— Я не знала, Бен. Правда, не знала.
— А ты думаешь, я стал бы с тобой играть, если б подумал, что ты знаешь? Я не так одинок. — Мужчина вытер платком затылок. — Хотя, наверное, это была не самая лучшая идея — сквош в такую жару.
— Тебе надо было самому рассказать мне об отце. Почему ты молчал?
Купер посмотрел себе под ноги.
— Если это тебя и вправду интересует, то я сыт по горло всем, что слышу об этом. Мне все это вбивают в голову вот уже два года. Каждый раз, когда я вхожу в здание, мне приходится смотреть на эту чертову мемориальную доску. А ты знаешь, что они еще привинтили маленькую бронзовую табличку к скамейке на Клаппергейт? Для того, чтобы жители Идендейла тоже не забыли своего героя. Так что теперь я стараюсь там не ходить. А если приходится, то обхожу это место по другой стороне улицы, чтобы не видеть этой таблички. А возьми всех этих людей, которые якобы его помнят. Их оказались тысячи… Даже те, кто ничего о нем не слышал, пока он был жив, теперь знают о нем абсолютно все. Это после того, как газеты закончили раскручивать его историю.
— Как в Мюрее…
— Именно. Как в Мюрее. «Это паренек сержанта Купера», «А вы, случайно, не сын сержанта Купера?»… А мне каждый раз больно от этого. Каждый раз, когда я слышу, как кто-то произносит эти фразы, у меня ощущение, что они специально теребят эту рану, чтобы не дать ей затянуться. Смерть отца опустошила меня. А люди не хотят дать мне забыть о ней. Иногда мне кажется, что если еще хоть один назовет меня «пареньком сержанта Купера», я сойду с ума.
Бен бросил мяч на пол и совершенно бессознательно ударил по нему на отскоке — так, что тот задел заднюю стену и вернулся прямиком ему в руки.
— А когда это случилось, ты уже работал в управлении Е?
— И даже в уголовном розыске. Именно в тот момент я арестовывал вора, типичного представителя отбросов Идендейла. И сидя в машине рядом с ним, я услышал крики о помощи по рации. Наверное, я этого никогда не забуду.
— И ты после этого не ушел со службы?
— Конечно, нет, — ответил Бен, удивившись. — Как раз наоборот. Это мотивировало меня еще больше.
— Мотивировало? А у тебя что, есть амбиции?
— Есть. Вот, например, скоро у нас освобождается сержантская должность. Я хочу ее получить.
— Удачи тебе в таком случае, — сказала Фрай. — У тебя должны быть неплохие шансы.
— Я уже ничего не знаю, — ответил Купер. — Сначала я думал, что да, а теперь…
— Конечно, есть, — повторила девушка, внезапно разозлившись на его опустившиеся плечи. Об отце он говорил с гневом и страстью, а через пару секунд изменился и теперь имел вид побежденного.
— Ты так считаешь?
— Мне кажется, что тебя очень уважают. Все в управлении тебя знают. Не говоря уже о простых жителях.
— Ах да. Жители… — произнес Купер с пренебрежением.
— Если б у них было право голоса, то ты давно стал бы мэром.
— Правда? Ну, мы все знаем, насколько на них можно положиться.
Посчитав, что ее извинений достаточно, Диана уже начинала злиться на Бена из-за его нежелания решительно избавиться от того, что делало его таким угрюмым и мрачным. Она наблюдала, как он опять ударил мячом об пол и отбил его длинным медленным свингом, после которого мяч вновь вернулся к ним.
— Мне кажется, что это здорово, когда у человека так много друзей, — сказала девушка, — и когда он живет в такой дружной семье.
Ее напарник отвел взгляд от мяча, озадаченный тем, как изменился ее голос.
— Наверное, ты никогда не сможешь оставить все это, правда, Бен? — добавила она. — Скоро ты женишься, может быть, на старой школьной подружке, вы купите здесь дом, заведете детей, собаку и так далее…
— Конечно, — согласился Купер. — А что в этом плохого?
— А по-моему, хуже этого уже ничего не может быть, — заявила Диана и запустила мячиком в плафон на потолке.
Шарлотта Вернон обнаружила Дэниела в комнате Лауры. На туалетном столике лежала пачка писем, аккуратно перевязанная розовой лентой. Хозяйка дома уже видела эти письма раньше, но никогда до них не дотрагивалась. Она вообще ничего еще не трогала в комнате дочери. Ей казалось, что, сделав это, она признает, что ее девочка ушла навсегда.
— Я написал ей, чтобы сообщить, что буду дома в прошлый уикенд, — объяснил Дэниел. — Она говорила, что хочет со мной поговорить.
— О чем? — спросила его мать.
— Не знаю. Но мне показалось, что это серьезно. И я сказал, что уикенд проведу дома. Но обманул. Я так и не появился…
— Ты всегда писал ей гораздо чаще, чем нам, Дэнни.
— Вам? А вам мои письма никогда не были нужны. Вы всегда занимались своими делами. А вот Лауре нужна была связь с внешним миром. Здесь она себя чувствовала как в тюрьме.
— Не говори чепухи.
— Ты считаешь это чепухой?
Дэниел развернул следующее письмо и пробежал глазами по строчкам, написанным его собственным почерком. Его мать подошла к окну и, слегка раздвинув шторы, посмотрела на оранжерею, зажмурившись от слепящих солнечных лучей, которые отражались от ее стеклянной крыши. Она поправила фарфорового медвежонка, поставив его на положенное ему место на подоконнике. Это было пресс-папье, сделанное из настоящего фарфора «Ройял Краун Дерби»[76] с изысканными рисунками в стиле Имари[77] на поясе и лапах. Грэм привез его в подарок Лауре из одной из своих командировок. Шарлотта перевела взгляд на сына и долго смотрела на него, пока его полное погружение в письма не вывело ее из себя.
— А что конкретно ты там ищешь, Дэнни? — выпалила она. — Подтверждения своей собственной вины?
— Ну, вашей можно и не искать, — сказал молодой человек, густо покраснев. — Ни твоей, ни отцовской. Мне их тыкали в физиономию достаточно долго.
— Не смей со мной так разговаривать!
Шарлотта и сама была расстроена тем, что ее сын не соизволил заехать домой хотя бы на пару дней в перерыве между сомнительными прелестями каникул, проведенных в Корнуолле с друзьями, и возвращением в университет задолго до начала занятий. Она считала, что сын так рано вернулся к месту учебы из-за довольно странного, по ее мнению, чувства ответственности. Миссис Вернон не понимала, почему он предпочитает держаться подальше от дома. Сейчас она с брезгливой гримасой смотрела на грязные пятна на джинсах сына и потертости на его ботинках и принюхивалась к запаху застарелого пота. Он выглядел усталым, на лице у него были видны темные круги под глазами и однодневная щетина. Дэниел сильно напоминал Шарлотте его отца, такого, каким тот был когда-то, девятнадцать лет назад, до того, как успех и деньги заставили его накинуть на себя вуаль обходительности и утонченности. Грэм тоже был когда-то человеком, который с трудом сдерживал свои страсти.
— Одного не хватает, — неожиданно произнес Дэниел.
— Что ты сказал? — не поняла его мать.
— Одного письма. Я написал его Лауре из Ньюкуай в прошлом месяце. И вот его не хватает. Где же оно? Она всегда держала письма по порядку.
— Их просматривала полиция, — неуверенно предположила Шарлотта. — Может быть, они его забрали?
— На кой черт оно им сдалось?
— Не знаю. Все зависит от того, что в нем было написано, правильно?
— А разве они могут это делать?
— Ну, наверное, им разрешил отец. Ты лучше у него спроси. Я ведь не знаю, что они здесь искали.
Дэниел положил письма на стол и опять аккуратно и тщательно перевязал их ленточкой, несмотря на то, что его пальцы дрожали.
— Мне кажется совершенно очевидным, что именно они могли здесь искать.
Юноша направился к двери, но Шарлотта взяла его за руку. Она была уверена, что сегодня он еще не мылся, как, впрочем, и вчера. Шея у младшего Вернона была сальной, а майка вся в пятнах. Его матери до боли захотелось лично оттащить его в ванную и потребовать, чтобы он сбросил всю грязную одежду на пол, как она делала это всего пару лет назад.
Но женщина понимала, что сын уже давно вышел из-под ее контроля. То, что он делал в Эксетере, оставалось для нее абсолютной загадкой. Он больше не рассказывал ей о своих занятиях, друзьях или о том, где живет. И она больше не понимала злого, всем недовольного молодого человека, в которого превратился ее сын.
— Дэнни, — произнесла миссис Вернон, — не осуждай нас слишком сурово. И не стоит возвращаться к прошлым спорам, которые не имеют никакого отношения к тому, что произошло сейчас. Пусть полиция выясняет, что произошло с Лаурой. А мы все должны учиться жить вместе, но без нее.
Она наблюдала за угрюмым выражением лица юноши и вдруг поняла, что уже никогда и ничего не сможет на нем прочитать. Он напряг мышцы, чтобы вырваться, чтобы порвать последнюю физическую связь между ними.
— Твой отец… — попыталась зайти с другой стороны Шарлотта.
Но этого ей говорить не стоило. Дэниел сбросил ее руку со своей.
— Как же я могу не осуждать вас? — злобно усмехнулся он. — Ведь это вы с отцом ответственны за то, что случилось с Лаурой. Вы отвечаете за то, во что она превратилась.
Он остановился на пороге комнаты сестры с искаженным яростью и презрением лицом и посмотрел на Шарлотту.
— А ты, ма, так и не смогла рассмотреть, во что превратилась твоя дочь.
Трое стариков набились на переднее сиденье белого пикапа Уилфорда, который направлялся вниз, от Им Мур в сторону Хоуп Вэлли. По пути друзья старались избегать основных шоссе, оставляя их туристам, но, достигнув шоссе А625, они попали в поток вечернего транспорта, который возвращался из Кастелтона. Все трое сидели в кабине среди пустых мешков и никому не нужных инструментов. Пол машины был засыпан мятыми газетами, на которых валялась старая кость, стояла пластиковая бадья и лежал небольшой мешок с мертвым кроликом. Сэм, сжатый с обеих сторон своими приятелями, неловко ворочался, двигая своими костлявыми коленями и пытаясь найти под приборной доской место для своей трости, подпрыгивая при этом на каждой кочке. За рулем сидел Уилфорд, который глубоко натянул кепку, чтобы волосы не растрепались от задувавшего в открытое окно бриза. Ехал он, неожиданно дергая рулем и резко ударяя по тормозам перед каждым поворотом, к которому они приближались. А вот Гарри, который сидел с внешней стороны, вел себя так, будто ехал в лимузине. Он положил руки на колени и медленно двигал головой, наслаждаясь мелькающим за окном пейзажем.