике было нечто, мешавшее ему развернуться и ударить. Наверное, он очень любил ее в той, прежней, жизни. Но сейчас он Меч Храма, достойный служитель Великого, и любовь этой женщины ему не нужна. Зачем посвященный Чирс прислал ее?

— Я не хочу возвращаться в прошлое. Я помню, как плохо мне было тогда, и этого достаточно, чтобы все забыть. С тобой мне было хорошо, — он неожиданно ласково улыбнулся ей и даже обнял за плечи.

Он возвышался над ней на целую голову, а два года назад они стояли вровень. И плечи его стали шире, и руки сильнее. Жрец Ахай. Он был почти чужим, а Елене нужен был прежний Бес, мальчик, ставший ей дороже всего на свете.

— Ты должен вспомнить, Бес.

— Хватит, — он оттолкнул ее почти с ужасом. — Я не хочу вспоминать!

Губы его дрожали, а в глазах была такая боль, что ей стало страшно за него. Он не хотел вспоминать, потому что там, за черным занавесом, он оставил столько крови, ненависти и предательства, что возвращение в прежнюю жизнь было бы для него равносильно возвращению в ад. Храм отнял у него память и подарил другую, убогую жизнь, и он цеплялся за навязанные ему призрачные образы, как цепляется за пустоту человек, балансирующий на краю пропасти. Он боялся самого себя, меченого Беса из Ожского бора, в душе которого поселились ужас, боль и черная ненависть к миру. И все-таки он не стал жрецом Ахаем, пустой и холодной куклой, совершенной машиной убийства. Пока не стал. Он любит ее даже сейчас, когда она причиняет ему страшную боль. Она вернет ему самого себя, вылечит страшную рану в его душе, и, наверное, они еще будут счастливы.

Глава 7КОГДА СПЯЩИЙ ПРОСНЕТСЯ...

Лаудсвильский оглянулся: Бес ехал рядом с женщиной, а пятьдесят его пешек пылили позади. Путешествие близилось к концу. Нельзя сказать, что оно прошло спокойно. Благородный Рекин поежился, вспоминая меч степняка просвистевший в считанных сантиметрах от его шеи. Миг, и не было бы на свете владетеля Лаудсвильского, с его честолюбивыми замыслами и почти безумными надеждами. Рекин не раз смотрел в лицо смерти, но с каждым разом выдерживать взгляд косоглазой становилось все труднее. Жажда жизни не убывает с годами, наоборот — с каждым прожитым днем она возрастает до боли в истрепанном сердце, до рези в слезящихся глазах. Спас владетеля Крол, разваливший степняка одним ударом от плеча до пояса. Рекин в порыве благодарности подарил ему золотой перстень, чем вызвал приступ веселья у достойного жреца Ахая. Этот молодец пугал Лаудсвильского даже больше, чем бескрайняя степь по ночам, когда в почерневшем мире слышатся крики таинственных и невидимых существ. Это души людей прежнего загубленного мира плачут о своей несостоявшейся жизни, так, во всяком случае, объяснял ему старый друг жрец Кюрджи, оставшийся в Храме еще на некоторое время. А жаль — обратный путь бок о бок с разумным человеком и прекрасным собеседником показался бы короче.

Лаудсвильский с надеждой вглядывался в горизонт, где вот-вот должна была появиться громада храмовой крепости. Он ждал конца путешествия как спасения, как избавления от опасного соседства. Благородный Рекин никому бы не желал такого спутника, даже лютому врагу. Мальчишка оказался дьяволом, и владетель молил Бога, чтобы память никогда не вернулась к этому подонку. Бедная женщина. Она бледнела от одного его прикосновения. Рекина так и подмывало вмешаться и пресечь ночные забавы этого безумца, но, встретив взгляд его темных холодных глаз, владетель обмякал душою и терял всякую охоту к спорам. В присутствии Лаудсвильского этот ублюдок едва не убил несчастного обывателя, вся вина которого состояла лишь в том, что он недостаточно поспешно снял шапку перед достойным Ахаем. Рекину никогда не забыть почерневшего от удушья лица несчастного. Достойный выкормыш Храма убивал людей взглядом, и кривая ухмылка играла при этом на его губах. Лаудсвильский поежился, вспоминая страшный крик Елены. Этот крик, как ни странно, остановил монстра, и он оставил жертву в покое.

Пешкам достойный Ахай отдает приказы иной раз, не раскрывая рта, и не было случая, чтобы они замешкались с их выполнением. А ведь пешек не назовешь безумными, во всяком случае, они боятся смерти и боли. Тот же Крол в бою действует вполне самостоятельно, и голову владетелю он спас по собственной инициативе. Достойный Ахай и пальцем бы не пошевелил ради благородного Рекина. Оберегал он только Елену, и горе было тому, кто оказывался вблизи его длинных рук. Такого бойца Лаудсвильскому встречать еще не приходилось. Тор Нидрасский, с которым Рекину едва не пришлось драться на поединке, был искусным фехтовальщиком и прекрасным воином, но Тор был человеком, наверное, лучшим из всех окружавших его друзей и недругов. Многие упрекали владетеля Нидрасского во властолюбии, но никто и никогда не упрекал его в жестокости. Откуда же тогда взялся этот монстр? Робкий внутренний голос нашептывал Лаудсвильскому, что, быть может, он сам приложил к этому руку, и тогда Рекину становилось не по себе.

— Крепость! — воскликнул Лаудсвильский. — Наконец-то.

Ахай и Елена догоняли его. Вид у достойного жреца был невозмутимый, а на лице женщины владетель прочел громадное облегчение. Плащ Елены посерел от пыли, щеки ввалились, а большие глаза смотрели на мир с болью и, показалось Рекину, с испугом — похоже, путешествие с этим ублюдком измотало ее.

— Кажется, кто-то едет нам навстречу.

— Это Санлукар, комендант крепости, — поспешил успокоить спутников Рекин.

Лаудсвильский обнял дорогого друга с таким пылом, что тот даже слегка растерялся от столь бурного проявления чувств. Бесцветные глаза Санлукара скользнули по лицу высокомерного горданца, который был плотно окружен отрядом пешек. Последних было слишком много для одного кукловода, и достойный Санлукар удивленно озирался по сторонам в поисках его товарищей.

— Я один, — усмехнулся Ахай, верно угадавший причину растерянности коменданта крепости.

Санлукар вопросительно посмотрел на владетеля Рекина, но тот лишь обреченно кивнул головой.

— Я привез тебе письмо от посвященного Чирса, достойный. — Жрец Ахай небрежно протянул бумагу коменданту.

— Я рад, что посвященный вспомнил о таком ничтожестве, как я.

— Нам нужен отдых, — скривил губу достойный Ахай. — Моя женщина устала.

Санлукар покраснел от обиды и гнева. Этот высокомерный горданец не потрудился слезть с лошади, разговаривая с достойным жрецом, Мечом и Оком Храма в Северных землях.

— Это племянник Чирса, — шепнул ему на ухо Лаудсвильский.

Санлукар мгновенно остыл — юнец, конечно, нагл без меры, но с посвященными лучше не ссориться.

— Моя крепость к твоим услугам, достойный.

Жрец Ахай небрежно кивнул коменданту и поехал вперед в полной уверенности, что никакая сила не способна остановить ход коня, управляемого столь твердой рукой.

— Наглец, — просипел ему вслед Санлукар.

— Ему покровительствует сам посвященный Вар, Левая рука Великого, — Лаудсвильский со значением посмотрел на неосторожного приятеля. — О посвященном Чирсе я уже не говорю.

Конечно, благородный владетель прав: в Храме не любят невыдержанных и опрометчивых. Кому как не достойному Санлукару это знать. Терпение и послушание во славу Великого — самые важные достоинства воина и жреца. Гости приезжают и уезжают, а Санлукар остается хозяином этих Богом забытых мест. Впрочем, комендант крепости настолько обжился в диком краю, что его совсем не тянуло в Хянджу, хотя он не признался бы в этом никому, даже дорогому другу Рекину Лаудсвильскому, который один из немногих, быть может, понял бы его.

Достойный Ахай чувствовал себя не слишком уверенно в густом лесу. Он покосился назад, где слуга Лаудсвильского помогал Елене спрыгнуть с седла.

— Это здесь, — сказал слуга и бросил испуганный взгляд на Беса.

Жрецу Ахаю место не нравилось, и вообще поиски таинственной пещеры казались ему глупостью. Он ничего не помнил и не хотел вспоминать. Пусть посвященный Чирс сам ищет свои сокровища, а Мечу Храма нечего делать в чужих краях. Если бы не Елена, Ахай давно бы повернул коня в жаркие степи и не стал бы слушать в непривычном и пугающем месте крики ночных птиц.

— Мы остаемся здесь, — сказала Елена.

Жрец Ахай сердито хлопнул плетью по голенищу кожаного сапога. Он боялся леса, а уж тем более леса ночного, но никакая сила не заставила бы его сознаться в этом. Он с трудом удержался от того, чтобы не сорваться с места и не броситься прочь, куда глаза глядят. Счастье еще, что сгустившаяся мгла мешала женщине видеть его испуг.

Слуга низко поклонился Елене и поспешил к своему коню. Достойный Ахай выразил по этому поводу неудовольствие, но Елена успокоила его: — Я выведу тебя обратно.

Лес встревоженно шелестел зелеными листьями, пытаясь запугать чужаков, бесцеремонно вторгшихся в его пределы. В таинственном мраке могучие исполины распахивали ветви-руки, чтобы задушить в объятиях неосторожных путников. И шепот листьев, и крики птиц, и треск сухих ветвей под чьими-то крадущимися шагами — все это было смутно знакомо достойному Ахаю и одновременно пугало его новизной. Шепот леса казался ему и угрожающим, и одновременно успокаивающим, словно сквозь враждебную какофонию звуков прорывалась знакомая мелодия. Он на конец слез с коня и присел на землю рядом с Еленой. Та взяла руки молодого человека в свои и крепко сжала. Для Елены лес не был врагом, она погрузилась в его зачаровывающую глубину, как погружается усталый путник в освежающую прохладу медленно бегущих вод. Лес был ее стихией, он принял женщину как родную и убаюкивал сейчас с нежностью матери.

Достойный Ахай ощутил причастность Елены к таинственному миру и прижался к ее трепетавшему от прихлынувших чувств телу. Она вдруг запела тихую протяжную песню, которая, сливаясь с мелодией леса, становилась его неотъемлемой частью, как будто была рождена единым дыханием горячих губ, прильнувших друг к другу в порыве страсти и безграничной нежности. Жрец Ахай, убаюканный этой мелодией любви, затих, прижавшись щекой к ее коленям, благодарно принимая тепло рук, ласково гладивших его плечи.

Он уснул почти сразу, полностью вверяя ей свою жизнь, и спал долго без ставших уже привычными страшных сновидений. Елена ласково перебирала его мягкие волосы и смотрела в спящее нахмуренное лицо с нежностью матери, отыскавшей давно потерянного сына. Нет, пожалуй, еще не отыскавшей. Он принадлежал ей только спящим, а наяву поспешно ускользал в чужой, силой навязанный ему мир. И этот мир терзал и коверкал его душу. Этот красивый мальчик с нежным, почти девичьим лицом был жесток, и даже не просто жесток — он был чудовищем. Он утратил меру добра и зла и убивал с пугающей простотой и бессердечием, не зная ни жалости, ни сострадания. Чужая боль скорее забавляла, чем пугала его, и он шел по телам убитых с такой же легкостью, как другие по опавшим листьям. Чудовищная машина раздавила его душу, и только она, Елена, может спасти его от вечного мрака холодного черного колодца, в который он скользит с пугающей быстротой.

— Бес, — тихо позвала она, — нам пора.

Он открыл глаза, но не проснулся. Жрец Ахай продолжал спать, и это Бес, меченый из Ожского бора, всматривался сейчас в темноту.

— Пещера, — напомнила ему Елена. Бес пригнулся к земле и бесшумно скользнул вверх по склону. Он крался меж кустов, прячась за камнями, окруженный сотнями врагов, и их выползающие из темноты оскаленные личины смеялись над тщетностью его усилий. Но они явно поторопились с выводами, Бес снова обманул всех своих врагов, и вздох разочарования, вырвавшийся из ненавистных глоток, стал для него наградой.

Елену поразило, с какой легкостью он отыскал вход в пещеру. Камень, который, казалось, не сдвинули бы с места и десятки рук, легко откачнулся в сторону, пропуская их внутрь. Бес толкнул его плечом, и камень с такой же удивительной легкостью встал на место. В пещере было темно, но Елена предусмотрительно прихватила факел, и сейчас он освещал небольшое пространство перед входом. Елена покосилась на Беса, но тот неподвижно стоял на месте, закрыв глаза. Она схватила его за руку и потащила в глубь пещеры, поражаясь тому, как равнодушно он переставляет ноги, не предпринимая попыток взять инициативу в свои руки. Ноги Елены погрузились в воду, и она остановилась, не зная, что делать дальше. Вероятно, это и был тот самый подземный поток, о котором Бес так часто вспоминал в бреду.

У двух валунов он остановился и принялся спокойно раздеваться. Елена последовала его примеру — сбросила с себя одежду и положила на камень. Бес не пошел в воду, он протянул ей руку и замер. Иначе и быть не могло. Это Данна вводила его в свой таинственный мир, а он только послушно шел следом, полностью ей доверяя. Судя по всему, идти надо вперед, не пугаясь и не оглядываясь назад. От обжигающей холодной воды у Елены перехватило дыхание. Дно медленно уходило вниз, и вскоре вода сомкнулась над их головами. Елена подняла руку и обнаружила над головой каменный свод пещеры. Ее охватила паника, но она быстро взяла себя в руки. Данна не раз ходила этим путем, поэтому надо терпеть, чтобы не погубить себя и Беса. Ей не хватало воздуха, казалось, что этот путь не закончится никогда — поднятая рука все так же безнадежно упиралась в каменный свод. Был момент, когда она почти потеряла сознание и только чудом не наглоталась воды. К счастью, дно стало подниматься. Елена с всхлипом потянула и себя воздух. Рядом тяжело вздохнул Бес. Эта часть пещеры была освещена: слабый лунный свет падал сверху, высвечивая стоявших в углу каменных истуканов. Елена вздрогнула, увидев их, но тут же взяла себя в руки.

Бес устало опустился на камень, тело его подрагивало от холода. Елена подошла к очагу и зажгла приготовленное чьей-то заботливой рукой топливо. Огонь занялся быстро, осветив все уголки пещеры. В двух шагах от себя она обнаружила то, что искала: два черных скорпиона, сцепившись в смертельной схватке, безжалостно вгоняли острые жала в тела друг друга. Чирс будет доволен. Но она шла сюда не только за этим. Бес перестал дрожать, его большие темные глаза бессмысленно уставились на ближайшего истукана. Он спал и не спал, пытался и не мог вспомнить что-то важное. Елена бросила в очаг найденный здесь же порошок, и пещера сразу же заполнилась удушливым дымом. Бес тяжело задышал и сполз вниз, на каменный пол пещеры. Елена подхватила его обмякшее тело и сжала ладонями виски. Ей было плохо, она задыхалась, но упрямо продолжала удерживать меченого. Бес дрожал всем телом и отчаянно тряс головой, пока не затих, прижавшись затылком к ее животу.

Елена не знала, сколько прошло времени, дым медленно рассеивался, но Бес продолжал все так же неподвижно сидеть на полу, уронив голову на грудь. Ей стало страшно, и она встряхнула его изо всех сил. Бес наконец поднял голову и посмотрел на женщину.

— Это я виноват, — голос его звучал хрипло. — Я испугался. Я все видел, но ничего не сказал Данне.

— Это ничего, — сказала Елена, обнимая его за шею. — Это пройдет. Все будет хорошо.

— Мне никогда не будет хорошо, Елена, — Бес то ли засмеялся, то ли заплакал, — ни во сне, ни наяву. Никогда.

Глава 8УЛЫБАЙСЯ, ГАРОЛЬД!

Владетель Рекин поднял покрасневшие то ли от бессонницы, то ли от дорожной пыли глаза на владетеля Брандомского:

— Говорю тебе, волчонок жив, и его отросшие зубы готовы вцепиться в наши глотки.

Ярл Грольф Агмундский поежился, хотя в комнате было довольно жарко. Однако обрюзгшее лицо Бьерна Брандомского оставалось невозмутимым:

— Ты же сам утверждаешь, что он ничего не помнит.

— Эта ведьма с озера Духов вполне способна ему помочь.

— Почему ты не убил его во время пути? — Ярл Грольф недовольно покосился на Лаудсвильского. От Рекина одни неприятности. Его связи с храмовиками давно и неодобрительно обсуждались в приграничных замках. Даже король Гарольд подозрительно косился в его сторону, хотя иной раз и спрашивал совета. В Лэнде не было человека более осведомленного в Суранских делах, чем владетель Рекин. Но благородный Грольф Агмундский не был любопытен и предпочитал держаться подальше и от Лаудсвильского, и от его тайн. Черт принес эту нордлэндскую крысу — так хорошо сидели они с владетелем Бьерном, вспоминая ушедшие времена.

— Говорю вам, что к нам приехал дьявол! — Владетелю Лаудсвильскому не сиделось на месте, и он бегал по залу, вызывая раздражение у собеседников.

— Сядь, Рекин, — попросил его Брандомский. — Убийство человека не такая сложная проблема, чтобы портить себе по этому случаю кровь.

Лаудсвильский бросил в его сторону удивленный взгляд. Эти чугунные головы так, похоже, и не поняли, что он им втолковывает вот уже битый час. Речь идет о смертельной опасности для Бьерна, для Грольфа и для самого Рекина, которому после прозрения меченого в землях храмовиков лучше не появляться.

— Меня радует твое спокойствие, благородный Бьерн. — Голос Лаудсвильского звучал почти насмешливо. — Это тем более удивительно, что волчонок в первую очередь будет мстить тебе.

— Не стоит преувеличивать опасность, благородный Рекин, — вяло махнул рукой Брандомский. — Стены Ожского замка достаточно надежны, щенку не дотянуться до нас мечом.

— Этот дотянется, — обнадежил Рекин. — Я тебя предупредил, дорогой Бьерн.

Лаудсвильский круто развернулся на каблуках, едва не смахнув при этом стоящие на столе кубки полой пропыленного алого плаща, и направился к выходу. Владетели осуждающе смотрели ему вслед. Эти нордлэндцы просто невыносимы в стремлении вечно поучать других.

— В последнее время Рекин стал слишком осторожным, к чему бы это? — усмехнулся Агмундский.

Бьерн устало пожал плечами. Осторожность осторожностью, но не исключено что Рекин был не до конца откровенен, и кто знает, не обрел ли этот меченый высоких покровителей в Храме? Рекин далеко не трус, и уж коли он рвет и мечет, то этому есть серьезные причины. Брандомский подал знак слуге:

— Догони благородного владетеля и попроси его от моего имени вернуться.

Агмундский недовольно поморщился. Его расплывшееся тело покойно разместилось в кресле, и благородному Грольфу не хотелось излишних волнений и разговоров о давно забытом кровавом деле.

Лаудсвильский вернулся с недовольной миной на лице. Плащ он не снял, демонстрируя тем самым крайнюю занятость, к столу не присел, а так и остался стоять посреди комнаты обиженным истуканом.

— Твои предложения, благородный Рекин, — сухо откашлялся Брандомский.

Лаудсвильский присел на подлокотник кресла и, понизил голос почти до шепота, произнес:

— В Храме есть люди, заинтересованные в нашей дружбе.

Грольф недовольно фыркнул:

— У нас своих забот хватает, Рекин.

Лаудсвильский не обратил никакого внимания на выпад Агмундского. Благородного Грольфа вообще трудно стронуть с места, но, раз сорвавшись, он катится потом со страшной силой тяжелого валуна, сметая все на своем пути. Сейчас главным было то, как воспримет это заявление Брандомский.

— Дружба — дело доброе, — заметил Бьерн. — Вопрос, какие выгоды мы получим от этой дружбы?

— Золото, коней, оружие, да мало ли чего.

Ярл Грольф стал проявлять некоторый интерес к разговору — этот проныра Рекин иной раз предлагал выгодные предприятия.

— Что нужно сделать?

— Убрать мальчишку.

— И все? — удивился Грольф.

— У мальчишки нужно изъять амулет в виде сцепившихся скорпионов. В Храме есть немало людей, готовых выложить любую сумму, чтобы заполучить эту игрушку.

— А с кем мы заключаем союз?

— С тем, кто больше заплатит, — усмехнулся Рекин.

— Не так глупо, — коротко хохотнул Грольф.

— Меченый служит Храму? — спросил Брандомский, задумчиво разглядывая свои покрытые густой сетью морщин и шрамов руки.

— Да. И его покровители могущественные люди.

— Сдается мне, что ты пытаешься втравить нас в опасную игру, Рекин.

Лаудсвильский пожал плечами:

— Ничто не дается даром, дорогой Бьерн. Посвященный Чирс человек опасный, но и у него есть враги. Кюрджи намекнул мне в дружеском разговоре на вечную благодарность посвященного Нумилина, Зоркого ока Храма, если я добуду сведения, порочащие Чирса.

— И ты собираешься продать Чирса Нумилину? — На губах Агмундского появилась ехидная усмешка.

— Я же сказал: продам тому, кто больше заплатит. У нас широкое поле для маневра. И есть время, чтобы подумать. Вряд ли Чирс будет слишком оплакивать племянника, если получит в качестве компенсации желанную реликвию.

— А зачем им нужен амулет?

— Трудно сказать, но у Чирса глаза горели, когда он говорил об этой штуке, да и Кюрджи уже который год за ней охотится.

Брандомский недоверчиво посмотрел на старого друга. Знает Рекин, конечно, больше, чем говорит. Впрочем, дело, похоже, действительно выгодное.

— Убрать волчонка — это и в наших интересах, и в интересах короля. Какой у тебя план, благородный Рекин?

Бес поднял голову и прислушался: неясный шум за спиной был мало похож на нервный шепот ночного леса. Кто-то бесцеремонно ломился сквозь заросли, не слишком заботясь о том, что его могут услышать. Зверь так по лесу не ходит, тем более ночью. Бес покосился на побледневшую Елену. В ней он был уверен. Оставался дорогой друг Рекин. Этот не прочь всадить нож в спину и жрецу Ахаю, и меченому Бесу. Будь у достойного Ахая под рукой пешки — Лаудсвильскому не поздоровилось бы. Хотя благородный владетель, кажется, не из тех охотников, которые бросаются на потревоженного вепря в первых рядах.

Шум раздавался уже не только позади, но и слева, и справа. Преследователи не торопились, уверенные в успехе предпринятой затеи. Скорее всего впереди Беса ждет засада, уж очень грамотно его гонят именно в этом направлении. Бес подосадовал, что не захватил арбалет. Дорогой друг обещал полную безопасность, а у жреца Ахая не было причин ему не доверять. Зато они были у меченого Беса, но, похоже, спящий проснулся слишком поздно.

— Он не посмеет обмануть посвященного Чирса, — прошептала Елена и испуганно сжала руку Беса.

— Чирс далеко, а Рекин свою выгоду не упустит. За мою голову ему хорошо заплатят.

Пущенная чьей-то меткой рукой стрела просвистела мимо уха Беса и впилась в дерево за его спиной. Благородный Рекин подтверждал тем самым выводы на свой счет. Верить нельзя никому: ни в Храме, ни в Ожском бору. Очень жаль, что жрец Ахай забыл об этом в самый неподходящий момент, видимо, дальняя дорога по бескрайней степи подействовала на него расслабляюще.

— Вперед, — крикнул Бес Елене и хлестнул вставшего на дыбы коня плетью.

Надеяться можно было только на удачу, да на свое умение ориентироваться в ночном лесу. Топот лошадей за спиной показал, что их бегство не застало преследователей врасплох. Бес метнулся вправо, но град стрел, обрушившийся на него из темноты, заставил повернуть коня.

— К оврагу, — крикнул он Елене, уверенный, что она последует за ним. Но Елена поникла в седле, уткнувшись лицом в потную шею гнедого, ее черные волосы смешались с длинной гривой коня. Бес похолодел — оперенная стрела торчала из спины женщины.

— Елена! — крикнул Бес в полный голос. В ответ на его полный ярости и боли крик лес засвистел, захохотал, заулюлюкал на сотни голосов. Он поддержал покачнувшуюся женщину и погнал лошадей прямо через кусты, не слишком надеясь на удачу, готовый в любую минуту обнажить мечи. То ли преследователи замешкались, то ли на минуту потеряли его из виду, но Бес успел доскакать до края оврага. Ни секунды ни медля, меченый подхватил Елену из седла и ринулся вниз. Кони с диким ржанием понеслись вдоль оврага, ломая кусты. Видимо, производимый ими шум сбил преследователей с толку. Бес услышал удаляющийся топот доброго десятка коней.

Он скатился на самое дно оврага, придерживая одной рукой потерявшую сознание женщину, и замер в двух шагах от ручья, тяжело переводя дух и прислушиваясь. Елена застонала, Бес метнулся к ручью, набрал в ладони воду и вылили на ее пылающее лицо.

— Уходи, Бес, — едва слышно прошептала она.

— Нет, — отчаянно затряс он головой и до крови закусил губу.

Положение Елены было безнадежным. Бес это знал, но смириться не захотел, а все пытался удержать теплом своих рук ускользающую из ее тела жизнь.

— Там, на острове, остался мальчик, — она дышала со свистом и в уголках ее губ появилась кровавая пена. — Это твой сын.

Она вдруг шумно вздохнула, дернулась всем телом и затихла. Длинные волосы Елены рассыпались по земле.

Бес долго выбирал сухие листья из этих волос, старательно счищал следы грязи с ее одежды и даже омыл ее лицо водой из ручья. Он потерял счет времени, и шум, производимый преследователями, его больше не волновал. Эти люди переговаривались о чем-то над головой меченого, но он не слышал их криков. И только когда пущенная кем-то стрела воткнулась в землю в полуметре от головы Елены, он очнулся и посмотрел вверх. Стрела, скорее всего, была выпущена наудачу. Два силуэта четко вырисовывались на краю обрыва, и если бы Бес способен был дотянуться до них сейчас, он вцепился бы в им глотки зубами. Преследователи постояли и, видимо, успокоенные тишиной удалились. Бес ткнулся лицом в залитую кровью грудь Елены и завыл глухо и безнадежно.

Ночная охота относительно дорого обошлась Брандомскому, мало того, что потерял двух человек, сорвавшихся в овраг с крутого обрыва, так еще и едва не выбил себе глаз о подвернувшуюся ветку.

— Черт бы побрал этого Рекина. — Ярл Агмундский обессилено рухнул в кресло, с наслаждением вытягивая ноги в заляпанных грязью кожаных сапогах.

Брандомский захлебываясь пил вино из огромного серебряного кубка. Вино кровавой струйкой бежало по подбородку, теряясь в густой бороде, которую Бьерн отрастил на старости лет. Грольф смотрел на эту бороду неодобрительно, — во-первых, седа, а во-вторых, делает владетеля похожим на смерда.

— Такие прогулки уже не для нас с тобой, Грольф.

— Будь он проклят, этот волчонок, — Агмундский застонал, растирая негнущуюся спину. — Будем надеяться, что Рекин договорится с храмовиками и они перехватят мальчишку в степи.

Брандомский с сомнением покачал головой. Достойный Санлукар человек осторожный, а в крепости за ним следят сотни глаз, и сотни рук готовы настрочить донос, если их начальник совершит оплошность. Одно дело, придушить достойного жреца в темном углу, и совсем другое — открыто выступить против Меча Храма, не доказав его вины. Нет, Санлукар на это не пойдет.

— Нужно предупредить Гарольда и самим быть начеку, Брандомский мрачно кивнул:

— Я напишу письмо в Бург, как только вернется Рекин.

— Зачем же откладывать столь важное дело, — раздался вдруг спокойный голос. Тяжелая портьера отодвинулась в сторону, и перед изумленными владетелями предстал рослый молодой человек с бледным мрачным лицом и большими темными глазами. Рука Брандомского потянулась к колокольчику.

— Не надо, Бьерн, — попросил незнакомец, и рука владетеля бессильно повисла на полпути к цели.

— Какого черта... — начал было туго соображавший Грольф, но, разглядев отвисшую челюсть Брандомского, растерянно умолк.

— Почему бы и тебе, Агмундский, не написать письмо зятю Ульфу? Заодно и попрощаешься с ним.

— Меченый! — выдохнул потрясенный Грольф. — Но как ты сюда попал?

— Надеюсь, вы не забыли, кому принадлежит этот замок? Так стоит ли удивляться, когда хозяин приходит, чтобы поприветствовать гостей.

Брандомский тяжело дышал, мелкие капельки пота покрывали его лицо. Черные глаза меченого колдуна безжалостно высасывали из его тела жизнь, каплю за каплей. И не было сил сопротивляться этому, не было сил даже на крик, на последнее прости ускользающему из-под ног миру.

— Нам даже поговорить с тобой не о чем, Бьерн, — сказал Бес, и кривая усмешка заиграла на его губах.

Ярл Грольф с ужасом наблюдал, как набухает кровью лицо Брандомского. Казалось совершенно немыслимым, что их с Бьерном жизни оборвутся по воле какого-то щенка — жизни самых могущественных людей Приграничья! В это трудно было поверить, в это нельзя было верить, да это просто не могло произойти! Нет в Приграничье стен более надежных, чем стены Ожского замка, как же этот человек смог сюда проникнуть? Почему никто не задержал его? Ведь у Бьерна лучшая дружина во всем Лэнде. Это просто сон, это не может быть реальностью!

— Крол, — окликнул Бес молчаливого спутника, — займись ярлом, а то ему скучно следить за нашей с Бьерном беседой.

Неуклюжая фигура отделилась от стены и стала за спинкой кресла Агмундского. Тонкая удавка захлестнула его шею.

— Будь ты... — прохрипел ярл, и это были его последние в жизни слова.

Гарольд, король Нордлэнда и Приграничья, пребывал в прекрасном расположении духа. Пока что все на удивление спокойно складывалось в обоих его королевствах, даже буржские скептики, осуждавшие короля за авантюру с Приграничьем, примолкли по той простой причине, что ни бунтов черни, ни выступлений беспокойных приграничных владетелей против королевской власти не последовало. А все это потому, что на плечах у Гарольда голова, а не кочан капусты, как у некоторых его оппонентов. Он не стал форсировать события: объединение двух королевств должно идти постепенно, шаг за шагом, на протяжении многих лет, пока приграничные владетели не свыкнутся с мыслью, что ими правит твердая рука, способная не только одаривать землями и замками, но и больно бить в случае неповиновения. А пока в Приграничье вполне достаточно и Бьерна Брандомского, человека умного, преданного короне и лично Гарольду, знающему, когда отпустить вожжи, а когда потянуть их на себя.

Слуга, появившийся на пороге, привлек внимание короля:

— Гонец? Из замка Ож?

Сигрид обиженно надула губы. Ей не хотелось расставаться с Гарольдом в эту минуту. В конце концов, ну что там может быть такого важного в этом Приграничье? Неужели гонец не может подождать хотя бы полчаса, пока король закончит завтрак.

— Это вести от твоего отца, он обещал приехать, полюбоваться внуком.

Сигрид не выразила по этому поводу радости, зато с гордостью посмотрела на годовалого сына Рагнвальда. Она не любила разговоров о Приграничье, и даже имя отца вызывало у нее нерадостные воспоминания. Последняя ее поездка на родину была ужасной, и королеве очень хотелось забыть все, что было с ней связано. К сожалению, прошлое слишком часто напоминало о себе и отравляло их, в остальном такую счастливую, семейную жизнь.

— Ты можешь остаться с сыном, — Гарольд бросил на красавицу жену любящий взгляд. Сигрид отрицательно покачала головой и упрямо тряхнула светлыми волосами: у королевы тоже есть свои обязанности, и она не должна ими пренебрегать. К тому же было бы невежливо игнорировать посланника собственного отца. Незачем давать лишний повод к пересудам дворцовым сплетникам.

Забрызганный грязью гонец одиноко стоял у входа, глядя затравленными глазами на придворных. В руках он держал не то мешок, не то сверток, прижимая его к груди. Гарольд с неудовольствием оглядел посланца. Каким бы спешным ни было письмо, но являться в королевский замок в грязном плаще и сапогах было верхом неприличия. Однако он подавил раздражение и почти приветливо кивнул гонцу, который нетвердой походкой приблизился к королевскому креслу.

— Пьян, мерзавец, — зло прошипел Ульф Хаарский, стоявший за спиной у Гарольда.

Сигрид брезгливо поморщилась. Отец мог бы подобрать посланца поприличнее. Пора бы ему уже привыкнуть, что дочь у него королева, и подобные просчеты отражаются на ее авторитете в Бурге, где и без того считают благородных владетелей Приграничья мужланами.

Гонец молча развернул свой нелепый сверток. Гарольд отшатнулся, Сигрид закричала, Ульф Хаарский побледнел и схватился за рукоять меча. Только старый Бент Хаслумский сохранил спокойствие и почти равнодушно смотрел, как по полу катятся головы ярла Грольфа и владетеля Бьерна. Он же взял из рук полусумасшедшего гонца бумагу.

— «Королю Нордлэнда, — четко и громко прочитал Бент, — от владетеля Ожского, Нидрасского и Хаарского: улыбайся, Гарольд! »

Мертвая тишина воцарилась в зале, даже Сигрид перестала всхлипывать.

— Что за чушь! — Бледный король с ужасом смотрел в мертвые глаза Бьерна Брандомского.

— Привет от Беса, — хрипло проговорил Ульф, и кривая улыбка появилась на его подрагивающих губах.

— Этот юнец хорошей породы, — спокойно сказал Бент Хаслумский. — Берегись, государь.

Глава 9ТЕНИ

Кюрджи беспокойно огляделся по сторонам: ночь давно уже вступила в свои права, и здесь, у подножия Чистилища, тьма казалась особенно непроглядной. В сотне метров позади горели факелы его охраны, но сюда им дороги нет. И если враждебная рука вынырнет сейчас из темноты, чтобы поразить сердце достойного жреца, ему останется только одно — принять смиренно выпавший жребий. Сердце Кюрджи билось гулко и часто где-то у самого горла, заглушая стук шагов. Еще не поздно повернуть назад и бежать из Хянджу, забиться в щель и доживать жизнь бездомным псом, отлученным от хозяйской ласки. Он провел рукой по взмокшему от пота лицу и перевел дух. Надо успокоиться. Выбор уже сделан. Его ждут почести, высокое положение, личная благодарность посвященного Геронта. Был и другой вариант развития событий, но о нем лучше не думать. Будь он проклят, этот хитрый северянин Рекин Лаудсвильский, втравивший достойного Кюрджи в столь опасное дело! Жрец тяжело вздохнул и нерешительно шагнул прямо в распахнувшийся перед ним черный провал. Двери бесшумно сомкнулись за его спиной. Теперь уже действительно все — назад Хода нет, а значит, придется пить эту чашу до конца, не зная, что она ему принесет — хмельную радость или мучительную смерть. Два служителя в желтом шагали по бокам, освещая жрецу путь едва тлеющими светильниками. Каменный пол был отполирован тысячами ног, но Кюрджи то и дело спотыкался на ровном месте и испуганно оглядывался на молчаливых спутников. Переходы, переходы, переходы — настоящий лабиринт, в котором новичок рискует заблудиться с первых шагов, если ему придет в голову шальная мысль прогуляться здесь в одиночестве, не говоря уже о сотне ловушек, в которые попадали обреченные посвященными на медленную мучительную смерть послушники. Об этом иногда говорили, но только шепотом, пугливо озираясь по сторонам. Посвященный Халукар, Чуткое ухо Храма, свое дело знал, и слишком несдержанный на язык служитель в любой момент рисковал предстать пред его грозные очи.

Кюрджи неожиданно для себя оказался в огромном зале освещенном пылающим в гигантской чаше огнем. Сердце Чистилища — догадался он, и ему стало не по себе. Человек в черном одеянии обернулся, и Кюрджи сломался в подобострастном поклоне — это был Геронт, Правая рука Великого, светоч и надежда всех непосвященных этого мира. — Что скажешь, достойный Кюрджи? — В голосе Геронта не было теплоты.

Кюрджи впервые видел наместника Великого вблизи. Лицо Геронта было слишком подвижным для горданца. Изрезанное тысячью мелких морщин, оно напоминало скорее печеное яблоко, чем холодный мраморный лик статуи. Маленькие острые глазки посвященного впились в обомлевшего Кюрджи. Быть может, правы были те, кто утверждал, что посвященный Геронт не горданец, а полукровка, хитростью пробравшийся к власти по трупам неосторожных благодетелей. Кюрджи с ужасом отогнал эти непрошеные и неуместные мысли.

— Я отыскал след реликвии Храма. — Кюрджи с трудом передернул пересохшим горлом и продолжал более уверенно: — Я не считал себя вправе скрыть это от посвященного Нумилина.

— Речь идет о двух скорпионах, не так ли, — небрежно обронил Геронт, но глаза его при этом цепко следили за Кюрджи. — Что ты знаешь об этой реликвии?

— Я знаю, что она исчезла из Храма много лет тому назад и что рука непосвященного не вправе касаться ее.

— Ты знаешь достаточно, продолжай.

— От одного варвара из Приграничья я узнал, что есть люди, готовые платить золотом за право владеть ею.

— А что варвар знал об этой реликвии?

— Он считал, что это семейная реликвия, так ему сказали.

— Имена?

— Он назвал имя Чирса.

— Чирс горданец и посвященный, не забывай этого, жрец Кюрджи.

— Поначалу я полагал, что он действует с твоего ведома, посвященный Геронт.

— И все-таки сообщил о действиях Чирса Зоркому оку Храма? — насмешливая улыбка появилась на губах Геронта.

— Это мой долг, посвященный.

— Нумилин умеет подбирать людей, — Геронт благо склонно кивнул головой. — Продолжай.

— Варвар из Приграничья не сумел завладеть реликвией. Два могущественных северных владетеля поплатились головами за эту попытку, а похититель исчез.

— Имя?

— Жрец Ахай, Первый Меч Храма.

Геронт молча прошелся по залу, заложив тяжелые руки за спину. Отблески священного огня падали на его лицо неровными тенями, отчего оно казалось еще более уродливым, чем было на самом деле.

— Ты подозреваешь посвященного Чирса?

Вопрос застал Кюрджи врасплох, он отступил на шаг и вновь склонился в поклоне — момент был ответственным.

— Я не сомневаюсь в его преданности Храму, — тихо произнес Кюрджи, — но я не верю в его преданность по священному Геронту, Правой руке Великого.

— А разве это не одно и то же? — надменно произнес Геронт.

— Увы, не для всех, посвященный. Кое-кто, занимая высокое положение, надеется на большее.

— Мечтать о величии может каждый, — усмехнулся Геронт, — даже такое ничтожество, как ты, суранец.

— Я лишь грязный червь у твоих ног, посвященный. В твоей воле подарить мне свет или отнять жизнь.

— Почему ты молчал так долго, жрец. — Геронт стоял спиной к Кюрджи, и голос его звучал глухо. — Быть может, потому, что посвященный Чирс человек щедрый?

Наместник Великого протянул руки к священному огню, хотя в зале было нестерпимо жарко. Пот градом катился по лицу Кюрджи и падал на каменные плиты пола. Руки Геронта медленно приближались к огню. Кюрджи едва не закричал от ужаса, когда эти руки опустились в пылающую неугасимым огнем священную чашу. Геронт так же медленно вынул руки из огня и провел ими по лицу, его узкие, словно из кости выточенные ладони продолжали сверкать первозданной белизной.

— Чистые помыслы — чистые руки, — наместник Великого обернулся к оцепеневшему от ужаса жрецу. — Твои помыслы так же чисты, суранец?

— Я не был уверен, — залепетал Кюрджи. — Я узнал об этом недавно. У меня не было доказательств.

— А сейчас они у тебя есть?

Кюрджи опустил голову, не в силах больше выдерживать взгляд посвященного Геронта. В эту минуту ему показалось, что его жизнь кончилась и никогда ему больше уже не вырваться на свободу из каменных объятий Чистилища.

— Я не мог больше молчать и поделился сомнениями с посвященным Нумилином.

Геронт вернулся к священному огню и замер, погруженный в невеселые мысли. Кюрджи боялся пошевелиться, дабы не потревожить наместника Великого даже жестом. Возможно сейчас, как раз в это мгновение, решается его судьба. Взмах ресниц Геронта, и тело Кюрджи взорвется болью в лапах страшного жреца Халукара.

Посвященный наконец поднял голову:

— Великий не забывает преданных слуг. Иди и помни — чистые помыслы.

Кюрджи, пятясь задом, выскользнул из зала. Его крепкие узловатые руки подрагивали от страха, а ослабевшие ноги почти не держали тело. Кто знает, что решил Геронт, быть может, эти шаги Кюрджи по темным переходам Чистилища окажутся последними шагами в его жизни.

Чья-то тяжелая рука легла на плечо суранца, жрец вздрогнул всем телом и замер, готовый принять смерть во славу Великого.

— Я ждал тебя, достойный, — услышал он бесцветный голос страшного жреца Халукара.

Кюрджи медленно развернулся на непослушных ногах и с ужасом уставился в холодные глаза посвященного.

— Я слышал твой разговор с Геронтом. — Жрец Халукар, Чуткое ухо Храма, смотрел на Кюрджи почти дружелюбно. — Ты обошел меня в этот раз, но я не держу на тебя зла.

— Лишь важность дела и невозможность отыскать тебя, посвященный, заставили меня обратиться к посвященному Нумилину.

— Твои поиски длились больше года, но я рад, что они столь удачно завершились, — Халукар подхватил Кюрджи под руку и скорее потащил, чем повел вниз, по узкой винтовой лестнице. — Ты познакомишь меня с этим варваром, достойный. Кажется, его зовут Рекин Лаудсвильский?

Кюрджи едва не потерял сознание от страха, пока спускался в подземелье. Слава о страшных пыточных казематах Чистилища передавалась из уст в уста, так же как и слухи об усердии посвященного Халукара, лично пытавшего ослушников даже невысокого ранга.

Халукар вдоволь насладился страхами достойного Кюрджи, но, видимо, пытки в этот раз не входили в его планы. Суранцу лишь позволили с содроганием полюбоваться на острые крючья, свисающие с потолка, и темные пятна под ними.

— К сожалению, не для всех путь к Великому — сладостный путь, — тяжело вздохнул Халукар. — У Храма много врагов и далеко не всех удается наставить на праведный путь обычными средствами. Внутренний враг страшнее внешнего. Опасно, когда вредные мысли поселяются в подобных головах. — Посвященный небрежно постучал пальцами по бритому черепу гостя.

В подвале посвященный Халукар держался куда более свободно и раскованно, чем наверху, позволяя себе даже пошутить в полной уверенности, что почерневшие от копоти и времени стены его не подведут.

— Ты не дурак, суранец, умеешь наблюдать и делать выводы. Справишься с посвященным Чирсом — быть тебе моим помощником.

Кюрджи задохнулся от неожиданности: ни о чем подобном он и мечтать не смел — это было неслыханное возвышение.

— А если дотянешься до Вара, то быть тебе посвященным.

— Но я всего лишь жалкий суранец, — робко отозвался Кюрджи.

— Чушь, — узкие глаза Халукара холодно блеснули. — Моими родителями были простые степняки, мир их праху. Преданность Храму искупает все.

Кюрджи сломался в раболепном поклоне — ни согласиться, ни возразить всесильному жрецу он не посмел.

— Следует потрясти этого юнца Ахая, — задумчиво произнес Халукар, — от него ниточка потянется к Чирсу и Вару.

Кюрджи смотрел на грозного владыку подземелья с ужасом. Посвященный Вар, Левая рука Великого, начальник всех Мечей Храма мог раздавить Кюрджи одним взмахом ресниц, да и посвященному Халукару не поздоровится. Правда, за спиной Халукара стоит Геронт, но так ли уж уверенно наместник Великого сидит на хрустальном троне, чтобы замахиваться на двух столь могущественных жрецов Храма? И что об этом скажут другие посвященные?

— Мне бы только зацепиться, — с каким-то страстным придыханием произнес Халукар. Узкие глаза степняка горели такой ненавистью, что суранец невольно поежился.

— С жрецом Ахаем справиться будет непросто, — робко заметил Кюрджи.

— И не такие гордецы ломались в этих руках. Мечта у меня есть, достойный Кюрджи, — толстые губы Халукара сломались в усмешке. — Хочу отправить на тот свет посвященного горданца по всем писаным законам Храма. Резать их из-за угла мне доводилось, но это совсем другое дело.

Чуткое ухо Храма посмотрел на ошалевшего от его признаний жреца с трескучим смехом:

— Шучу я, суранец.

— Посвященный Вар не позволит арестовать одного из его ближайших помощников, да еще и без всяких доказательств вины, а в Храме не найдется человека, который осмелится нарушить волю Левой руки Великого.

— А кто говорит о людях, достойный? — Халукар перестал смеяться. — Я повелеваю не людьми, а тенями.

Кюрджи знал о тенях Храма достаточно, чтобы сердце его сжалось от страха и отвращения.

— Ты, суранец, выведешь их на жреца Ахая. Меч Храма, и горчивший непослушанием Геронта, должен умереть. Но не сразу, — Халукар поднял вверх указательный палец, — смерть его будет не самой легкой.

Посвященный не спеша отхлебнул из стоящего перед ним на столе кувшина. Острый запах спиртного ударил в ноздри Кюрджи, и достойный жрец Храма отшатнулся. Употребление подобных напитков запрещалось в Храме, а преступившие запрет жестоко карались.

— Пей, суранец, — глаза Халукара сверкнули бешенством.

Кюрджи не посмел отказаться и сделал несколько торопливых глотков, закашлявшись и задохнувшись при этом.

— Ничего, суранец, считай это своим посвящением в братство теней — в братство живущих в ночи.

Бес плотнее запахнулся в длинный дорожный плащ — узкие улочки Хянджу насквозь продувались ветром. Пламя факела то гасло, то вдруг вспыхивало с новой силой. Бес пожалел, что не прихватил с собой раба: тяжелый факел оттягивал руку, а подхваченные ветром языки пламени грозили опалить лицо. Первый Меч Храма шел пешком. Передвижение верхом в этой части города, близкой к Чистилищу, строжайше запрещалось. Жрец Ахай не любил пеших прогулок и не слишком любезно отвечал на приветствия робких прохожих. Впрочем, появление в этой части города простых обывателей было такой же редкостью, как снег в июле. Несколько мелких служителей Храма, рабы почтенных и посвященных, посланные по неотложной надобности, да часовые-горданцы, следившие за порядком, — вот, пожалуй, и все, кто осмелился появиться на священной улице в это промозглое вечернее время. Ночь предназначена для отдыха, а не для прогулок, и беспокойный горожанин, рискнувший появиться в позднее время на улицах Хянджу, непременно бы получил нагоняй от бдительной городской стражи.

Бес прекрасно знал систему внешней охраны Чистилища и прилегающих к нему окрестностей и потому шел уверенно, не боясь ловушек. Хотя ему то и дело приходилось освещать лицо факелом, дабы бдительные стражи могли заглянуть в не слишком любезные глаза одного из ближайших помощников посвященного Вара. Гвардейцы холодно кланялись Первому Мечу Храма, но долг свой выполняли неукоснительно: только произнесенные шепотом слова пароля открывали жрецу Ахаю дорогу. По мнению Беса, гвардейцы были не ахти какими воинами, пожалуй, даже похуже его пешек, если, конечно, не брать в расчет их грозное оружие, огненные арбалеты, но набирались они только из горданцев и занимали в храмовой иерархии место чуть повыше младших жрецов и вровень с простыми Мечами Храма. Командир гвардейцев Чистилища носил почетный титул — Щит Великого, и являлся первым помощником Вара. Отношения Щита Великого почтенного Кархадашта с достойным Ахаем, Первым Мечом Храма, оставляли желать лучшего, и, может быть, поэтому гвардейцы не спешили уступать ему дорогу.

Кроме гвардейцев Чистилище охраняли еще и тени. Ходили слухи, что это души убитых воинов возвращаются на землю, чтобы, служить Великому, живое сердце которого билось в огненной чаше. Бес только посмеивался, слушая подобные рассказы. Вряд ли посвященный Халукар, чья красная рожа уж слишком часто в последнее время маячила перед недовольным взором жреца Ахая, станет якшаться с привидениями.

Бес поравнялся с дворцом, который являлся официальной резиденцией посвященного Чирса. Дворец, как все подобные жилища горданцев, был приземист и не слишком обширен на первый взгляд. Большая часть его жилых помещений находилась под землей, отчасти в угоду старым традициям, отчасти в целях безопасности. Чирс был человеком осторожным, и его личная охрана не уступала по численности охране посвященного Вара. Эта охрана не мозолила глаза окружающим, но в ее эффективности не приходилось сомневаться. Вот и сейчас не успел Бес сделать несколько шагов по усыпанной песком аллее дворцового парка, как от ближайшего дерева отделилась приземистая фигура. Бес молча осветил лицо факелом, охранник согнулся в поклоне и отступил. Меченый двинулся дальше, бросая по сторонам настороженные взгляды — привычка, приобретенная за годы, проведенные вблизи посвященного Вара. Дядюшка Чирс — человек опасный, и у Беса были основания ему не доверять. Амулет, которым посвященный так страстно желал обладать, по-прежнему висел на шее у меченого, а на все осторожные вопросы Чирса он отвечал лишь пожатием плеч. Возможно, Чирс и подозревал его в обмане, но вслух претензий пока не высказывал.

Несмотря на темноту, Бес разглядел силуэты двух охранников с расстояния в дюжину шагов. Однако что-то в их поведении заставило его насторожиться. Едва уловимый запах вражды исходил от этих застывших в неподвижности фигур. Еще несколько человек двинулись к нему с разных сторон, укрываясь в тени деревьев. Бес отшвырнул прочь факел, сбросил тяжелый плащ и обнажил мечи. Слабый шелест над головой заставил его действовать энергично: не медля ни секунды, он прыгнул вперед и, перевернувшись через голову, вскочил на ноги, готовый к отражению атаки. Тонкая как паутина сеть мягко опустилась на траву в двух шагах от него. Неужели дядюшка Чирс вздумал поохотиться на дорогого племянника в собственном саду? Бес неожиданно споткнулся о распростертое на земле тело и едва не упал. Тело еще не успело остыть, и меченый опознал в убитом одного из охранников Чирса.

— Тени! — дошло наконец до меченого. Это посвященный Халукар затеял сегодня ночную охоту на достойного жреца Ахая, а может быть, не только на него одного. Бес не раздумывая прыгнул вперед и нанес два рубящих удара. Тени, как это и полагалось бесплотным духам, упали не вскрикнув, но меченый увидел на своих руках чужую кровь. Значит, его противники не были такими уж бесплотными. Он едва успел уклониться от летящего в лицо стального клинка и в ту же секунду нанес удар снизу вверх, Насадив противника на меч по самую рукоять. Тот со слабым стоном сполз ему под ноги. Бес отшвырнул его ударом ноги и метнулся к ближайшему дереву. Два ножа со свистом пролетели над головой. Похоже, нападающие не прочь были убить достойного Ахая, раз уж не удалось взять его живым.

Бес с опозданием среагировал на треск над своей головой. Такая нерасторопность едва не стоила ему жизни, от удара он выронил меч, и лишь в последний момент ему удалось перехватить руку с кинжалом у своего горла. Кто бы ни были его противники, но шутить они явно не собирались. Бес рванул руку незнакомца вниз и в сторону, перебрасывая оседлавшего его врага через голову. Неизвестный еще не успел коснуться земли, как меченый взмахом левого меча раскроил ему череп. Меченый поднял с земли правый меч и огляделся. Дело принимало скверный оборот — еще по меньшей мере шесть человек приближались к нему крадущейся походкой, и в руках у них поблескивали мечи. Бес засунул два пальца в рот и пронзительно засвистел.

Парк вдруг ожил: со стороны дворца Чирса послышались встревоженные голоса. К удивлению меченого появление большого количества новых участников не смутило его противников. Бес не успел разглядеть лица нового врага, зато вовремя увидел меч, едва не вонзившийся ему в шею. Не без труда он отвел удар и прямым выпадом правым мечом достал своего гибкого, как кошка, «доброжелателя». Ему некогда было разглядывать убитого — новая тень возникла в нескольких шагах от парня. Бес оттолкнулся от земли и с разворотом достал носком сапога голову, прикрытую от нескромных взглядов маской. Удар пришелся в висок — таинственный пришелец от Великого или, что более вероятно, от посвященного Халукара, беззвучно опустился на землю. Подоспевшая охрана посвященного Чирса прикончила остальных. Несколько человек, размахивая факелами, подбежали к Бесу. Он узнал в одном из них достойного Опола, начальника личной охраны Чирса, и облегченно вздохнул. Опол молча поклонился достойному Ахаю и протянул ему горящий факел. Бес склонился над поверженным противником, лицо которого прикрывала маска.

— Тени Великого, — испуганно прошептал кто-то за его спиной. Охранники Чирса тут же побросали в ужасе мечи, на которых остывала кровь проклятых. Бес попытался снять страшную личину, но к его удивлению она не поддалась, словно навеки прикипела к голове поверженного.

— Тащите его в дом, — распорядился Бес.

Однако никто из присутствующих не спешил откликнулся на этот приказ.

— Прикосновение к тени — это верная смерть, — прошептал побелевшими губами Опол.

— Чушь, — усмехнулся меченый, — я уже приложился к его голове сапогом и остался жив, как видишь.

Не говоря больше ни слова, Бес взвалил бесчувственное тело себе на плечи и потащил в дом, сопровождаемый на почтительном расстоянии испуганной челядью посвященного Чирса.

— Ну, и зачем ты его сюда принес? — брезгливо поморщился Чирс.

— Должен же я увидеть лицо человека, который пытался меня убить.

— Напрасный труд, — сказал посвященный Вар, небрежно развалившийся в кресле у богато накрытого стола, — у этого несчастного нет лица.

— Его лицо — это лицо посвященного Халукара, — небрежно бросил Чирс, — а оно тебе хорошо известно.

— Я заставлю это замаскированное отребье заговорить, — глаза Беса блеснули гневом.

— В таком случае ты будешь первым, кому это удастся, — покачал головой Вар. — Тени не разговаривают.

— Зачем Халукару моя жизнь?

— Я думаю, он делает это из предосторожности, — спокойно пояснил Вар. — Как только чья-то голова высовывается из общего ряда, ее срубают. А ты в последнее время стал слишком заметен, мой мальчик. Твоя близость к посвященному Чирсу и ко мне вызывает у некоторых беспокойство.

— И этого достаточно, чтобы меня убить?

— Вполне, — посвященный Вар даже удивился наивному вопросу жреца Ахая. — Заботливый пахарь не ждет, пока сорняк вырастет и задушит посевы, а посвященный Геронт имеет большой опыт в прополке. Хотя, возможно, Халукар действовал по своей инициативе. Хитрому степняку не нравится усиление влияния жрецов-горданцев, и он устраняет их помощников.

— Степь задавила Гордан, — Чирс произнес эти слова с горечью, — наши знания в руках невежественных шарлатанов.

— Полно, посвященный, — поморщился Вар, — где ты видишь горданцев? Кругом одни ничтожества, неспособные поднять меч в свою защиту. Храм сломал своих создателей. Горданцы вознамерились переделать мир на началах разума и доброты, а Бог или дьявол над нами посмеялись, и теперь мы расплачиваемся за бесплодную гордыню наших предков.

— Мы должны вернуть их знания, — горячо возразил Чирс.

— Знания некому принять, посвященный.

— Ты, кажется, готов отступить, посвященный Вар? — Чирс с подозрением посмотрел на собеседника.

Тот печально покачал головой:

— Я пойду с тобой до конца, Чирс. Даже маленькая надежда, это все-таки надежда. Если мы и не победим, то проигрывать нам, во всяком случае, нечего.

Глава 10ВАРВАРЫ

Поход оказался на редкость удачным. Главные силы варваров были разгромлены в решающем сражении у безымянной речушки, и началось преследование, долгое, утомительное, но почти бескровное. Бес сжег походя несколько деревень, а их население, в основном женщин и детей, подвластные Храму степняки погнали в Хянджу для продажи на невольничьих рынках.

Достойный жрец Ахай отчаянно скучал, и даже русоволосые женщины варваров, в изобилии поставляемые степняками и пешками, не могли отвлечь его от невеселых дум. Посвященный Вар предоставил Первому Мечу Храма полную свободу, выделив в дополнение к его собственному трехтысячному отряду еще три тысячи степняков, грязных, ободранных и охочих до чужого добра и женщин. Сам полководец находился в арьергарде, изредка посылая к Бесу гонцов с вопросами о здоровье и захваченной в походе добыче.

Больше всего забот Бесу доставляли не варвары, о которых в последние несколько дней не было ни слуху, ни духу, а степняки, которые без конца лаялись из-за добычи и время от времени затевали кровопролитные драки. Бес восстанавливал порядок железной рукой, карая и правых, и виноватых. Одно появление грозного жреца Ахая, прозванного Черным колдуном, у грязных кибиток повергало суеверных степняков в ужас. Бес заслужил черный плащ почтенного в этом походе и носил его с гордостью, назло как врагам Храма, так и своим собственным. Но все-таки ему было скучно.

Помощник Беса, достойный Хармид, осторожно откинул полог шатра и робко прокашлялся:

— Почтенный Кархадашт, Щит Великого, просит твоего внимания, почтенный Ахай.

Бес удивленно поднял голову от подушек. Робкая красавица, захваченная в одной из лесных деревень, стыдливо потянула на себя край пестрого одеяла. Жрец Хармид, чтобы не видеть ее обнаженного тела, благочестиво поднял глаза к небу. Почтенный Ахай не имел привычки делиться захваченными в полон женщинами с помощниками, что было серьезным нарушением обычаев жреческого братства и не добавляло ему любви подчиненных.

— Почтенный Кархадашт ждет от тебя помощи. Его отряд встретил сопротивление в одной из деревень варваров и понужден был отступить, неся потери.

— Вояки! — зло сплюнул Бес — У них же огненные арбалеты. Неужели им нужны еще мои пешки, чтобы справиться с десятком баб.

— Огненные арбалеты есть не только у гвардейцев Кархадашта.

— Быть того не может!

То, что говорил Хармид, не укладывалось в голове. Огненные арбалеты Храма оказались в руках варваров. Этого только не хватало. Бес торопливо нацепил мечи и выскочил из шатра вслед за Хармидом.

Кархадашт, рослый горданец средних лет, поднял руку, приветствуя почтенного жреца Ахая. Его смуглое лицо, обычно надменное и невозмутимое, сегодня несло на себе отпечаток пережитого волнения.

— Я потерял пять человек, — растерянно развел руками он. — Все они были вооружены огненными арбалетами. Мне не удалось вытащить их оттуда.

Бес злобно выругался. Не зря посвященный Вар возражал против участия в дальнем походе храмовых гвардейцев. Привыкшие к спокойной жизни горданцы оказались никудышными воинами, даже огненные арбалеты им мало помогали. Их били из засад, словно зазевавшихся лосей на водопое. Слов нет, огненные арбалеты — мощное оружие, но к этому оружию следовало добавлять твердые руки и трезвые головы. На участии гвардейцев в походе настаивал сам Кархадашт. Почтенному грезился ранг посвященного, а удачный поход мог приблизить его к заветной цели. Геронт дал согласие на участие в походе Щита Великого и его отряда в две сотни человек, и сделал он это, конечно, неспроста. Наместник Великого не доверял Вару и не хотел, чтобы вся слава победы досталась ему одному. Первого полководца Храма окружала целая свита посвященных и почтенных, которые сообщали о действиях Вара Геронту.

— На нас напали из засады, — оправдывался Кархадашт, — и, клянусь ликом Великого, у них тоже были автоматы. Я не знаю, как они к ним попали, но за весь поход, до сегодняшнего дня, я не потерял ни одного ствола.

Кархадашту можно было верить — все огненные арбалеты были на строгом учете. Бес не сомневался, что Щиту Великого не сносить головы, если до посвященных жрецов Храма дойдет весть о сегодняшних потерях. Не людей, конечно, а оружия, секрет изготовления которого утерян.

— Сколько огненных арбалетов было у варваров?

— Судя по звуку — два или три.

— Значит, теперь будет семь или восемь, — заметил Хармид и злорадно покосился на почтенного.

Но Кархадашт, оглушенный потерями, не обратил на злорадство Меча Храма никакого внимания. А Бес не на шутку призадумался: семь автоматов в умелых руках способны выкосить за считанные минуты добрую сотню людей. Веселая прогулка гвардейцев за свежими девочками могла обернуться для храмовиков большими издержками. Весть о том, что у варваров тоже есть священное оружие, разлагающе подействует на суеверных степняков.

— Кто знает, может быть, не только Гордану был известен секрет изготовления подобного оружия, — нерешительно заметил Кархадашт.

— Возьми Крола и десяток своих пешек, — повернулся к Хармиду Бес, — поедешь со мной.

— Позволь и мне к вам присоединиться, — Кархадашт поправил висевший на шее огненный арбалет.

— Нет, — решительно покачал головой Бес — Вы, гвардейцы, не приспособлены к лесным тропам, вас за версту слышно.

— Я дам тебе свой ствол, — не стал спорить Кархадашт. Это был большой риск, но у Щита Великого не было выбора. В случае неудачи почтенного Ахая конец для командира гвардейцев был один — веревка.

— Я верну тебе его завтра утром вместе с остальными или... — Бес развел руками.

Меченый отыскал место засады довольно быстро. Пять трупов гвардейцев были свалены в кучу посреди небольшой лесной поляны, всего в нескольких сотнях шагов от убогой деревушки варваров. Стальные латы гвардейцев сверкали в лучах заходящего солнца, тяжелые мечи покоились в ножнах, исчезли только огненные арбалеты. Нападающие действовали со знанием дела: подпустили горданцев почти к самой деревне, а потом хладнокровно расстреляли их в спину. Кархадашт и его четверо уцелевших подчиненных не проявили доблести. Выпустив несколько очередей в сторону зарослей, они бежали, полагаясь только на резвость коней. Нападающих было немного, всего несколько человек, но действовали они четко и слаженно, руководимые, видимо, опытным предводителем. Расправившись с гвардейцами, варвары подобрали их грозное оружие и спокойно удалились в лес. Их следы четко читались на тропинке, видимо, варвары были уверены, что храмовики не сунутся в лесные дебри.

Бес не стал заезжать в деревню — местные жители наверняка уже покинули обжитые места. Храмовики шутить не любили и жестоко мстили за убитых. Бес приказал пешкам спешиться и разжечь костер. Если за храмовиками кто-то сейчас наблюдает, то пусть думает, что они приехали сюда за убитыми горданцами. Сам же Бес решил рискнуть и пойти по следу, пока еще не совсем стемнело. Он подал знак Кролу следовать за собой и первым ступил на лесную тропу. Для меченого и в чужом лесу не было тайн. Он без труда читал следы варваров. Помятая трава, сломанные ветки, все это сразу бросалось в глаза человеку, привыкшему отыскивать добычу. Бес был уверен, что варвары не уйдут слишком далеко от деревни. Не станут они бросать нажитое многолетним трудом добро, когда есть хотя бы небольшая возможность его спасти. Он так увлекся погоней, что не заметил, как чаша сменилась редколесьем, а под его кожаными сапогами захлюпала вода. Болото самый надежный приют беглеца, это Бес знал по собственному опыту. Но никто не полезет в топь без крайней необходимости, а потому варваров следует искать где-то поблизости, на сухом берегу.

Стемнело, и Бесу приходилось напрягать зрение, чтобы не потерять след. Его старания довольно быстро были воз награждены. Лесные разбойники раскинули лагерь среди густого подлеска, почти полностью скрывающего их от чужого взгляда. Лишь легкий, едва заметный в сгустившихся сумерках дымок выдавал присутствие людей. Здесь расположилось почти все население покинутой деревни: женщины, дети, старики, но не было мужчин, и это озадачило Беса. Видимо, от растерянности меченый потерял бдительность и едва не уткнулся носом в сапоги часового. Потрясенный своей неосторожностью Бес замер, однако часовой никак не отреагировал на появление чужака. Прислонившись спиной к дереву и уронив голову на грудь, он спал самым бессовестным образом. Узкая ладонь безвольно покоилась на стволе тяжелого огненного арбалета. Крол бесшумно подкрался к беспечному вояке сзади и широкой ладонью закрыл ему рот. Бес в ту же секунду рванулся вперед и вырвал из рук варвара грозное оружие. Тело часового дернулось под ударом его кулака и обмякло. Длинные светлые волосы рассыпались, закрывая лицо, но Бес все-таки успел определить, что перед ним женщина. Была она в штанах и высоких сапогах, длинная кожаная куртка закрывала бедра. Немудрено, что меченый ошибся в темноте.

Бес осторожно потрепал женщину по щеке, она открыла глаза и пошевелилась, но, почувствовав острие кинжала у горла, замерла в ужасе.

— Сколько вас? — спросил он шепотом на языке варваров; не очень уверенный, что его поймут.

Женщина, обомлевшая, казалось бы, в испуге, проявила неожиданную прыть. Ударив Беса по руке, она издала протяжный крик. Крик, правда, тут же оборвался. Крол был начеку и зажал ей рот огромной грязной ладонью.

— Свяжи ее, — приказал Бес.

Крол не стал церемониться со строптивицей, через минуту женщина уже извивалась у его ног, связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту. Однако ее крик услышали. Бес и Крол отступили в тень, под защиту деревьев. Две женщины приблизились к месту действия и с испугом уставились на связанную подругу. Бес и Крол действовали стремительно, а растерявшиеся женщины не оказали ни малейшего сопротивления. Такое ведение войны начинало нравиться Бесу: он с удовольствием потискал добычу и даже поцеловал в приоткрывшийся для крика рот, использовав собственные губы вместо кляпа. Как ни странно, его поцелуй привел женщину в чувство, она извернулась и нанесла галантному кавалеру весьма чувствительный удар коленом. Бес охнул от боли и отшатнулся, и в ту же секунду острые зубы впились в его ладонь. Меченому стало не до веселья. Сорвав с головы женщины платок, он без лишних церемоний заткнул ей рот, уже готовый подать сигнал тревоги.

— Подумаешь, какая недотрога, — прошипел он, поднимаясь с земли. — Вот Кархадашт обрадуется, узнав, кто отправил к Великому его гвардейцев.

Три ствола совсем неплохая добыча для начала, но в лагере находились еще четыре, и найти их в темноте будет совсем непросто. Бес поднял над головой автомат и выпустил короткую очередь. Крол испуганно присел и вопросительно покосился на кукловода. Бес нырнул в спасительную тень деревьев, и Крол, как нитка за иголкой, последовал за ним.

Меченый не ошибся в расчетах — лесной лагерь загомонил, заволновался, потревоженный его выстрелами.

Часть людей метнулась к болоту, с треском продираясь сквозь кусты. Но побежали не все. Бес еще издалека, в неверном свете луны, разглядел четыре фигуры, уверенно двигавшиеся к месту, где прозвучали выстрелы. Он заметил в их руках арбалеты Храма и повеселел. Однако женщины, вопреки его ожиданиям, не бросились вперед, сломя голову, а остановились у края зарослей, о чем-то тихонько совещаясь. Лагерь притих в тревожном ожидании. Выстрелы не повторялись, никто, казалось, не собирался нападать на перепуганных женщин, и даже убегавшие стали потихоньку возвращаться обратно.

Бес устал ждать и осторожно двинулся вперед, стараясь отрезать вооруженных женщин от остальных. Крол повторил его маневр в точности, зайдя в тыл женщинам справа. Меченый неожиданно выступил из темноты и ткнул стволом арбалета в ближайшую спину.

— Тихо, — сказал он с нажимом, — иначе ни один ваш щенок не уйдет отсюда живым.

Только одна женщина попыталась обернуться. Бес ударом приклада свалил ее на землю, падая, она выпустила из рук грозное оружие. Меченый ногой отшвырнул автомат в сторону. Трое остальных оказались более покладистыми: положив оружие на землю, они отступили назад и замерли, кося на Беса испуганными глазами.

— Люблю покорных, — похвалил их меченый. — Собери те всех своих соплеменников вокруг костров, и чтобы ни шагу в сторону. Мои люди не привыкли церемониться.

Женщины подчинились безропотно. Несколько встревоженных голосов прозвучали им навстречу из толпы. Что ответили обезоруженные воительницы, Бес не разобрал, но варвары сначала испуганно замерли, а потом послышались детский плач и женские причитания. Бежать, впрочем, никто не рискнул, боясь выстрелов в спину.

Бес присел над поверженной женщиной и осторожно тронул ее за плечо. Острый как шило кинжал вдруг сверкнул перед его глазами, и он едва успел подставить руку, защищая горло.

— Мы еще и кусаемся, — сказал спокойно меченый и нанес женщине точный и расчетливый удар.

Кинжал задел руку вскользь. Кровь обильно сочилась из глубокого пореза, но серьезного ущерба меченый не понес. Он поморщился, кося злыми глазами на женщину, и дал Кролу себя перевязать.

— Вот сучка! — ткнул он женщину носком сапога. Та застонала и подняла голову:

— Пес!

— Откуда у тебя арбалеты Храма? — Бес пропустил нелестное замечание мимо ушей.

— Не твое дело.

Бес наклонился к самому лицу женщины: кого-то она ему напоминала, но кого?

— У тебя есть дети? — спросил он. — Ты можешь молчать, но он обязательно отзовется, увидев тебя, и тогда ты скажешь мне все. Сколько у тебя автоматов?

— Семь.

— Пять ты взяла у гвардейцев, а откуда остальные два?

— Это оружие моего мужа.

— Где он его взял?

— Наверное, у храмовиков.

— Где твой муж сейчас?

— Ушел с Сабудаем.

— Почему он не взял арбалеты с собой?

— Настоящий мужчина полагается на свой меч, а не на ваши храмовые погремушки.

— Но ты не мужчина, — усмехнулся Бес, — и, похоже, придерживаешься другого мнения.

— Дай мне меч, и я снесу твою ухмыляющуюся башку, трусливый пес!

— Не такой уж и трусливый — не я бегаю от твоего мужа, а он от меня.

— Хотела бы я на тебя посмотреть, когда вы сойдетесь лицом к лицу.

Бес отправил Крола за Хармидом — конвоировать свору варваров в одиночку по ночному лесу ему не улыбалось. Меченый все еще не верил, что среди варваров нет ни одного мужчины. Ведь засада на гвардейцев была устроена просто блестяще. Сомнительно, что все это могла сделать пусть и острая на язык, но все-таки женщина.

— Тебя как зовут? — спросила вдруг незнакомка, и в ее голосе он уловил неподдельный интерес.

— Я жрец Ахай, Несокрушимый Меч Храма, начальник левого крыла войск посвященного Вара. Это я разбил Сабудая в последней битве.

— Наши называют тебя Черным колдуном, — женщина пристально вглядывалась в Беса, — но я не думала, что ты так молод.

— Мне двадцать лет, — надменно ответил Бес, — и уже никогда не будет меньше.

Хармид прибыл перед рассветом. Пешки окружили пленных и погнали через лес, споро работая хлыстами. Бес ехал позади, по привычке озираясь по сторонам, изредка бросая сквозь зубы короткие команды. Светало. Мир наполнялся птичьим гомоном, и Бесу вспомнилось далекое детство, когда он встречал рассветы в таком же чистом, умытом утренней росой лесу. С тех пор прошло не так уж много лет и целая вечность. Храм словно ударом меча разрубил его жизнь на две половинки. И та, прежняя жизнь, казалась Бесу нереальной и почти чужой. К нему вернулась память, но прежним Бесом он уже не стал — слишком долго и усердно уродовали его душу, слишком долго ему промывали мозги. Но в это утро он словно ненадолго вернулся в юность и почти ощутил себя меченым из Ожского бора, грозой торговых караванов и владетельских замков. Он еще вернется в Приграничье хотя бы для того, чтобы отомстить. Бес помрачнел: лес всегда был его другом, чего нельзя сказать о людях. Люди делились на тех, кого нужно убивать, и на тех, с которыми можно делать эту грязную работу. И все. Такова судьба почтенного Ахая, Несокрушимого Меча Храма. Черного колдуна, как называют его невежественные варвары.

— Кархадашт. — Хармид вдруг приподнялся на стременах и указал рукой на приближающихся всадников.

Что ж, Бесу было чем порадовать почтенного жреца, теперь бритой голове Щита Великого не грозит ни веревка, ни меч палача.

— Я не вижу мужчин, — Кархадашт окинул измученных женщин ненавидящим взглядом.

— Мы оставили их гнить в болоте, — усмехнулся Бес, — месть за убитых гвардейцев была ужасной. Хармид с удивлением покосился на начальника, но промолчал. А Кархадашт огорчился.

— Я предпочел бы убить их собственными руками. Но я благодарю тебя, почтенный Ахай, — спохватился он, — и никогда не забуду твоей услуги.

— Все мы рабы Великого, — спокойно заметил Несокрушимый Меч Храма. — Какая разница, чьими руками он творит справедливый суд, твоими или моими.

— Почему ты оставил женщин в живых?

— Смерть была бы для них избавлением, а я не настолько добр, почтенный.

На лице жреца Ахая появилась злая улыбка, он скользнул по лицам женщин холодными глазами, и те отшатнулись от его взгляда, как от свистящего хлыста.

— Посвященный Вар разбил остатки войск Сабудая в Западных лесах. Я поспешил навстречу тебе, почтенный, чтобы сообщить эту радостную весть.

К удивлению Кархадашта, Несокрушимый Меч Храма никак не отреагировал на его слова. Почтенный Ахай не отрываясь смотрел в зеленые глаза одной из полонянок, и его смуглое хищное, лицо бледнело с поразительной быстротой, словно из его жил разом выпустили всю кровь.

Глава 11ЗАГОВОР

Бес бурей ворвался в комнату, глаза его горели от возбуждения, а черный плащ, описав полукруг, едва не смахнул стоящие на столе хрустальные кубки.

— Я нашел его, — крикнул он и ударил по стене кулаком с такой силой, что металлический щит сорвался с привычного места и покатился со звоном по каменному полу.

Маленький Тор, сидевший на руках у матери, испуганно вздрогнул и заплакал. Ула сердито глянула на брата:

— Ты никогда не повзрослеешь, Бес!

— Я нашел его! — Почтенный Ахай подхватил своего Волка и подбросил к самому потолку. Ребенок захлебнулся от смеха и радостно замахал руками, хватая отца за густую шевелюру.

— Кого ты нашел?

— Ару, — Бес удивленно посмотрел на сестру. — А разве я не сказал?

Ула отшатнулась, словно ее ударили. Пухлые ее губы мелко задрожали, и Бес испугался, что она сейчас заплачет. Надежда вновь вспыхнула в ее сердце, а надеяться и ждать в этой жизни самое трудное.

— Я обнаружил его среди пленных варваров, — быстро начал рассказывать Бес — Кархадашт помог. Ара жив и почти здоров, если не считать раны на плече да слегка проломленной головы.

— Ты говорил с ним?

— Это не так просто сделать, — лицо Беса помрачнело, — но все равно: раз я знаю, где он, то мы его вытащим.

— А остальных?

— Каких остальных?

— Сабудая и его соратников.

— Какое мне дело до Сабудая, — взорвался Бес, — варвар он и есть варвар.

Он в раздражении заходил по комнате, бросая время от времени на женщин-полонянок недовольные взгляды. Ула слишком многого от него хочет. Вытащить одного Ару — куда ни шло, хотя и здесь придется попотеть, но освободить Сабудая — это выше человеческих сил. Жрецы Храма, заполучив грозного варвара в свои руки, сделают все, чтобы смерть ослушника запала в души непосвященных на долгие годы. Храм не будет церемониться с варварами — день их массовой казни уже назначен. Сам посвященный Геронт заинтересован, чтобы все прошло гладко. Даже посвященный Вар, если бы захотел, не смог бы спасти Сабудая.

— А твой Геронт не может умереть?

Бес замер, словно пораженный молнией, и оторопело уставился на сестру.

— Есть, наверное, в Храме люди, которые не будут рыдать над его могилой.

— Допустим, — криво усмехнулся Бес — Но чтобы добраться до горла посвященного Геронта, нужно посадить на мечи несколько тысяч человек его личной охраны.

— И это говорит меченый, который не боялся ни каменных стен владетельских замков, ни мечей храмовиков. Я не узнаю тебя, Бес.

Она всегда умела его завести, в этом ей не откажешь. Но и он уже не прежний Бес, жизнь многому научила его. Уле легко говорить, она не знает ни Храма, ни злобного коварства его служителей. Бес, несмотря на свой ранг почтенного, всего лишь песчинка в этом жестоком мире.

— А ты попроси помощи у дядюшки Чирса, — глаза Улы насмешливо блеснули, — наверняка он спит и видит себя на месте Геронта.

— Чирс не станет рисковать, — угрюмо заметил Бес — Тем более из-за какого-то варвара. Он очень осторожный человек, посвященный сын великого Ахая.

Был, конечно, способ заставить Чирса подсуетиться, но Бесу не хотелось пускать его в ход при данных обстоятельствах. И зачем Уле понадобился Сабудай, как будто у них своих забот мало. Бес угрюмо опустился в кресло, притянул к себе одну из полонянок и впал в задумчивость.

Ула смотрела на него с нескрываемым возмущением:

— Оставь женщину. Возможно, ее муж жив и тебе придется вернуть ее.

— А с какой стати я ее должен отдавать?! — удивился Бес — К тому же я ей нравлюсь, спроси у нее сама.

Наверное, он говорил правду, но Улу давно возмущало отношение Беса как к женщинам, так и к людям вообще. Это уже не один раз становилось предметом их споров и ссор. Часто Ула просто не узнавала прежнего Беса — весельчака, хвастуна и балагура! Ничего подобного не осталось в этом мрачном надменном молодом человеке с холодными, почти черными глазами. Словно стена вырастала вдруг между ними, и проломить эту стену, чтобы достучаться до его сердца, было совсем не просто. Бес привык повелевать людьми и помыкать ими, и ужас, который он внушал окружающим, принимался им как нечто само собой разумеющееся. Впрочем, с Улой он оставался прежним Бесом, время от времени она читала на лице брата страх — потерять ее и снова остаться один на один с жестоким миром. И тогда в ее сердце вспыхивала жалость и появлялось желание защитить его, как это было давным-давно, в пору их детства. Но Бес уже не был ребенком, и это она сейчас нуждалась в его помощи, чтобы спасти мужа, Сабудая и многих других, с которыми связала ее судьба и которые стали ее родичами, ее племенем. Бес был среди тех, кто разрушил их мир, их жизнь, их трудное счастье. Грехи брата — это и ее грехи. Им вместе придется выбираться из той ямы, в которую он угодил.

— Я не буду спрашивать у нее, я спрошу у тебя — кто ты, Бес Ожский, человек или храмовый пес?

Бес побледнел от обиды. Она ждала взрыва, но он сдержался и молча вышел, лишь хлопнув дверью на прощанье. Женщины испуганно переглянулись. Ула улыбнулась: возможно, ее брат и изменился, но в нем осталось слишком много от прежнего Беса, чтобы он мог вот так просто бросить на произвол судьбы и своих, и ее друзей.

Посвященный Чирс не слишком обрадовался приходу племянника, а слова почтенного Ахая и вовсе поставили его в тупик. Некоторое время он собирался с мыслями, чтобы дать отпор зарвавшемуся мальчишке.

— Бунт рабов накануне казни — да ты в своем уме, почтенный?

— Посвященный Чирс предпочитает быть зарезанным в собственной постели? Не далее как вчера мне пришлось укоротить десяток рук, тянувшихся к моей шее.

Чирс пренебрежительно махнул рукой. Подобные происшествия для Храма обыденность, и не стоит принимать все так близко к сердцу. Но то, что предлагает почтенный Ахай, слишком рискованно.

— Посвященный Чирс знает более короткий и безопасный путь к цели? Или нынешнее жалкое положение мелкого прихлебателя посвященного Геронта вполне устраивает сына великого Ахая?

Чирс опустился в кресло и глубоко задумался. Его холеные пальцы отбивали дробь по подлокотнику кресла. Глубокая морщина прорезала высокий лоб, а уголки четко очерченных губ изогнулись в кривой усмешке. Посвященный был далеко уже не молод и с каждым прожитым годом осознавал это все острее. Нельзя сказать, что он сидел сложа руки, но ему не хватало решимости для последнего шага. Он выжидал, а в это время Храмом правил Геронт, тупой невежда, который опошлил и вывернул наизнанку благородные устремления предков. Чирсу казалось, что сил пока мало, что надо поймать в сети еще одного посвященного, и вот тогда... Но «тогда» не наступало, и с каждым годом он все больше сомневался и в себе, и в своих соратниках. Что, если ему не хватит сил, чтобы вы тащить расхлябанную телегу из грязи, в которой она увязла? И не развалится ли телега от всех этих передряг? И тогда наступит конец спокойной жизни, к которой он, чего греха таить, привык за последние годы, конец попыткам вернуть утраченные знания отцов. Он, Чирс, последний, кто может сделать это. А за его спиной пустота. Только посвященный Вар еще способен его понять, но Вар стареет, жажда борьбы угасает в нем вместе с остывающей кровью. Пройдет несколько лет, и та же участь постигнет посвященного Чирса. Вопрос о власти решится сам собой. Ему пришлось перешагнуть через многое: смерть отца, которая так и осталась неотомщенной, смерть Тора Нидрасского, одного из не многих, кто способен был понять устремления Чирса, смерть сестры, не простившей ему предательства, и, наконец искалеченная душа этого мальчика, которого он передал Храму с единственной целью: иметь надежное оружие в борьбе с Геронтом. Храм выковал меч на славу, так почему же дрожит рука посвященного Чирса? Быть может потому, что он слишком медлит с ударом? Силы уходят, занесенная рука немеет, и придет время, когда меч просто выскользнет из его пальцев. И все будет кончено. Жизнь уйдет, как вода в песок. Этот мальчик вправе требовать от него решительных действий. Сейчас или никогда.

— Я дам тебе автоматы, — Чирс поднял глаза на взволнованного Беса. — Но умеют ли тупые варвары управлять оружием горданцев?

— Умеют, — уверенно отозвался почтенный Ахай. — Кархадашт уже имел случай в этом убедиться.

— Варварам можно доверять?

— Я никому не верю, — холодно заметил Бес, — но у меня есть средство заставить их действовать так, как я захочу.

— Не переоценивай себя, мой мальчик. Людей, идущих на смерть, запугать трудно. Ты ведь обещал им жизнь, не так ли?

— Я обещал им полчаса. Потом ты можешь отдать приказ об их поимке.

— Я предпочел бы видеть их мертвыми.

— Никто не станет работать даром, посвященный. Неужели жизнь или смерть нескольких сотен варваров способна повлиять на успех большого дела?

— Ты обещал им слишком много, — холодно заметил Чирс — Горе Великого может умерить только смерть убийц его наместника Геронта.

— Великий не станет заглядывать в лица варваров, посланных сопровождать Геронта в его последнем походе, — почтенный Ахай цинично усмехнулся.

— Я бы на твоем месте придержал женщин и детей варваров до окончания дела. В качестве заложников.

— Они не так глупы, посвященный, чтобы верить нам с тобой на слово. Одна из женщин должна будет подать знак Сабудаю, что оба его сына на свободе.

— Женщину можно заставить это сделать. — Нет.

— Но почему?

— Эта женщина моя сестра.

Лицо Чирса осталось невозмутимым, дрогнули только длинные ресницы. Вот откуда у варваров огненные арбалеты Храма — меченые! Он сам вручил им грозное оружие когда-то очень давно. Значит, уцелел не только Бес. Неужели и Кон остался жив? Молчун, который знает слишком много. Посвященный Чирс гонялся за ним многие годы, но он был уверен, что Кон погиб в лесной крепости.

— Насколько я понимаю, к жрецу Ахаю вернулась память?

— Скажем так, посвященный, я забыл многое, но далеко не все.

— А может ли посвященный Чирс доверять почтенному Ахаю, который забыл не все?

— А разве у посвященного Чирса есть выбор? Два скорпиона не уживаются в одной норе. Кто-то должен ужалить первым, либо ты, либо Геронт.

— Рекин Лаудсвильский намекал мне, что реликвия Храма у тебя в руках, почтенный, но я не поверил хитрому владетелю. Ты обвел меня вокруг пальца, меченый Ахай, а это удается немногим.

— Я отдам тебе реликвию, посвященный, через полчаса после смерти Геронта. Но помни — полчаса.

Чирс задумчиво смотрел вслед уходящему Бесу: жив молчун Кон или нет, но этот человек опасен сам по себе. И слишком много знает. Владетель Рекин оказался прав: меченого не так-то просто сломить. А Чирс слишком доверился мощи Храма. В двадцать лет этот мальчишка стал почтенным — неслыханное возвышение. Конечно, посвященные Вар и Чирс приложили к этому руку, но ведь и врагов у Несокрушимого Меча Храма более чем достаточно, а он еще жив. Пятьдесят пешек! Какими же мозгами нужно обладать, чтобы справиться с ними. Недаром даже Вар иной раз косится в сторону почтенного Ахая с опаской и удивлением. Как там сказал этот монстр: два скорпиона не уживаются в одной норе? Скорпионы — это посвященные Чирс и Геронт. А как теперь следует называть почтенного Ахая? И не представляет ли он для Чирса большую опасность, чем стареющий наместник Великого? Среди варваров, окружающих Сабудая, наверняка есть меченые, иначе Несокрушимый Меч Храма не стал бы себя утруждать. В случае отказа посвященного Чирса Бес, чтобы спасти своих, попытается договориться с самим Геронтом. И не исключено, что головой своего дяди. А посвященному Чирсу пока рано умирать. Умереть должен Геронт, и не только он один.

Достойный Кюрджи понуро предстал пред светлые очи посвященного Халукара. На лице степняка появилась зловещая улыбка, не предвещавшая суранцу ничего хорошего.

— Я сделал все, что мог, — вздохнул Кюрджи.

— И все-таки планы заговорщиков остались для нас тайной за семью печатями.

— Нет никаких данных, что Чирс готовит заговор.

Халукар посмотрел на помощника с сожалением. Кажется, он ошибся в отношении суранца. Для того чтобы бороться с посвященными горданцами, нужен изощренный ум, стальная воля и изворотливость змеи. Суранец был неплох, когда имел дело с простодушными северными варварами, но горданцы ему не по зубам. А знает достойный Кюрджи много, слишком много. Лишние знания отягощают душу и укорачивают жизнь.

— Я дал тебе своих лучших агентов, — осуждающе покачал головой Халукар.

— Их трупы я обнаружил сегодня утром на глухой улочке Хянджу. — В голосе Кюрджи слышался ужас — Этот мальчишка просто чудовище.

— Ему есть что скрывать, — усмехнулся Халукар. — Почтенный Ахай заметает следы. По-моему, он зажился на этом свете. Твоя вина, Кюрджи.

— Скажи об этом посвященному Вару, который превозносит почтенного Ахая на всех углах.

Халукар равнодушно отмахнулся от подручного — события развивались стремительно, и посвященному сейчас было не до обид ничтожного суранца.

— Два дня назад Ахай навестил пленных варваров под покровом ночи. Зачем почтенному понадобилось утруждать себя в столь неурочное время?

— Посвященный Вар приказал отправить часть захваченных в последнем походе женщин в дальнее поместье, — прищурился Кюрджи. — Среди них жена и дети Сабудая.

— И никто не заметит, если они исчезнут по дороге, — усмехнулся Халукар. — Когда ты начинаешь думать, суранец, то у тебя неплохо получается. Обреченные на смерть не станут трудиться даром: женщины и дети — это плата.

— Нужно воспрепятствовать Вару. Халукар рассмеялся:

— Ты сказал не подумав, достойный. Посвященный Вар, Левая рука Великого, вправе распоряжаться захваченной в походе добычей как ему заблагорассудится.

— Но...

— Никаких «но», суранец. Геронт доверил свою особу мне, ничтожному степняку Халукару. До сегодняшнего дня у него не было причин сожалеть об этом и, надеюсь, не будет и впредь.

— Твои заслуги известны всем, посвященный, — подобострастно заметил Кюрджи.

Посвященный Халукар не поражал воображение богатырскими статями, но от его небольшого крепкого тела исходило ощущение силы. Маленькие узкие его глазки буравили лицо собеседника, словно пытались докопаться до потаенных глубин чужого сознания. Кюрджи ежился под этим взглядом. Интересно, сколько трупов положил в основу своего возвышения и нынешнего могущества посвященный Халукар? Безродный степняк, добравшийся до вершин пирамиды власти, должен был обладать незаурядными способностями: о его жестокости ходили легенды, в его преданности Геронту никто не сомневался. Именно Геронт поднял его до вершин власти, и со смертью наместника Великого звезда степняка, столь ярко сияющая на небо склоне Храма, могла закатиться навечно. Немудрено, что Халукар так близко к сердцу принимал слухи о готовящемся заговоре против Правой руки Великого.

— Иди, достойный, — степняк пристально посмотрел на Кюрджи, — и помни: Великий требует крови, а будет ли это кровь Ахая или твоя, зависит не только от меня, но и от тебя.

Кюрджи долго пятился задом до двери, не в силах оторваться от насмешливых глаз посвященного Халукара. Дверь жалобно скрипнула, выпуская потрясенного жреца, и с грохотом захлопнулась.

Халукар поморщился и отпил из хрустального кубка пару глотков веселого сока. На этот раз Чирс близок к цели как никогда прежде. И, пожалуй, никто не сможет помешать ему добиться успеха. Никто, кроме посвященного Халукара. Самодовольный горданец, презирающий даже Геронта за ничтожную примесь степной крови, все, кажется, учел, все рассчитал, за исключением одного: разум простого степняка Халукара ничем не уступит разуму посвященного горданца. Он, Халукар, взятый в Храм еще младенцем, не знавший ни отца, ни матери, прошедший через чудовищные унижения, пытки, промывание мозгов, вывернувших его душу наизнанку, восторжествует над сыном великого Ахая. И это будет только его победа. А потом можно будет позаботиться и о Геронте. Наместник Великого засиделся на хрустальном троне. Ах, если бы Халукар был горданцем...

— Посвященный Чирс просит твоего внимания, господин, — одетый в желтое слуга согнулся в низком по клоне.

Халукар вздрогнул от неожиданности. Посвященный Чирс легок на помине, ничего не скажешь. Интересно, каким ветром его занесло в логово смертельного врага?

— Рад видеть тебя, посвященный, в своем убогом жилище.

— Не нужно скромничать, посвященный, твой дом лучший в Хянджу, а значит и на всех землях Храма.

Это было правдой. Халукар считал нелепой привычку горданцев прятаться под землю. Степняку нужен чистый воздух и запах трав, приносимый ночным ветерком с суранских просторов.

Чирс внимательно осмотрел комнату, взгляд его упал на полки, заставленные книгами, и в глазах появилось нечто очень похожее на зависть.

— Я слышал о твоей библиотеке, посвященный, но не предполагал, что она столь богата.

Халукар улыбнулся — Чирс, охотник за знаниями, и в этой ситуации остался верен себе. Что ж, не только горданцы способны проникнуться мудростью далеких предков.

— Увы, — развел руками гость, — нынешних горданцев больше интересует золото и ночные забавы. Вырождающиеся потомки достойных отцов.

В голосе Чирса звучала неподдельная горечь. Халукар был согласен с ним. Посвященный Чирс, посвященный Вар — вот, пожалуй, и все, чем сегодня может гордиться Храм. Ну, может быть, еще и сам Халукар, не горданец, а простой степняк.

— Мне известны посвященные горданцы, которые собственное имя выводят с трудом, — презрительная улыбка появилась на губах Чирса.

И точно такая же улыбка, как отражение улыбки горданца, осветила лицо Халукара. Многое разделяло посвященных, но сходились они, пожалуй, в одном — в ненависти и презрении к посвященному Нумилину, туповатому пройдохе, поднявшемуся к вершинам власти благодаря расположению Геронта.

— Не кровью определяется величие, а знаниями, — продолжал Чирс — Знаниями возвеличился Храм, погибающий ныне по вине невежд.

— Посвященный Геронт, да продляться дни его вечно, поднял Храм на небывалую высоту.

— Посвященный Геронт устал от непомерных трудов, — Чирс ласково провел пальцами по корешкам книг, — дела в Храме вершат другие люди. Но способны ли эти люди нести тяжкую ношу, которую по неосторожности взвалили на свои слабые плечи?

И без того узкие глаза Халукара сузились еще больше — уж слишком откровенен был сегодня Чирс. Такая откровенность остро попахивала казематами Чистилища, а то и кое-чем похуже.

— Зачем посвященному Геронту жрец Халукар, если не будет ни Чирса, ни Вара? Посвященный Нумилин заменит всех троих. К тому же он горданец, а значит, естественный преемник Геронта.

Халукар молчал, по его неподвижному лицу трудно было понять, о чем он думает в эту минуту.

— Сердце Храма скоро остановится. И что тогда, по священный? Кто удержит мир от развала? Храм расколется как перезревшая тыква, и толпы варваров разрушат наши города и развеют по ветру накопленные богатства. Еще не поздно спасти Храм, но сделать это сможем только мы — ты, я и старый Вар. Пройдет пять, десять лет, и никто уже не сможет помочь проваливающемуся в трясину варварства миру.

Халукар не отрываясь смотрел на Чирса, тот глаз не отвел, лишь в уголках его полных губ появилась горькая усмешка.

— Можно ли верить посвященному Чирсу?

— А что нам еще остается, как не довериться друг другу. Подумай, посвященный Халукар, будущее Храма в твоих руках.

Глава 12ПЕРЕВОРОТ

Огромные толпы народа стекались в это солнечное утро к Чистилищу. Тысячи жителей Хянджу, возбужденные предстоящей встречей с мудростью Великого, с трудом сдерживали рвущуюся из груди радость. Сам посвященный Геронт, Правая рука Великого, предстанет сегодня перед народом — предстанет не на хрустальном троне, как неосязаемый посланец высших сил, а как простой смертный, равный среди прочих и подобный им. Такое событие случалось только раз в году, и каждый горожанин почел бы себя навеки обездоленным, если бы в святой день всеобщего очищения его глаза не коснулись бы края одежды наместника Великого на земле. К тому же это было небезопасно — тайные служители Храма зорко следили за тем, чтобы жар любви к Великому не ослабевал в душах непосвященных.

За поведением толпы наблюдали также гвардейцы и стражи Храма. Верховные жрецы не полагались только на всеобщую любовь к Великому и на всякий случай страховались мечами и копьями. Особенно сегодня, в святой день, когда к Чистилищу стекались не только обыватели Хянджу, но и посланцы самых удаленных храмовых земель. Великий день всеобщего согласия не мог обойтись без казни ослушников. Целую неделю по городу ползли слухи, что в этот день глазам изумленных зрителей предстанет зрелище не бывалое: посвященный Геронт собственной рукой благословит на службу Великому несколько сотен мятежных варваров во главе со знаменитым убийцей Сабудаем. Никогда еще за последние годы количество новых слуг для Великого не достигало подобной цифры, и это обстоятельство не могло ни подогревать интерес благочестивых зрителей.

— Хвала посвященному Вару, Левой руке Великого! Хвала Несокрушимому Мечу Храма почтенному Ахаю!

Бес равнодушно слушал приветственные крики толпы, его заботили сейчас совсем другие проблемы. Горожане, на которых случайно падал взгляд Черного колдуна, невольно ежились и, опустив глаза, спешили спрятаться за спинами соседей. Слава почтенного Ахая слепила очи простым смертным. К тому же пугали слухи о его жестокости. Пять пешек угрюмо двигались за своим кукловодом, бесчувственные, как камни.

Бес не смотрел под ноги коня, уверенный, что каждый раб Храма счастлив будет найти освобождение от земных забот под копытами в светлый день очищения. Но то ли народ вокруг собрался не слишком благочестивый, то ли по какой-то другой причине, только кандидатов на освобождение среди обывателей не нашлось. Толпа поспешно расступилась, пропуская почтенного жреца Ахая, смуглый лик которого не выражал ни отеческого участия, ни даже простого дружелюбия. С пешек же вообще спрос был не велик — эти проехали бы и по распятому на земле телу Великого, не моргнув красными рыбьими глазами, если бы на то была воля их кукловода.

Гвардейцы глухо заворчали, когда Бес со своими пешками врезался в их ряды. Почтенный Кархадашт, Щит Великого, поспешил на место инцидента, хриплым голосом отдавая команды. Гвардейцы нехотя расступились, пропуская пешек к помосту. Наглость жреца Ахая воистину не знала пределов, он едва не въехал на вороном жеребце на священный помост, где расположились в строгом порядке верховные жрецы Храма, чьи негодующие взоры готовы были испепелить святотатца.

Бес спешился и передал поводья коня Кролу. Длинный черный плащ его зашуршал по полированному деревянному покрытию, широкие плечи раздвинули жиденькую толпу младших жрецов, пытавшихся ему помешать. Несокрушимый Меч Храма приблизился к посвященному Вару и что-то прошептал ему на ухо. Вар кивнул головой и скосил глаза на стоящего рядом Чирса. Лицо посвященного оставалось невозмутимым, лишь длинные пальцы холеных рук нервно теребили полу отделанного серебром плаща.

— Полчаса, — сказал Бес уже громче.

— Мы уже решили этот вопрос, — отозвался спокойно Чирс.

И без того бледное лицо Вара побледнело еще больше. Почтенный Ахай похлопал ладонью по широкой груди:

— Я держу слово.

Чирс молча кивнул головой. Жрец Ахай резко развернулся на каблуках и почти сбежал с помоста к своим пешкам.

— Почтенный, видимо, вообразил, что находится в конюшне среди пешек, а не среди посвященных на глазах у Великого, — бросил в раздражении Нумилин. Зоркое око Храма скосил глаза на извечного соперника Халукара, но хитрый степняк никак не отреагировал на выходку Несокрушимого Меча Храма.

— С каких это пор помост охраняют пешки, а не верные Храму гвардейцы? — Нумилин произнес эти слова довольно громко, чтобы слышали все посвященные.

— Такова воля Геронта, да продлятся дни его вечно, — небрежно бросил Халукар и отвернулся.

Толпа заволновалась, загудела. Храмовые стражники привычно заработали хлыстами, сбивая людей в четыре гудящих квадрата. Послышались крики раздавленных, потом разом все стихло, и взоры присутствующих устремились к помосту.

Двенадцать одетых в серое жрецов выступили вперед, держа в руках огромные секиры. Отточенные лезвия тускло поблескивали в лучах утреннего солнца. Жрецам предстоял сегодня трудный день с тяжелой и кровавой работой. Головы присутствующих словно по команде повернулись вправо. Несколько сотен варваров, подгоняемых хлыстами, почти вбежали на площадь перед Чистилищем и остановились в полусотне шагов от помоста.

Бес подал знак Уле, та выехала из плотной группы пешек и приблизилась к нему. Костюмом она не отличалась от пешек, но Бес надеялся, что Ара и Сабудай узнают ее и в таком наряде. Ула подняла руку и помахала ею в воздухе. Бесу показалось, что среди варваров началось движение. Несколько человек выдвинулись из средины толпы и заняли места во втором ряду, за спинами Сабудая и его военачальников. Среди десятка светловолосых голов Бес разглядел черную шевелюру Ары и вздохнул с облегчением.

Взревели трубы, перекрывая четкую дробь барабанов, обыватели Хянджу вздохнули в едином порыве любви и благоговения. Храмовая стража угрожающе зарычала, осаживая людей назад. Посвященный Геронт, Правая рука Великого, вступил на помост, сопровождаемый одетыми в белое служителями. Золотой плащ Геронта жарко горел в лучах утреннего солнца. Обыватели восхищенно взвыли, не в силах сдержать обуревавшие их чувства. Губы Геронта дрогнули и едва заметно шевельнулись. Слов никто не разобрал, да это и не было так уж важно. Посвященный Геронт, наместник Великого, говорил с простыми людьми — случай доселе небывалый. Правая рука верховного жреца взметнулась вверх, благословляя присутствующих. Толпа обреченно рухнула на колени и склонила головы перед бесконечным милосердием Великого. Примеру простонародья последовали стражи и гвардейцы, захваченные тихим просветленным ликованием. И даже посвященные жрецы, не говоря уже о служителях рангом пониже, склонились до земли вслед за Варом, Чирсом и Халукаром. Наместник Великого возвышался в гордом одиночестве над падшими ниц жрецами, и что-то похожее на удивление появилось на его лице. Он представлял собой отличную мишень, и Ара не промахнулся. Посвященный Геронт сломался пополам, алая струйка крови побежала по его подбородку, а маленькие поросячьи глазки в предсмертном ужасе уставились в равнодушное лицо почтенного Ахая. Наместник Великого упал на помост, издав при этом писк придавленной тяжелым камнем мыши.

Варвары ринулись в проход, предусмотрительно расчищенный для них гвардейцами. И почти сразу же им навстречу ударили огненные арбалеты Храма. Бес с ужасом увидел, как упал черноволосый Ара, бежавший рядом с пеликаном Сабудаем, а потом и сам Сабудай, рассеченный надвое автоматной очередью в упор, нелепо опрокинулся навзничь, взмахнув длинными сильными руками. Ула закричала и, хлестнув коня плетью, ринулась вперед, прямо на заметавшуюся в ужасе толпу. Горячий ее конь споткнулся, наткнувшись на свинцовую струю, — светлые волосы упавшей Улы рассыпались по черным плитам площади. И сразу же обезумевшая толпа захлестнула, затоптала ее безжизненное тело.

Чирс обманул! Он не дал варварам обещанного получаса. Меченый обернулся к посвященному: на бледных губах горданца появилась едва заметная торжествующая улыбка.

Бес очнулся от оцепенения, словно вынырнул к солнцу из черного ледяного омута. Нечто больше похожее на звериный рык, чем на человеческий крик вырвалось из его груди. Головы потрясенных жрецов повернулись в сторону почтенного Ахая. На лице посвященного Вара появилось выражение ужаса. Бес рванул мечи из ножен и ринулся на помост.

— Задержите его! — крикнул Чирс.

Автоматы горданцев ударили теперь уже навстречу Бесу, Вороной рухнул на передние, словно мечом подрубленные ноги, но меченый уже успел прыгнуть из седла на помост, на лету развалив подвернувшегося под руку служителя. Пешки, сметая все на своем пути, рванулись за кукловодом. Рычащий от бешенства Бес успел достать мечом Нумилина. Зоркое око Храма завыл дурным голосом и рухнул на помост, суча длинными худыми ногами. Посвященные ринулись в открытые ворота Чистилища, а им навстречу бежали, размахивая секирами, серые служители Храма. Бес успел разглядеть перекошенное лицо Чирса, но не успел дотянуться мечом до его шеи. Серые служители атаковали в лоб, гвардейцы и храмовая стража наседали с тыла, а черный с серебром плащ Чирса мелькал под сводами Чистилища, и дотянуться до посвященного через лес мечей и рук было уже невозможно. Бес скрипнул зубами и вскочил на подведенного Кролом коня. Пешки тут же сгрудились вокруг кукловода. Меченый взмахнул рукой и ринулся вниз с помоста на обезумевшую от ужаса толпу. Кровавая просека образовалась за спиной почтенного Ахая. Мечи со свистом взлетали в воздух и опускались на перекошенные лица. Трескуче рассыпались автоматные очереди, но Бес был словно заговоренный. Падали пешки за его спиной, падали под ударами его мечей гвардейцы, стражники и простые горожане, волею судьбы оказавшиеся на его пути. А Бес все рубил и рубил, потеряв всякое представление о времени и окружающей действительности. Он прошел сквозь толпу, как нож сквозь масло, и вылетел на узкую улочку Хянджу. Горячий конь поднялся на дыбы, и Бес от неожиданности едва не потерял стремя. Где-то за спиной раздавались крики, слышался треск автоматных очередей — люди с завидным упорством продолжали истреблять друг друга, а здесь, на этой улочке, было удивительно тихо. Так тихо, словно жизнь неожиданно оборвалась, оставив зияющую пустоту внутри. Бес обернулся: только десять пешек вырвались вслед за ним из ада. Ула и Ара остались там, на залитой кровью площади Чистилища — последний светлый луч в его душе погас. Жизнь потеряла смысл, и осталась только боль в разодранном в клочья сердце. Бес сжал висевший на шее амулет рукой — дьявольская игрушка. Очнувшиеся скорпионы впились в его ладонь ядовитыми жалами. Он швырнул их на землю и с удивлением уставился на обожженную ладонь.

— Рано, — услышал он вдруг спокойный голос — Бес Ожский еще не отомстил своим врагам.

Высокая фигура, одетая в жреческий плащ, склонилась к земле, и два раскаленных маленьких чудовища вновь заплясали перед глазами меченого. Жрец откинул капюшон, открывая лицо.

— Кон!

— Я опоздал, — сказал молчун.

— Все кончено, старик.

— Ничего не кончено, пока жив хотя бы один меченый. — Глаза молчуна холодно блеснули. — Ничего не кончено, пока мы живы.

Глава 13ПОКА МЫ ЖИВЫ...

Чирс с удовольствием вдыхал запах трав бескрайней Суранской степи. Как же он устал в этом проклятом городе среди каменных стен и злобных лиц. Ох уж эти лица, тупые и лицемерные! Не говоря уже о руках, готовых вцепиться в чужое горло при первом же удобном случае. Однако посвященный Чирс, Правая рука Великого, не настолько прост, чтобы позволить дуракам восторжествовать над собой в затянувшемся споре. Не за тем он так долго шел к власти по трупам своих и чужих, чтобы умереть на пороге величия.

Жара спадала, и легкий степной ветерок приятно ласкал разгоряченное лицо посвященного. Два месяца, пролетевшие со дня смерти Геронта, были заполнены сотней дел, больших и малых, к тому же далеко не всегда приятных. Чирс не любил кровь, но в большом деле без нее не обойтись. Хвала Великому, в Храме разумных людей оказалось больше, чем неразумных. Двое посвященных да несколько десятков жрецов рангом поменьше — вот, пожалуй, и вся цена обретенного величия. Посвященный Халукар оказался способным помощником, хотя далеко не всем горданцам очередное возвышение степняка пришлось по душе. Но для Чирса Халукар был ценен именно тем, что ему никогда не быть первым в Храме.

Халукар держался настороже. Степь она и есть степь, а у посвященного Чирса врагов немало. Довериться же полностью почтенному Кархадашту было бы слишком опрометчиво. Щит Великого неплохо справился со своей ролью во время недавних событий, но упустил-таки почтенного Ахая — непростительное разгильдяйство. Нужно поговорить с посвященным Чирсом, да продлятся дни его вечно, — достойный Магасар более подходящая фигура на должность командира гвардейцев. Посвященный Халукар не рвется к свету — это удел суетных горданцев, а для него реальная власть куда важнее. Посвященный Нумилин, Зоркое око Храма, так и не оправился от полученных ран. Чирс, кажется, склоняется к мысли объединить внешний и внутренний надзор в одних руках, и эти руки цепкие и надежные. Конечно, посвященные против возвышения Халукара, но новый наместник Великого может пренебречь мнением спесивых горданцев. Геронт себе этого позволить не мог. Вот что значит даже капля степной крови в жилах — она порождает неуверенность в своем праве повелевать. В молодости Геронт не знал сомнений: посвященный Диарх, победитель великого Ахая, пал от его руки. Правда, Геронт уже тогда подстраховался — вернул в Храм сына Ахая Чирса и дал ему ранг посвященного. Этот благородный жест принес ему симпатии многих горданцев, а обычная грызня за власть сразу же превратилась в борьбу за попранную Диархом справедливость. Возвращение Чирса — сына Ахая таило в себе угрозу. Геронт это понимал, но одного понимания оказалось мало, требовалась еще и воля. А сил на еще одно усилие ему не хватило. Чирс — горданец, он взял власть по праву, а значит, может позволить себе многое. И ненависть посвященных к Халукару его вполне устраивает. Они оба, и Чирс, и Халукар, знают правила игры, а потому им нетрудно будет договориться. Новому наместнику Великого нужен хороший степняк, и следует сделать так, чтобы подобное положение вещей сохранялось как можно больше.

— Храм Великого!

Громкий возглас Кархадашта отвлек посвященного от раздумий. Не первый раз сюда приезжает Чирс, но первый раз в ранге Правой руки Великого. Золотое поле Храма сняло в лучах солнца. Чирс прикрыл глаза рукой — солнечный свет, отраженный тысячами зеркал, был нестерпим. Черный, словно обожженный этим сиянием Храм величественно возвышался над бескрайней равниной. Символ величия предков, радость и надежда нынешних горданцев.

Двадцать вооруженных огненными арбалетами горданцев выехали навстречу наместнику Великого посвященному Чирсу, их стальные панцири торжественно сверкали на солнце, подчеркивая силу и мощь Храма. Командир гвардейцев, высокий сухощавый жрец с мрачным малоподвижным лицом, склонился до самой гривы коня и вытянул правую руку в знак послушания.

— Приветствую тебя, почтенный Канакар, — благосклонно кивнул ему головой Чирс.

Канакар выпрямился и надменно покосился в сторону посвященного Халукара. Горданец не любил степняка и не находил нужным этого скрывать. Говорили, что даже посвященный Геронт побаивался почтенного Канакара. В распоряжении мрачного жреца находились четыре сотни вооруженных автоматами горданцев. День и ночь они несли нелегкую службу, и горе было неосторожному, невзначай оказавшемуся в зоне их внимания. Тайна Храма для всех Должна остаться тайной. Почтенный Канакар не вмешивался в интриги храмовых служителей, но его особое положение в жреческой иерархии не оспаривалось никем, уж хотя бы потому, что все расположенные вокруг Храма школы кукловодов находились под его рукой. Впрочем, посвященный Чирс мог не сомневаться в преданности Канакара, хотя бы потому, что был первым чистокровным горданцем на хрустальном троне со времен своего отца великого Ахая.

Массивные стальные ворота Храма раскрылись бесшумно, пропуская посвященных и их охрану во главе с почтенным Кархадаштом внутрь. Чирс вздохнул и закрыл глаза — ровное гудение, от которого подрагивал пол, указывало на то, что сердце Храма еще бьется, а значит, все еще можно поправить.

Халукару нечасто приходилось бывать в святая святых, и сейчас он с трудом подавлял в себе страх степняка перед непостижимой мощью древних машин. Длинный узкий коридор закончился обширным залом, сплошь заставленным непонятными Халукару предметами. Впрочем, современные горданцы тоже плохо разбирались в этих сложных механизмах.

Большие стеклянные экраны, направленные в никуда, мерцали странным голубоватым светом. Время от времени по ним пробегали зеленые змейки и проступали цифры и буквы. Впрочем, что они означают, понять было трудно. Несмотря на всю свою самоуверенность Халукар слегка оробел и с уважением посмотрел на бледных служителей голубоватых экранов. Однако к уважению примешивалась большая доля презрительного сочувствия — эти жрецы никогда не покидали стен святилища, дабы тайны Храма не распространились по свету. Халукара неприятно поразило равнодушие этих жрецов. Тусклые глаза едва коснулись светлого лика посвященного Чирса, а посвященного Халукара никто, кажется, не удостоил своим вниманием. Жрецы молча гнулись в деревянном поклоне и тут же возвращались к своим обязанностям.

— Рад видеть тебя, посвященный Чирс, да продлятся дни твои вечно, — высокий худой старик низко поклонился прибывшим верховным жрецам.

Это был посвященный Кайдар, Хранитель Мудрости Храма. Чирс дружески обнял старого жреца.

— Мудрость посвященного Кайдара — неиссякаемая сила Храма, — вежливо сказал он.

Старик отрицательно покачал головой:

— Увы, посвященный, сила Храма иссякает, и мои скромные знания бессильны предотвратить неизбежное.

Руки старого жреца мелко подрагивали, бесцветные тусклые глаза слезились — зрелище было жалким, и Халукар горестно вздохнул.

— Неужели нет никакой возможности хотя бы замедлить процесс разрушения?

— Знания утеряны, — голос посвященного Кайдара звучал глухо. — Эти люди способны лишь механически выполнять действия, описанные в старых инструкциях. Пока этого хватает, чтобы поддерживать жизнь в Храме и не позволить угаснуть его сердцу.

— Пешки при Великом, — неосторожно сорвалось у Халукара.

Но посвященный Кайдар кивнул подрагивающей головой в знак согласия:

— Храму дорого стоили внутренние распри — самые мудрые погибли в междоусобицах, а для остальных дверь к знаниям закрылась.

— Сейчас не время для стенаний об утраченном величии, посвященный, — мягко остановил его Чирс, — пришла пора подумать о том, что еще можно спасти.

Глаза старика блеснули надеждой:

— У тебя есть ключ, посвященный?

— Я знаю, где его искать.

— Значит, ключ не пропал бесследно? — На лице почтенного Канакара впервые за все время разговора появилось нечто похожее на интерес.

— Человека, который овладел ключом знаний, зовут Ахаем или Бесом Ожским, кому как нравится, — на губах Халукара промелькнула усмешка. — Еще совсем недавно он был Несокрушимым Мечом Храма.

— Почему был, разве он умер?

— К сожалению, нет. В этом случае ключ был бы у нас в руках.

— Ты промахнулся, Халукар, на тебя это не похоже.

— Никто не застрахован от случайностей, — ответил за степняка Чирс.

— Странно, что жрец столь высокого ранга изменил Великому, — в голосе командира гвардейцев слышалось недоверие. — Разве он не прошел необходимой подготовки?

— Ахай меченый, — сказал Чирс — Ты, почтенный Канакар, уже имел с ними дело два десятка лет тому назад.

— Это опасно. В тот раз меченые прошли все барьеры и узнали слишком много. Если мне не изменяет память, один из них ушел тогда. Три года назад мои люди видели на развалинах Гордана человека, мы решили тогда, что это просто тень, а возможно привидение. Но мы могли и ошибиться.

Лицо посвященного Чирса слегка побледнело. Вряд ли молчун остался после бойни, учиненной владетелями в Ожском бору. Но все может быть. Уцелела сестра Беса, выжил и тот меченый, что стрелял в Геронта. Чирс успел его раз глядеть, прежде чем огненные арбалеты гвардейцев Кархадашта превратили лицо меткого стрелка в кровавое месиво. А потом по убитым прошлась обезумевшая толпа. Больше меченых среди варваров не было. Халукар внимательно осмотрел всех убитых. И уж совершенно точно, среди убитых не было ни одного молчуна. Наверное, следовало бы предупредить Канакара, но Чирс, поглощенный свалившимися заботами, упустил это обстоятельства из виду.

— Тебе придется усилить охрану, почтенный. Молчун — это наш с тобой недосмотр. Хотя, скорее всего, кости этого мерзавца давно уже гниют в земле.

— А почтенный Ахай?

— Бес не знает про подземный ход. Он не знает, для чего нужны скорпионы.

— Мы тоже не знаем, откуда начинается подземный ход к стенам Храма, — нахмурился Канакар. — Гордан велик, и не так-то просто найти иголку в стоге сена.

— Надо найти, почтенный, — твердо сказал Чирс, — и поставить там вооруженную охрану. Мы не можем рисковать.

Кон поднял вверх руку, призывая спутника прислушаться. Бес внял его совету и прижался ухом к металлической стене — стена слабо подрагивала в такт ударам невидимого сердца.

— Это здесь, — прошептал Кон.

Бес с уважением посмотрел на стену — черный металл тускло поблескивал в ярком свете чудесных светильников. Таких светильников меченый не видел даже в Чистилище.

Меченому было непонятно, кто разжигает огонь в этих стеклянных колбах, а спросить было не у кого. Ну разве что у молчуна.

— Электричество, — пояснил Кон, который чувствовал себя в подземелье мертвого города как рыба в воде.

Пешки, нагруженные пороховыми зарядами, присели на корточки вдоль стен, глядя перед собой равнодушными к чудесам этого мира глазами. И только Крол проявил к происходящему интерес: он подошел к стене и постучал по ней костяшками пальцев.

— А ты уверен, что там за стеной именно Храм?

— За эти годы я облазил здесь все вокруг. Дважды натыкался на охрану и едва уносил ноги. Я отыскал и Храм, и десятки школ, расположенных в округе. Школы, где нормальных людей превращают в безмозглых тварей. Я рассказал о них Сабудаю, и это было моей ошибкой. Сабудай был неглупым человеком, но он понятия не имел, с какой силой ему придется столкнуться. Мои доводы на него не действовали. Он собрал четыре сотни отчаянных головорезов и решил освободить захваченных в плен соплеменников. Дьявольская сила остановила их на дальних подступах к Храму. Люди Сабудая рубили друг друга с остервенением, редким даже среди этих отчаянных ребят. Ара привез вождя варваров притороченным к седлу, и они были единственными, кто вырвался из ада.

— Ладно, — почесал затылок Бес — Я, пожалуй, попробую.

Он провел рукой по металлической стене, нащупал пальцами углубление и замер. Кон отступил назад и застыл в неподвижности, сдерживая рвущееся из груди дыхание. Почти два десятка лет он ждал этой минуты, и все-таки дождался, дожил. Что бы там ни говорили, а акт мести одно из самых сладостных переживаний в нашей жизни. Бес вложил скорпионов в углубление в стене, абсолютно томно совпадавшее с ними по очертаниям, и смотрел теперь на них не отрываясь. Черные тела скорпионов постепенно становились красными, потом они вдруг вспыхнули ослепительным светом, и меченый, закричав от боли, отдернул руку. Стена дрогнул и стала медленно отодвигаться в сторону, открывая непрошеным гостям проход в святая святых Храма.

Чирс вздрогнул от резкого протяжного воя, разнесшегося по залу. Звук был совершенно невыносимый, больно ударяющий по барабанным перепонкам и нервам.

— Что это значит? — прошептал он побелевшими губами.

— Кто-то проник в сердце Храма, — выдохнул посвященный Кайдар. Жрец со страхом смотрел на стену, в которой были высечены два сцепившихся в смертельной схватке скорпиона. Это был вход со стороны жрецов, но был еще и вход со стороны Гордана.

— Ахай! — грязно выругался Халукар. — Он все-таки знал.

— Что же теперь? — спросил Канакар.

— В Гордан, — лицо Чирса окаменело. — Привези мне мальчишку живого или мертвого.

— Это конец, — старый Кайдар опустился прямо на каменные плиты пола.

Почтенный Канакар, не говоря ни слова, вышел. Его тяжелые сапоги гулко застучали по коридору. Сторожевой пес Храма бежал, торопился как никогда в жизни, и без всякой надежды на успех.

— У них есть порох, — сказал Чирс, его голос, как ни странно, звучал почти спокойно.

И словно в подтверждение его слов раздался мощный взрыв. Сирена мгновенно смолкла, свет погас. Чирс, отлетев в сторону, ударился о какой-то выступ и потерял сознание. Очнулся он на свежем воздухе. Почтенный Кархадашт осторожно поддерживал голову наместника Великого. Рядом стоял Халукар, лицо степняка было бледнее обычного, но на тонких губах играла привычная усмешка.

— Кажется, мы проиграли, посвященный Чирс.

Чирс обернулся: обугленная пирамида величественно возвышалась среди бескрайней степи, суровая и на первый взгляд недоступная в своей непререкаемой мощи, но это была лишь тень рухнувшего величия.

Испуганные жрецы, оглушенные взрывом, но, кажется, не пострадавшие, ошалело пялили глаза на посвященных.

— Кайдар умер, — равнодушно заметил Халукар. — Слабое сердце.

— Мудрость Храма умерла вместе с ним, — губы Чирса дрогнули в жалком подобии улыбки.

— Рано или поздно, но это должно было случиться, — философски заметил Халукар. — Мудрость умерла, но сила еще осталась. Наш долг — удержать этот мир от полного развала.

Бес бежал по улицам мертвого города, то и дело спотыкаясь о камни развороченных мостовых. Рядом тяжело отдувался Крол, меч в его руке казался красным не то от крови, не то от зарева разгорающегося пожара. Бес вскинул автомат и выстрелил. Неуклюжий горданец исчез в проломе полуразвалившегося дома. Кто-то стрелял им вслед, но Бес не пригибался и не останавливался. Пули свистели над его головой, отбивая куски кирпича от стен, сложенных когда-то руками его предков. Рухнула последняя твердыня горданцев, труд десятков поколений гордого народа. Четыре сотни гвардейцев Канакара, растерянных и потрясенных, метались по мертвому городу с одной мыслью в голове — отомстить. Отомстить во что бы то ни стало, и хотя бы этим приглушить рвущую сердце боль. Все рухнуло в один миг. Чужие люди проникли к сердцу Храма и раздавили его безжалостной рукой.

Девять пешек и молчун Кон уже валялись среди развалин с простреленными головами. Кон дорого продал свою жизнь — несколько десятков гвардейцев, разодранные в клочья чудовищными взрывами, составили почетный эскорт последнего молчуна Башни. Уцелели только Бес и Крол, но эти двое были словно заговоренные. Канакар выругался и взмахнул рукой. Пятеро гвардейцев бросились бегущим наперерез. Бес ответил на их огонь огнем из своего автомата. Два гвардейца рухнули, но и меченый захромал. Крол подхватил раненого кукловода и исчез с ним в груде развалин.

Канакар первым добежал до готовой рухнуть стены и первым ткнулся лицом в серые камни, получив в подарок от Беса порцию свинца. Длинное тело почтенного горданца дернулось и затихло. Уцелевшие гвардейцы склонились над своим мертвым командиром. Все было кончено. Храм больше не нуждался в своих защитниках. Время остановилось.

Холодные капли дождя, упавшие на лицо, заставили Беса очнуться. Крол сидел рядом и не то пел, не то стонал, раскачиваясь из стороны в сторону. Красные глаза его бессмысленно смотрели на мертвый город. Нужно было уходить, Бес тронул Крола за плечо:

— Коней, и поживее.

Крол исчез в темноте, бесшумный как привидение. Бес поморщился, рассматривая рану на ноге. Ему опять повезло — он уцелел там, где уцелеть было невозможно. Зачем? Последний меченый на этой земле. Хотя нет, не последний! А Волк? А Тор? Пройдет совсем немного времени, и они станут мужчинами. Чтобы жить. Чтобы мстить этому миру за широкую улыбку Гарольда и кривую усмешку Чирса. Кон мертв, но не все еще потеряно. Пока мы живы...

Книга II