Плыть было на удивление легко. Отморгав кодовое сообщение, диверсанты, как и было оговорено, оставили сигнальный фонарь зажжённым в качестве маяка. Так что нам оставалось только грести на свет. Море было тихим, и волны плыть не мешали, и, как следствие, через достаточно короткий промежуток времени я взбирался на борт...
Ничего себе! Запах крови ударил в нос мутящей волной, тем более что ветра почти не было. Мясокомбинат какой-то. Усилием воли я подавил рвотные позывы и поблагодарил Бога за тусклый свет редких факелов на галере — штабеля мертвецов не так сильно бросались в глаза и не добивали деталями.
— ... Берхан. Вижу вы не ленились.
— Война, принц. Выглядит она именно так.
— Кто бы сомневался. Потери есть?
— Нет.
Я выдохнул с облегчением.
— Отлично. Как прошёл захват?
— Если честно... отвратительно. Палуба шатается, норовит выскользнуть из-под ног. Размахнуться трудно — везде какие-то верёвки, палки. Копья вообще бесполезны. Под ногами всякий мусор. Я чувствовал себя как новобранец, в первый раз взявший саблю. Спасло то, что почти вся команда спала... а те, кто не спал, вели себя как оцепеневшие бараны.
— Понятно. Ну что ж, будем учиться сражаться на кораблях. Никуда от этого не деться. Пленные есть?
— Только рабы. Солдат убили всех... включая капитана — он поймал стрелу в бою.
— Суровые вы парни. Слушай, а какого чёрта мертвецы на палубе лежат? Нельзя было в море сбросить?
— Нельзя, принц. Вдруг их морем отнесёт к крепости.
— Конспирация... — Я обернулся вокруг и вдруг наткнулся на пару глаз, висящих в темноте. — Людоед, ... ...!
— Ачан не людоед, принц, — ответила мне чернота. — Наше племя не ест сердца врагов, мы только отрезаем их головы.
Успокоил, называется.
— Ну уж нет, ты будешь у нас людоедом, только в хорошем смысле этого слова.
— Это как? — опешил негр.
— Не волнуйся, жрать никого не надо будет. Я, как военный вождь, дарю тебе новое воинское имя, Людоед. Носи его с гордостью. Пусть твоё оружие пожирает жизни моих врагов, а твоё имя вселяет ужас в их сердца!
Негр прорычал в ответ что-то восторженное и умчался. Праздновать, наверное.
— Принц, ты понимаешь, что тебе придётся теперь переименовывать весь мой отряд, а мне к этим именам привыкать?
— Осилим. Как раз отличный повод узнать твоих ребят поближе. А то кроме тебя, Каасы и людоеда я никого толком не знаю.
— Растёшь, принц.
— Так, проехали. Вернёмся к предстоящему бою. Корабль — хорошо, но операция далеко не закончена...
Я хотел продолжить, но странная активность возле трупов привлекла моё внимание.
— Берхан, чем они там занимаются с мертвяками? Не рановато трофеи снимать?
Диверсант повернул голову вслед за моим взглядом.
— А, это. Они отрезают у врагов уды.
— Что?! Что они отрезают?
— Уды, мужское достоинство.
Мне поплохело.
— Это древний эфиопский обычай, принц... Принц?
Я ухватился за плечо Берхана.
— Так, веди меня... подальше от этого обычая.
Берхан меня отвёл действительно подальше, но лучше мне не стало, ибо отвёл он меня на гребную палубу. А палуба эта... воняла. Нет, не так, она смердела. Или даже нет, палуба гребцов адски, феерически смердела кошмарными миазмами, что, похоже, годами впитывались в дерево галеры. Ох и зря я сетовал на отсутствие сегодня ветра. Вот здесь ветер действительно отсутствовал.
— ..., ... в рот, с наскоком и расстановкой, слоновый ... им ... — В таком русле я выражался ещё с минуту, наверное.
Все ужасы древнего эфиопского обычая меркли в сравнении с беспощадной атакой, которой подвергся мой несчастный нос. Казалось, открой рот — и можно ощутить вкус отборного, выдержанного амбре на языке и зубах... Суровые деревенские сортиры советских времён — это цветочные оранжереи по сравнению с боевым кораблём арабов. Решено, с сегодняшнего дня арабы будут именоваться говнюками, и не иначе.
Берхан понимающе покачал головой и даже прикрыл нос. Собрав волю в кулак, я огляделся. Жуть. Ряды скамеек. На них сидят грязные, тощие существа, больше похожие на каких-то обезьян, чем на людей — настолько они заросли и испоганились. На палубе вперемешку со ржавыми кандалами и цепями вольготно расположились лужи и кучки отходов жизнедеятельности. Мерзость-то какая. Какими свиньями надо быть, чтобы допустить такое на своём корабле? Плевать, в рабском отсеке или нет. Я собирался было уже сделать ноги из негостеприимного нутра захваченной галеры, как один из рабов проворчал своему соседу.
— Ты глянь на этих — чернючие, как черти, а от нас кривятся. — Точнее, сказал он не совсем так, но месяцы постоянной «работы» автопереводчика в голове приучили меня не зацикливаться на словах, а «зрить в корень», то есть улавливать смысл сказанного.
— Сам ты чернючий. Да по сравнению с грязью на тебе моя шкура — Снегурочка. И кривлюсь я не от вас, а от свинарника, что здесь ваши хозяева развели. Хотя нет, свинарник — образец чистоты по сравнению с этим ...ом.
Галерный раб с поражённо посмотрел на меня. А его сосед вперил в меня мутный взор и молвил.
— Вот ведь чудо какое: чёрт басурманский по-нашему болтает, хоть и странно. Да и байку про снежную девицу знает.
— Эй, ты, сам ты чудо — вроде человек, а лаешься, как собака, на незнакомца, что спас от хозяев-рабовладельцев. Я, ..., тебе не чёрт басурманский, а самый, что ни на есть православный негр.
Что-то здесь не так.
Тайна прояснилась быстро. Берхан смотрел на меня с удивлением, мало уступавшим в силе изумления галерного раба.
— Ну и что ты на меня смотришь, как баран на новые ворота?
— Принц, ты... ты с ними говорил.
— И что с этого?
— На незнакомом языке! Как апостолы в Писании!
— Что? — Я медленно повернулся к рабам на скамейке. Неужели? Схватив у Берхана факел, я подскочил к ним и пристально всмотрелся в их лица. Япона мать... Под грязью и волосами было то самое, необъяснимое, что всегда позволяло нам узнать друг друга, хоть в Штатах, хоть в Европе, хоть в Таиланде. Несмотря на западные костюмы и безупречный английский язык... — Вы... русские?
И хоть я и ожидал этот ответ, он опустился на меня, как кузнечный молот на заготовку.
— Да, русичи мы.
С огромным трудом я взял себя в руки и подавил щенячий восторг от встречи с сородичами. Или всё же предками? Русские — это просто обалденно, но у меня ещё и дело есть.
— Сколько вас здесь? В смысле, русских.
— С десяток наберётся, — ответил мне гребец. Тот, что чёртом басурманским обзывался.
— Это радует.
— А кто ты есть? Я — Твердята, сын Ждана, крещён Иоанном.
— Я? — От чёрт, чуть не назвался русским именем. — Я — Ягба Цион, сын и наследник негуса нагаста.
— Кто-кто? Прости невежество, но больно чудно ты баешь по-нашенски.
— Ягба Цион, князь я здешний. Ладно, погоди, чуть позже договорим. — Надо остановить поток слов, уже было готовый выплеснуться из русича. А то мой начальник спецназа начинает нервничать. — Берхан! — Я переключился на «родной» амхарский. — Собирай своих членорезов, делом заниматься будем. Всех солдат, что на плотах и мехах, поднять с воды на борт. Дальше, найди на корабле вёдра и организуй цепочку. Здесь всё на фиг надо водой залить и смыть дерьмо. На моих, — это слово я особо выделил голосом, — кораблях срача не будет. Подключи к делу солдат. Нечего им до рассвета дурью маяться. И есть среди наших, кто в кандалах разбирается? — Я чихнул от вони.
— Да, мой оружейник.
— Отлично, ко мне его. Ещё: соберите и рассортируйте оружие говнюков.
— Кого?
— Арабов. А как их ещё называть после этого запаха?
Берхан хмыкнул.
— Будет исполнено, принц.
— Вот и отлично, а я пока посмотрю, сможет ли кто-то здесь встать в наши ряды.
— Сможем, рас! — Этот голос с совсем другой скамьи тоже оказался для меня неожиданностью.
— И эфиопы есть. И сколько здесь вас, моих подданных?
— Две дюжины с половиной, рас. Только мы подданные разных негусов, а двое даже под султаном были.
Юморист. А это радует, значит, дух не сломлен. Надеюсь, здесь будет достаточно таких же людей, для кого рабство ещё не стало диагнозом.
— Мои вы подданные, мои. Я — сын самого негуса нагаста.
Русича и говорливого эфиопа я собирался расковать собственноручно, просто снеся крепление их цепи своей царской кувалдой. Но был остановлен их воплями — оказывается, таким образом я бы им ноги поломал. Затем в трюм спустился спецназовец-оружейник. Повторив мои мысли по поводу запаха в трюме, он забрал у меня кувалду и показал, как правильно отмыкать кандалы — ключами, снятыми с надсмотрщиков. После чего занялся прочими эфиопами и русичами, которых по моему требованию указали первые освобождённые. Я же позвал этих двоих за собой наверх, посчитав их лидерами соответствующих этнических групп среди рабов.
Оба страдальца, оказалось, понимали по-арабски. Что радовало, так как позволяло не светить знание «иноземного» русского языка лишний раз. Кстати, с русским было несколько неясно — я и церковнославянский не скажу что свободно понимал, а тут должен быть натуральный, беспощадный древнерусский. Никак автопереводчик снова включился и пашет на базе русского и украинского? Впрочем, не до этого сейчас. Дав освобождённым рабам окунуться в воду, спустив их за борт, пока запах несколько не спал (сколько же лет без мытья! да и самому нюхать их смрад тошно было), я завёл с ними разговор.
— Ну что, полегчало?
— Полегчало, рас, — ответил эфиоп. — Но мы здесь не для разговоров о нашей тяжкой доле. Что тебе нужно от нас?
— Для начала, среди гребцов есть кто-то, кто сможет управлять галерой?
— Рас, ты шутишь? Я, конечно, благодарен за освобождение, но...
— Я смогу, — русич перебил эфиопа. — Я с детства на море. В своё время ладьи водил. Сейчас, правда, рабом, но всё равно на море. Ну а здешние воды за столько времени грех не выучить.
— Понятно. Тогда план такой: нужно эту самую галеру ввести в бухту и причалить.