— Всё уже, трусишка, — выдохнул Дезире в мой затылок.
Я завозилась, скосила глаза, готовясь сразу же зажмуриться, — но ничего страшного действительно не было. Напротив нас стоял мраморный рыцарь, каменный и безразличный, и на белом плече его сидела птица.
Почему-то это была чайка, крупная и вертлявая. В Марпери не водились такие.
Она гаркнула что-то по-своему, по-чаечьи, нагадила и улетела.
— Дези… или… то есть… мне теперь надо говорить?..
— Дезире. Амрис — это давно уже девятое имя.
Тайное, сообразила я. Неназываемое. В котором зашифрованы прошлое и смерть, и всё такое. Имя, в честь которого туманный ковыль поёт странную песню — каждому свою — а лунные смотрят снова болезненные картины, чтобы не забыть, кто они есть на самом деле.
Так мы и стояли в молчании. Иногда я косилась на Дезире, но у него было нечитаемое лицо. Усмирив бурю внутри — мне казалось, что кишки мои завязались в узел и так перевернулись, — я легонько толкнула в бок:
— И что теперь?
— Ничего, — он пожал плечами с тем же нечитаемым лицом. — Главное, что ты нашла меня, а не…
Он замолчал, и я требовательно толкнула его снова.
— Ты могла видеть в тумане свою смерть, — неохотно сказал Дезире. — Если бы ты подошла к ней, ты вышла бы в те самые место и время, где она случится. Но теперь это неважно. Однажды песня песка закончится.
— Однажды?
— Здесь сложно со временем, — Дезире пожал плечами. — Иногда туман уходит через час, а иногда через неделю.
Я устроила голову у него на плече, погладила белые перья, а потом сообразила:
— Нам нельзя через неделю. Там ведь ритуал, чернокнижники, чёрный полдень. Става! И я ведь говорила с Ллинорис, и она…
— Не переживай. Скорее всего, проклятие призовёт меня и отсюда.
— Скорее всего? А если… если нет?
Дезире безразлично пожал плечами. У него было лицо человека, заранее смирившегося с неминуемым будущем, — и оно было едва ли не страшнее всего того, что я видела в тумане раньше.
— Тогда разверзнется Бездна.
— ii
Разверзнется Бездна. Лопнет немая земля, хлынет чёрная вода. Зашепчут стеклянные волны, сила растечётся по Лесу, — ты только возьми…
Люди, которые этого хотели, смогут сделать с нею что-то ужасное. А потом, когда — если — проклятие всё-таки призовёт Усекновителя, белое небо разобьёт чёрная молния. И прекрасный цветастый Огиц, рождённый из невозможной мечты о будущем, превратится в изломанную тень, полную закрытых районов и руин.
Дезире уснёт, а Полуночь позаботится о том, чтобы он спал всегда. Вот как всё будет, если только…
Эту мысль было сложно и странно думать — безумная абстракция, которая никак не может поместиться в сознание.
Всё будет так, если только мы не найдём выход.
Всё будет так, если только я не умру.
Только не нужно думать, будто бы я героиня. Героями можно счесть тех, кто хорошо понимал, что именно делает. А я была в сизом странном тумане, в который превратился поющий песок из хрустального лунного дворца, вокруг меня были тени, у моего мужчины выросли крылья, и всё это было так пронзительно не по-настоящему, что казалось — всё возможно.
Возможно абсолютно всё.
Молодая оракул по имени Лира видела меня в голубом платье и с цветами в волосах. Она видела, как я уезжаю из города, — но это было лишь одно из её видений, и она, благодарная за помощь с похоронами, решила, что именно этому будущему она хочет помочь сбыться.
Не потому ли, что в другом будущем я умерла?
Я была столько лет — невидимой ниточкой на фоне, пока не выдернешь — и не заметишь, что она вообще была. Я жила свою тихую жизнь на самой окраине Гажьего Угла, и написанная для меня судьба казалась простой и ясной.
Но потом я выбрала.
И вот теперь — теперь я наконец могла понять, для чего на самом деле это было нужно.
— Ты знаешь, — я сказала это очень бодро, — на самом деле, мы можем отсюда выйти.
— Из лиминала?
— Да, — я кивнула. — Меня научила этому новая оракул. Я ведь рассказывала, что я сшила саван? Так вот, она тогда что-то видела в моей руке, и она меня научила.
В лице Дезире был скепсис.
— Ты же знаешь, что оракул всё и всегда видит верно, — я старалась звучать строго и уверенно. — Оракул никогда не ошибается, так ведь? Не знаю, как там это у них устроено, но она что-то видела. Она сказала, что из тумана можно выйти по нитке.
Это всё была полная ерунда, но она сочинялась очень легко, как будто я всю жизнь готовилась к этой лжи.
— Я выведу тебя отсюда, — твёрдо сказала я. — Но только если ты мне кое-что пообещаешь.
Дезире вопросительно поднял бровь. Это всегда выходило у него криво и от этого очень смешно, но я была настроена серьёзно.
— Пообещай, что ты никого не убьёшь.
Он рассмеялся.
— Олта, я не могу этого обещать. Я ничего не решаю.
— Ну знаешь ли! Значит, возьми и реши!
— Это не так работает, — он усмехнулся и покачал головой.
А я вдруг рассвирепела.
— Именно так это и работает! Просто ты трусливая собака, а не лунный жрец. Из чего там, говорят, мы все сделаны? Из прошлого, крови и крупинки света? Поэтому будем жить, как для нас придумано, и делать, что получается? Хватит этого. Хватит! Если Бездна дала тебе силу, значит, она сейчас твоя. Ты решаешь, что с ней делать. Вот возьми и реши!
Дезире покачал головой:
— Она позовёт меня, Олта. Тогда возникнет меч, и…
— И ты сделаешь так, как решишь! Что там про Бездну говорят? Что из-за неё всё возможно. Что имеет значение только воля. Сколько раз ты сам мне говорил, что надо попробовать и что всё получится? Так давай!
Он смотрел на меня со странным выражением лица, то ли обиженным, то ли задумчивым. И в конце концов уронил:
— Хорошо.
— Пообещай мне.
— Тебе мало моего слова?
— Пообещай! Поклянись именем!
— Девятым?
— Твоим!
Не знаю, откуда я взяла это. Может быть, это всплыло в голове от того, как много раз вокруг говорили про лунные имена. А может быть, нашептала сама Бездна. Так или иначе, Дезире кивнул и заговорил нараспев, и я с трудом разбирала в его речи слова.
— Возьми моё имя, — сказал Дезире. — Данное мне против правил именования и отражающее мой свет, пусть оно сделает меня верным моему намерению. Возьми моё имя, чтобы…
Дальше слова отошли далеко от знакомых мне формул и слов лунной книжечки, и я понимала только отдельные суффиксы.
— Так, — произнёс он.
А я отозвалась эхом:
— Так!
Я ощущала себя почти пьяной. Голова была шальная, гулкая, и всё было легко, и само Колдовское море было мне по колено. Я подмигнула Дезире лукаво, поправила у него на голове венок, вынула один из цветков из своей косы. Оборвала лепестки, нашёптывая что-то себе под нос с серьёзным видом. Вырвала из платья нить, сняла с руки ставину фенечку, сплела их вместе. Скрутила их в спиральку, потом раскрутила, потом скрутила снова.
Намотала это безобразие на палец и наморщила лоб.
— Да, — важно сказала я. — Я слышу.
Это была ложь, грубая и наглая. В Лесу всем детям рассказывают, что истину легко отличить от лжи, что у истины есть вес, а ложь — всего лишь фасад, который разлетится от любого движения воздуха. Оттого и слово в книге двоедушников, общее для всех змей — «ложь» — считалось плохим, а мы сами, даже в наше просвещённое время, — немного порочными.
Но ложь лжи рознь, не так ли? И сейчас я врала, совершенно не чувствуя стыда. Потому что, по правде, я не знала, что сделает Дезире, если узнает правду.
Готов ли он пожертвовать мной, чтобы выполнить своё предназначение? А для того, чтобы стать свободным? Что для него перевесит? Что бы это ни было, это не может быть правильно. А потому — и не нужно ему решать.
Да и разве есть у него на это право? Моё ведь решение, а не его.
«Зачарованный» шнурок указывал мне путь — по крайней мере, я делала вид, что он мне что-то указывает. По правде, я просто шла, куда глаза глядят, с самым глубокомысленным видом. Иногда из теней вставали чужие фигуры, и все эти картины были вновь странными и жуткими на вид, — и я знала, что однажды туман приведёт меня туда, куда нужно.
— У нас болтают, — я говорила легко, но выходило громче, чем нужно, как будто я пыталась заполнить голосом стремительно ширящуюся пустоту, — что лунные близки богам. А ещё подобны посланницам смерти.
Дезире наморщил лоб:
— Ты что-то такое рассказывала. Про жаренные в печи души? И смерть, у которой нет почтового ящика?
— Это старуха-смерть. А я говорю про посланниц, они всё больше прекрасные девы, и от их поцелуя засыпаешь навсегда. Вот скажи — есть в этом что-то?
— Ну, что-то, наверное, есть.
— Так лунный — всё-таки чья-то смерть?
— Разве что своя собственная.
Я принуждённо рассмеялась и «сверилась» с ниточкой.
Туман клубился, и мне чудилось в этом что-то пугающее. Тени размылись, и силуэты из них выходили немые и бессюжетные. Мы прошли мимо квадратного, который молился серебряной колеснице, и я вспомнила:
— Я знаю, что Ллинорис — это Полуночь.
Дезире кивнул.
— А что у них… с Крысиным Королём? Я хочу понять. Где ещё спрашивать, если не здесь!
— Я точно не знаю. Там было как-то сложно, она, Крысиный Король, Большой Волк. Это было ещё до того, как она…
— До Охоты?
— Да. А потом она его полюбила.
— Крысиного Короля?.. Но ведь он же… в смысле… как это вообще? Это же она придумала, чтобы мы были равны, чтобы не было Гажьего Угла, и всё такое. А Крысиный Король наоборот…
Дезире пожал плечами:
— Да кто их знает? Олта, это так давно было, что всё могло сто раз перепутаться. Кто его знает, чего там хотел Крысиный Король? Может, и Гажий Угол не он придумал. А, может, она потеряла голову, а потом ей стало стыдно.
— Но она назвала его своим хме. И поэтому Большой Волк на самом деле не мог его убить. И всё это время…