Никто не поддержал разговор. Китаец пересек темницу и вторым ключом отпер вторую дверь.
Эта часть блокгауза аналогична предыдущей, только освещена куда лучше. Угол комнаты огорожен фанерой, для того, видимо, чтобы изолировать радары от ослепляющих ламп. Ровно гудит дизель-генератор. Труба, уходящая под потолок, выводит, видимо, наружу выхлопные газы. Два вентилятора. А между фанерной кабиной и генератором – консоль. Простая штуковина. Металлический ящичек с рацией. Ровный ряд кнопок, при каждой словесное обозначение и лампочка-индикатор. Первая мечена ярлыком: «Гидравлика». Вторая – «Вспомогательная». Обе служат для завершающей проверки систем снабжения маслом и электричеством. На третьей стоит: «Разъединитель». Эта, надо полагать, отключает внешние батареи электропитания. На четвертой: «Контроль полета». Эта подает радиосигнал электронному мозгу ракеты. Пятая – «Стойки» – освобождает ракету из крановых лап. Шестая – «Краны» – отводит краны на безопасное расстояние. Седьмая – «Запуск» – включает вентиляторы охлаждения. Через две секунды после ее сигнала часовой механизм запустит первые четыре цилиндра из девятнадцати, через десять секунд запустится следующая цепь, будет активирована и перейдет в режим ожидания система самоликвидации. Ожидания непредвиденной нештатной ситуации. Ожидания момента, когда оператор нажмет восьмую кнопку.
Последняя, восьмая кнопка расположена в стороне. Ее не спутаешь с другими. Белый квадратик на красном фоне, выделенный металлической аббревиатурой ЭАСУ (электронная автоматическая система уничтожения). На эту кнопку нажать непросто. Сперва надо сорвать проволочную сетку, потом повернуть кнопку вокруг собственной оси на 180°.
Разглядываю консоль. Прикасаюсь к рации, изучаю свои записи. Надо мною маячит Хьюэлл. Мешает сосредоточиться. К счастью, мне незачем сосредоточиваться. Леклерк молча сверлит меня слепыми глазами. Наконец охранник что-то шепчет ему на ухо, указывая пальцем на заднюю дверь.
Леклерк исчезает, но через полминуты возвращается.
– Поторапливайся, Бентолл, – бросает он. – «Неккар» попал в шторм. Погода у них неуклонно ухудшается, что может помешать наблюдениям... Нашел, что хотел?
– Нашел.
– Справишься?
– Еще бы! Конечно справлюсь.
– Когда?
– Через пятнадцать минут. От силы – через двадцать.
– Пятнадцать? – Он помолчал. – Доктор Фейрфилд говорил, что требуется сорок минут.
– Мне безразлично, что говорил доктор Фейрфилд.
– Ты прав. Можешь начинать.
– Что начинать?
– Подключение цепей зажигания, дурак.
– В наши переговоры вкралась опечатка. Я не изъявлял согласия подключать зажигание. Ни разу, ни единым словом. Иметь дело с этой чертовой штукой?! Ни за что!
Трость замерла в воздухе. Леклерк шагнул ко мне.
– Не будешь иметь дело с этой штукой! – Голос его охрип от злости. – Зачем же ты отнял у нас два часа своими мнимыми попытками разобраться в ракете?
– Понятно зачем. Чтоб выиграть время. Помнишь, что я сказал Харгривсу? Время работает на нас. Ты же ведь записывал меня на магнитофон.
Я видел: этого не избежать. Я понимал: этого не избежать. Но у меня был жар. Соответственно была замедленная реакция. И потому трость, опустившаяся на мою щеку с неистовым гневом, произвела на меня впечатление острого как бритва, карающего меча. Я захлебнулся воздухом, спотыкаясь, попятился назад, потом вдруг кинулся на расплывающуюся фигуру. Я не успел сделать ни фута, лапы Хьюэлла чуть не вырвали из левого плеча больную руку. Впоследствии удалось выяснить: рука осталась на месте. Видимо, он воткнул ее назад. Я развернулся и изо всех сил ударил правой рукой, но, ослепленный болью, промахнулся. Я еще не восстановил равновесие, как охранник схватил меня за правую руку. Трость снова засвистела у меня под носом. Предчувствуя худшее, я присел, и удар пришелся по макушке. Вновь засвистела трость, но третий удар не настиг меня. Хьюэлл на полпути перехватил запястье Леклерка. Рука Леклерка застыла, словно перехваченная натянувшимся поводком. Он попытался рывком корпуса высвободиться. Куда там! Рука Хьюэлла и не пошевельнулась.
– О, черт! Отпусти! – Голос Леклерка перешел в злобное шипение. – Убери руки!
– Прекратите, босс. – Ровное гудение этого нутряного баса нормализовало обстановку. – Он ведь уже наполовину мертв. Хотите прикончить его? Кто же тогда запустит ракету?
На миг воцарилось молчание. Потом Леклерк заговорил нормальным голосом:
– Спасибо, Хьюэлл. Ты прав. Он меня сам спровоцировал.
– Я и сам бы с удовольствием свернул этому умнику шею, – проурчал Хьюэлл.
В друзьях они меня не числили. Это точно. Но о них я в данный момент не беспокоился. Я был поглощен собственными проблемами. Левая рука и левая щека выясняли отношения: что болит сильнее. Конкурс завершился неожиданным миром. Две боли слились в одну всепоглощающую боль. Я косился на кнопки. Они, подобно фасолинам на раскаленной сковородке, то появлялись в поле моего зрения, то отпрыгивали прочь. Хьюэлл не преувеличивал. Я медленно и верно рассыпался на составные части. Или даже не столь уж медленно.
Я слышал голоса, но не мог определить, кому и что они говорили. Я отпрянул, бухнулся на стул, ухватившись, чтобы не упасть, за консоль.
Снова голоса. На сей раз я расслышал Леклерка. Он подошел поближе, сжимая трость до побеления суставов. Видимо, сдерживал ярость с превеликим трудом.
– Ты меня слышишь, Бентолл? – спросил он ледяным шепотом, который понравился мне еще меньше недавней бури. – Ты меня понимаешь?
Я смотрел на заливавшую пол кровь.
– Мне нужен доктор, – прошептал я. Мой рот одеревенел. Говорить было трудно. – Опять открылась рана.
– Плевать мне на твои раны. – О, добрый самаритянин! – Ты запустишь ракету, не откладывая, прямо сейчас!
– Ах! – сказал я, заставляя себя распрямиться. Я сощурил глаза, чтоб сфокусировать его образ. И вот он замаячил у меня перед носом как шестерка привидений на экране испорченного телевизора. – Как ты меня заставишь? Тебе ведь придется меня принуждать. А как? Пытками? Будешь по старинке рвать ногти? – Я почти обезумел от боли. Я сам себя не понимал. – Вздернешь на дыбу? Отправишь на тот свет? Да я ведь этого даже не почувствую. И еще: руки у меня дрожат, как осенний лист на ветру. – Я показал им, что мои руки и на самом деле дрожат, как лист на ветру. – Каким же образом я запущу капризную...
Он ударил меня тыльной стороной ладони по губам, причем с силой.
– Заткнись! – приказал он холодно. Флоренс Найтингейл вмиг полюбила бы его. Он знал, как обращаться с больными. – Есть и другие способы. Помнишь, что произошло, когда тот глупый лейтенантик не ответил на мой вопрос? Помнишь?
– Да. – Хоть и казалось, что прошел с тех пор месяц, прошло едва ли несколько часов. – Помню. Ты прострелил матросу затылок. В следующий раз лейтенант подчинился.
– Подчинишься и ты. Приведу сюда моряка и попрошу тебя запустить ракету. Не подчинишься, я его пристрелю. – Он прищелкнул пальцами:
– Вот так.
– Неужели пристрелишь?
Не отвечая, он кликнул одного из подчиненных. Китаец кивнул, повернулся и пошел. Он не сделал и пяти шагов, как я сказал:
– Верни его.
– Так-то лучше, – кивнул Леклерк. – Готов сотрудничать?
– Вели ему привести сюда всех матросов. И всех офицеров. Можешь перестрелять их всех до единого. Увидишь: мне на это плевать.
Леклерк внимательно изучал меня.
– Ты что, совсем спятил, Бентолл? У меня слова с делом не расходятся.
– У меня тоже, – ответил я устало. – Ты, Леклерк, забыл, кто я такой. Я контрразведчик, и принципы гуманности меня нисколько не колышут. Ты должен это знать лучше других. Вдобавок я убежден, что ты их перестреляешь в любом случае. Ну, умрут они на двадцать четыре часа раньше, чем положено по расписанию. Какая им разница... Валяй, трать боеприпасы!
Он молча разглядывал меня. А секунды шли одна за другой. Сердце мое тяжко колотилось. Ладони вспотели. Потом высохли. Он верил мне безоговорочно. Ведь его преступный мозг руководствовался в точности такой же логикой. Он негромко приказал что-то Хьюэллу. Тот ушел вместе с охранником. Потом обратился ко мне:
– У каждого имеется своя персональная ахиллесова пята. Верно, Бентолл? – почти дружелюбно спросил он. – Ты, сдается, любишь свою жену?
Жара в железобетонном блокгаузе была невыносимой, но я похолодел вдруг, словно очутился в холодильнике. На миг даже боль оставила меня в покое. По спине побежали мурашки. Я покрылся гусиной кожей... Во рту пересохло, а в животе забарахталась отвратительная тошнота, вызываемая страхом. Да, я испугался. Подобного ужаса мне не приходилось испытывать никогда. Он был осязаем, этот ужас. Я ощущал его руками. Я чувствовал этот вкус во рту, самый омерзительный вкус из всего, мною изведанного.
Его запах пронизывал воздух – квинтэссенция всего земного зловония. О Боже, я должен был предвидеть: такой миг наступит. Я представил себе ее лицо, искаженное болью, карие глаза, потемневшие от муки. Такой безошибочный способ! Только Бентолл мог проморгать неотвратимое!
– Треклятый дурак, – проговорил я с презрением. Пересохший рот с трудом выговаривал слова. А ведь еще надо было окрасить их должным пренебрежением. Но я справился с задачей. – Никакая она мне не жена. Зовут ее Мэри Хоупмен. И познакомились мы ровно шесть дней назад.
– Не твоя жена? – Он, кажется, ничуть не удивился. – Значит, сообщница?
– Значит, сообщница, сознательно идущая на риск. Профессиональная разведчица с большим стажем. Не шантажируй меня ее участью. Она расхохочется тебе в лицо, когда проведает об этих тактических ухищрениях.
– Ах вот как! Говоришь, разведчица! Что ж, можно поздравить английское правительство. Благообразием ваши женщины-агенты не отличаются, и мисс Хоупмен выравнивает баланс. Очень хорошенькая девица. Я лично нахожу ее обворожительной. – Он остановился. – Раз она тебе не жена, ты не будешь возражать, если она вместе с остальными дамами последует за нами дальше? К месту назначения.