– Вот чего я не учел, – последовало мое очередное самокритичное признание. – Конечно же потоки лавы залили всю округу. Что же вы находите в базальте? Глиняную посуду, домашние принадлежности из камня, рукоятки топориков, что-то в этом роде?
– Если не вдаваться в подробности, – кивнул он. И поколебавшись, добавил:
– Честно говоря, в отличие от рядового торговца, я выкладываю за витринное стекло наихудшие товары. Вещицы, которые вам попадались на глаза у меня в комнате^ я рассматриваю как никчемные эффектные безделушки, пустяковинки. У меня здесь припрятаны кое-какие клады – я и намеком не раскрою вам, где именно, – это фантастически богатая коллекция полинезийских древностей, неолит. Она поразит научный мир! Ошеломит!
Он вновь двинулся вперед, не пересекая, как я ожидал, пещеру, не следуя электрическому кабелю, не держа курс на огоньки в туннеле напротив. Он включил электрический фонарик и повернул по правую руку от себя, демонстрируя мне различные места, интересные тем, что именно отсюда явились в современность полинезийские древности.
Он застыл перед особенно заметной выемкой в известняке и сказал:
– А здесь мы откопали балки и другие конструкции дома, который, видимо, может быть назван старейшим на земле. Почти в абсолютной сохранности.
– Каков же его возраст?
– Семь тысяч лет, почти наверняка, – быстро ответил он. – Ван Дупрец из Амстердама, приехавший сюда вместе с журналистами, называет другую цифру: всего четыре тысячи. Ну что скажешь об этом человеке? Дурак!
Конечно дурак!
– А на какой фундамент опирается ваша датировка? – спросил я не без любопытства.
– На опыт и знания! – отрезал он. – Ван Дупрец, невзирая на его дутую репутацию, не располагает в достаточном объеме ни тем, ни другим. Этот человек – дурак!
– Гм-м, – промычал я уклончиво и оглядел открывшуюся перед нами третью пещеру. – Глубоко здесь?
– Футов сто. Может быть, сто двадцать. В глубь горы. Нервничаете, Бентолл?
– Еще бы! Я никогда не думал, что археологи забираются так глубоко – в толщу земли да и в толщу веков. Наверное, это рекорд?
– Около того, около того, – проговорил он самодовольно. – А они-то вообразили, что достигли максимальных глубин в долине Нила или в Трое. – Он пересек третью пещеру и снова очутился в туннеле, скупо освещенном аккумуляторными лампочками. – Здесь нам предстоит встреча с Хьюэллом и его командой. – Он посмотрел на часы. – Они вот-вот появятся. Шутка ли, вкалывают весь день.
Они все еще «вкалывали», когда мы добрались до точки, где туннель постепенно образовал зачаточный набросок четвертой пещеры. Было их там девять человек: одни откалывали от стен кирками да ломами глыбы породы, осыпавшиеся к их ногам грудой щебня, другие погружали этот щебень в вагонетки на резиновых шинах. Гигант в полотняных штанах и фуфайке внимательно, под прожекторным лучом фонарика, осматривал каждую глыбу.
На них стоило посмотреть – и на рабочих, и на человека с фонариком.
Рабочие показались мне – все как один – китайцами, хотя были слишком высоки, мускулисты и костисты для своей расы. Причем в жизни я еще не встречал таких крутых, тертых типов. Но, впрочем, где гарантия, что я не стал жертвой оптического обмана. Едва брезжущий свет, падающий на потные, перепачканные лица, мог исказить любое, самое прекрасное и добродетельное лицо.
Зато начальник, явно застрахованный от оптических обманов, не внушал иллюзий. Когда он, выпрямившись, направился к нам, я понял: вот самый крутой, самый тертый субъект из всех, мною виденных. Росту в нем было шесть футов три дюйма, но впечатление многократно приумножалось за счет широких плеч, массивных мускулистых рук, пальцы которых едва не встречались с коленями. Его лицо напоминало работу скульптора, преследовавшего единственную цель: как можно быстрее вырубить из цельной скалы скульптурный портрет – главное, как можно быстрее. Не имелось на этом лице ни изгиба, ни извилинки. Оно являло собой кусок гранита, иссеченный плоскостями, ракурсы которых заставили бы стариков кубистов плясать от восторга. Подбородок его походил на экскаватор, рот – на надрез, нос – на огромный клюв. Холодные темные глаза, глубоко посаженные, и кустистые брови напоминали дикого зверя, выглядывающего из мрачной пещеры. Боковые стороны этого лица – щеками их назвать язык не поворачивается – были испещрены морщинами, иссушены загаром, исполосованы подобно старинному пергаменту. Словом, романтическую роль главного героя в оперетте я бы ему не доверил.
Профессор Визерспун представил нас, Хьюэлл протянул руку и произнес:
– Рад познакомиться, Бентолл.
Голос его, нутряной, прерывистый, странным образом перекликался с его мошной фигурой и с его телом. А его «рад познакомиться» стопроцентно совпадало с радостью, которую на тех же островах сотней лет ранее выражал каннибальский вождь по прибытии к берегу последнего из длинной череды превкусных миссионеров. У меня перехватило дыхание, когда гигант взял мою руку своей лапищей. Но он обошелся со мной по-божески. Почудилось было, будто мою конечность прокручивают в стиральной машине. Но когда он ослабил хватку, выяснилось, что все пальцы на месте. Помятые – но на месте.
– Слышал о вас нынче утром, – протрубил он. -Канадец? Северо-запад Америки? – Я колебался, а он продолжал:
– Слышал, что ваша супруга прихворнула. Острова – они острова и есть, здесь всякое случается, трудно вам пришлось.
Мы потолковали малость на эту тему: как трудно нам пришлось, потом я дал выход своему любопытству:
– Вам, верно, пришлось немало попотеть, обзаводясь рабочей силой.
– Овчинка стоит выделки, – ответил вместо Хьюэлла Визерспун. – С индийцами чертовски трудно. Необщительны, подозрительны, угрюмы. Фиджийцы посимпатичней, но чуть только им предложишь поработать, падают в обморок. Аналогичная ситуация с теми белыми, каких удается раздобыть: это, как правило, шаромыжники, бродяги, бездельники. Иное дело – китайцы.
– Изо всех, с кем мне доводилось знаться, – лучшие работники, – подтвердил Хьюэлл. Каким-то непонятным образом ему удавалось разговаривать, не раскрывая рта. – Прокладывать дороги или туннели – в этом они мастаки. Западных американских железных дорог не было б, кабы не они.
Я ограничился какой-то более-менее уместной репликой. Осмотрелся.
Визерспун резко среагировал:
– Чего вы ищете, Бентолл?
– Ясное дело: высматриваю раритеты. – И далее с преувеличенным энтузиазмом:
– Интересно ведь увидеть глазами свидетеля, как их извлекают прямо из недр.
– Боюсь, сегодня вы ничего не увидите, – прогудел Хьюэлл. – Счастье, ежели хоть что разок за неделю попадется. Верно, профессор?
– Притом большое счастье! – согласился Визерспун. – Ну, ладно, Хьюэлл, не будем отвлекать вас. Просто хотел показать Бентоллу, чем мы здесь дышим. Значит, за ужином повидаемся.
Визерспун взял обратный курс: по лабиринтам шахты, через тернии темных переходов к ослепительному солнечному сиянию, а там – вниз, к дому. Он болтал без устали, но я его больше не слушал, поскольку увидел и услышал все, что хотел увидеть и услышать. Едва мы вошли в дом, он, сославшись на срочные дела, удалился, а я направился к Мэри. Она сидела на кровати с книгой в руках, подобрав под себя ноги, и выглядела вполне безмятежно.
– По-моему, ты собиралась поспать, – заметил я.
– Я сказала, что не собираюсь двигаться. Большая разница. – Она вновь вальяжно откинулась на свои подушки. – Теплый денек, прохладный ветер ласкает пальмы, и все это на фоне пенистого прибоя, синей лагуны и белого влажного песка. Чудесно, правда ведь?
– Понятно. А что ты там читаешь?
– Книжку про Фиджи. Очень интересная. – Она сделала жест, приобщающий к нашей теме груду книг на столике рядом с ней. – Здесь много чего о Фиджи, а также по археологии. Томми-китайчонок притащил их сюда. Тебе тоже стоило бы почитать.
– Потом. А как ты себя чувствуешь?
– Долго ты додумывался до этого вопроса.
Я насупился, двинул затылком куда-то туда, себе за спину, изображая кивок. Она мгновенно среагировала.
– Прости, милый! – импульсивный возглас, превосходно исполненный. – Я не должна была так говорить... Я чувствую себя намного лучше. Это чистая правда. Это так же верно, как и то, что вчера лил дождь. Хорошо прогулялся? – Банальности, но банальности, великолепно разыгранные, – на том же уровне, что и возглас.
Я чуть было не приступил к рассказу о своей приятной прогулке, как вдруг послышался робкий стук в дверь, откашливание, и в комнату вошел Визерспун. По моим расчетам, за дверью он провел не менее трех минут. За спиной у него нарисовались фигуры Джона и Джеймса, парней с Фиджи.
– Добрый вечер, миссис Бентолл, добрый вечер. Как себя чувствуете? Лучше, разумеется, лучше! Вы на самом деле выглядите лучше. – Он перевел взгляд на книги и тотчас нахмурился:
– Откуда они, миссис Бентолл?
– Надеюсь, я не совершила ничего предосудительного, профессор Визерспун, – обеспокоенно произнесла она. – Я попросила Томми дать что-нибудь почитать. Он и притащил все это. Не успела я взяться за первую книжку, как...
– Это редчайшее, ценнейшее издание, – сообщил он раздраженно. – Наиредчайшее, наиредчайшее. Из фонда персональной библиотеки, откуда книги не выдаются. Так уж заведено у нас, археологов. Томми не вправе был... Но не расстраивайтесь, не расстраивайтесь. У меня прекрасный набор романов, отличная коллекция детективов, что вам заблагорассудится. – Он заулыбался, великодушно позабыв об инциденте. – Я пришел, чтоб довести до вашего сведения приятную новость. Вы с мужем будете жить одни все оставшееся время. Джон и Джеймс за день очистят помещение от лишних вещей.
– Что вы, профессор! – Мэри потянулась к профессорской руке. – Как приятно! Вы так добры! Поистине ваша доброта беспредельна!
– Не стоит благодарности, моя дорогая, не стоит благодарности! – Он стал гладить руку и увлекся этим занятием куда больше, чем следовало, раз в десять больше, чем следовало. – Просто я подумал, что уединение в гостевом доме придется вам по душе. – Все это произносилось с каким-то повторяющимся периодически прищуром полузакрытых глаз, который я сначала приписал приступу колита, и зря: подмигивание, оказывается, имело жуликовато-иронический подтекст. – Смею утверждать, вы состоите в браке не очень долго. А теперь скажите, миссис Бентолл, позволит вам здоров