1
— Здравствуй, князь! Здравствуй, друг любезный! Давненько не наведывался! Ну садись, рассказывай, — говорила графиня Дубнова вошедшему к ней Навроцкому, продолжая перебирать в ящике комода какие-то бумаги. — Я сейчас закончу. Куда же запропастилось это несчастное письмо?
— Я к вам, Леокадия Юльевна, по делу, — сказал Навроцкий, усаживаясь на стул, и, пока графиня занималась бумагами, изложил ей цель своего визита.
— Почто так хлопочешь за неё, за эту свою Шарлотту? Уж не любовница ли она тебе? — оторвалась от бумаг графиня. — А как же твоя пассия княжна?
Навроцкий не нашёлся что ответить.
— Ладно, князь, не обижайся. Дело молодое… Походатайствую, — ласково проговорила она, но тут же возвысила голос: — Однако, друг любезный, тебе, я чай, уже за сорок? Жениться давно пора, а ты всё в девках ходишь!
Навроцкий развёл руками.
— Ты ведь знаком с Костей Маевским? — спросила вдруг графиня, направляя разговор в другое русло.
— Да.
— И, конечно, слышал всю эту историю?
— Всю историю? Я знаю, что он лежит в больнице в Варшаве, а больше почти ничего…
— Чаще, Феликс, надо у меня бывать. Тогда будешь знать всё.
— Что же с Маевским?
— Наш Костя сбрендил с ума, помешался полностью и окончательно! Влюбился в итальянку, замужнюю княгиню!
— Что же в том, что влюбился? Все влюбляются.
— Это в замужних-то? Да ещё в итальянок? Погоди, друг любезный, я тебе расскажу…
Графиня позвонила в колокольчик, распорядилась принести чаю с ликёром и усадила Навроцкого на диван около чайного столика.
— Этот Кампаньоли, её муж, сущий дьявол: огромен, чёрен, свиреп, на итальянца совсем не похож, а уж скорее на какого-нибудь арапа… Говорят, на дуэлях десять человек убил. Как не понравится ему, что кто-то на жену его не так посмотрел, так того сразу на дуэль и вызывает. Уж как ни смел наш Костя — и ведь тоже, поди, не мозгляк, — а с этим Левиафаном ему не тягаться!
— Ну а что княгиня?
— Красавица писаная! Говорят, весь Рим от неё без ума. Но после всех этих дуэлей мужчины даже подойти к ней боятся.
Принесли чай с печеньем и графинчик с ликёром. Леокадия Юльевна сделала глоток ликёру из рюмочки, запила чаем и продолжала:
— Как только появились они в Петербурге, вышли в свет, так сразу вся эта кутерьма и началась. Маевский, как только эту Терезу увидал, так сразу и втюрился в неё по уши. Куда они — туда и Костя. Ведь Костя везде вхож. Кажется, только в итальянское посольство не смог за ними увязаться.
Графиня ещё отпила.
— Ты пей, пей, — сказала она Навроцкому.
— Благодарю вас, графиня, но я не любитель ликёров, а вот чаю — пожалуй…
— Да может, тебе водки приказать принести или финьшампаня?
— Благодарю вас, Леокадия Юльевна. Ни того ни другого.
— Ну так вот, Кампаньоли терпел-терпел, а потом и говорит: «Баста! Убью этого каналью Маевского!» Представь себе, Костя здесь у меня при всех назвал его свиньёй в ермолке и питекантропом! Мы все перепугались, а Кампаньоли ничегошеньки не понял, просил ему перевести, но никто не решился.
— А что же его жена?
— Бедняжка была всё время бледна и напугана. Видно, устала от этих скандалов и сама своей красоте не рада.
— Что же было дальше?
— Поехали они из Петербурга по каким-то делам в Стокгольм — и Маевский за ними. Всё здесь бросил и уехал. — Графиня понизила голос, хотя никого, кроме них, в гостиной не было: — Говорят, огромные деньги вложил в какую-то железную дорогу, да дело не пошло. Ему бы остаться и заняться этим, а он помчался в Стокгольм за итальянцами. Совсем голову потерял!
Навроцкий насторожился.
— В железную дорогу?
— Да, друг любезный. Но об этом я ничего не знаю.
Графиня надкусила печенье, отпила ещё ликёру и чаю. Казалось, её болтовне не будет конца, но Навроцкому и самому хотелось узнать о Маевском как можно больше, и он не спешил откланяться.
— Да-а… — вздохнула Леокадия Юльевна. — Уж сколько вашего мужеского полу из-за баб в кулак свистит, а всё не угомонитесь: подавай вам стройные ножки да томные глазки! Ты бы видел, каким он из Стокгольма вернулся. Бледный, потерянный, едва живой… Начал пить и из квартиры целыми днями не выходил, видеть никого не хотел. А в Стокгольме у них жуткий скандал вышел. Эта Тереза, кажется, оказала Косте какой-то знак внимания или выказала ответное чувство, а может, мужу её всё это только померещилось, но он совершенно рассвирепел, и дело дошло чуть не до драки. Вмешался сам король, и Маевскому через нашего посла было вежливо предложено покинуть город.
Графиня налила в порожнюю рюмочку ещё ликёру и отпила.
— Но на этом не кончилось. Услыхал Костя, что уехали Кампаньоли из Стокгольма в Рим, и начал в Рим собираться. Пить бросил, ходит весёлый и всем хвастает, что он этих Кампаньоли разведёт и сам женится на красавице княгине. Ну, все думали, что Маевский только куражится… А он походил так, походил, сел в свой гоночный автомобиль да укатил в Рим.
Ликёр, по-видимому, начинал действовать на графиню. Она зевнула, прикрывая рот ладонью и сверкая крупным бриллиантом на пальце.
— Ох, что-то на меня сегодня весь день сон находит. На чём это я остановилась?
— Маевский уехал в Рим…
— Ах да… Помчался бедняга в Рим… Впрочем, и в Риме было то же самое: скандалы, ревность князя… — Графиня махнула рукой. — Нет, постой, была ещё дуэль… — повернулась она к Навроцкому, удивив его в очередной раз своими странными глазами. — Да, дуэль…
Она снова отпила из рюмочки, и Навроцкий подумал, что, должно быть, с графиней произошла какая-то метаморфоза: ранее он не замечал в ней такого пристрастия к ликёру.
— Представь себе, этот ужасный Кампаньоли настоял, чтобы оружием на дуэли были шпаги. Шпаги! Это в наше-то время! В двадцатом веке! И ты знаешь, что спасло Костю?
Она опять устремила на Навроцкого свои особенные глаза.
— Нет, даже не догадываюсь. Что же?
— Желудок! — выпалила она, вскинув брови.
— То есть как — желудок?
— Вот так! Же-лу-док.
Навроцкий подумал, что графиня, верно, пьяна и путает, но она продолжала:
— Обыкновенный человеческий желудок. Желудок князя Кампаньоли.
Она сделала паузу, явно желая заинтриговать Навроцкого.
— Каким же образом желудок князя мог спасти Маевского от дуэли? — спросил он в недоумении.
— Очень просто. Коста, разумеется, был напуган — фехтовальщик он никудышный, — но виду не подал, на дуэль пришёл. И тут-то, как только дуэль началась, с Кампаньоли и случился конфуз. Князь, оказалось, болен… этим… как бишь?.. Ну да не важно.
— Стало быть, дуэль не состоялась?
— Ну разумеется. Из князя весь пыл мгновенно улетучился. Решили они поскорее примириться и разойтись. Из Рима Костя уехал, но я думаю, что это ещё не конец истории. Идёт молва, что Тереза Кампаньоли дала ему надежду. — Графиня плеснула в рюмочку остатки ликёра. — А под Варшавой он чуть богу душу не отдал. Нёсся на авто как бешеный. Вот к чему, друг любезный, приводит страсть! К несчастью! Ему бы только гусарить. В прошлом году на аэроплане упал, руку сломал, весь в ссадинах и синяках был. Ох, не доведёт это до добра! Слава богу, и на этот раз, кажется, обошлось. Сегодня телефонировала Софья Григорьевна, сказала, что Костя почти оправился и скоро будет в Петербурге.
Графиня поднялась, сделала шаг и пошатнулась. Навроцкий подхватил её под руку.
— Ты уж извини, Феликс… Пойду немного вздремну. А протеже своей скажи, что через неделю-другую, может, что и сыщется для неё.
2
Какими-то неведомыми Навроцкому путями Екатерина Александровна, сидя в своём добровольном деревенском заточении, прознала о случившихся с ним неприятностях, и то печальное обстоятельство, что её сын, потомственный дворянин и наследник крупного состояния, не может вернуть банку долг, что его, вероятно, ждёт долговая яма, её глубоко уязвило. Сердцем она крепко знала, что Феликс не способен на нечестный поступок, что если он и попал в какую-то неподобающую историю, то виноват в этом не он, а дурные люди. Она смягчилась и написала Феликсу Николаевичу письмо, как всегда немногословное и сухое, в котором призвала его незамедлительно явиться в Тёплое.
Началась первая по-настоящему весенняя оттепель. Снег почернел, побежали ручьи, дороги протаяли и блестели на солнце глянцевой россыпью луж. Зима могла ещё вернуться, могло занепогодить, но Навроцкий решил отправиться в имение матери на автомобиле Из Петербурга он выехал рано утром, весь день провёл в пути и перед самым заходом солнца был уже в Тёплом. И снова подивился он старой сойке, спокойно, с великим достоинством, точно вечный страж этой усадьбы, расхаживавшей перед домом по просохшему газону. На этот раз Екатерина Александровна сама вышла на крыльцо встретить сына и, когда он поднялся к ней по щербатым ступенькам, молча поцеловала его. Верно, чувствовала старая княгиня, что недолго ей осталось куковать на этом свете и что может она так и не успеть пригреть и приласкать напоследок своего единственного отпрыска.
Расположившись в столовой после утомительной дороги, Навроцкий хорошо, с аппетитом закусил. После обеда принесли самовар с чаем.
— Вот… Барыня приказали ваше любимое варенье из погреба достать, — сказала девушка Таня, широко улыбаясь и, по-видимому, радуясь его приезду.
Она поставила перед ним банку с вареньем из жимолости, и Навроцкий не спеша, с наслаждением, пил какой-то по-особому душистый чай, смакуя, как когда-то в детстве, каждую ягодку. После чая он прошёл в гостиную, где его поджидала мать.
— Что же ты, дурашка, не сказал мне ничего, когда приезжал в прошлый раз? — спросила она неожиданно мягким голосом.
Навроцкий подумал, что мать, пожалуй, права: он сам во всём виноват, он был горд и холоден с ней, не захотел ничего толком объяснить. Но он промолчал: не хотелось ему ворошить старое. Екатерина Александровна подошла к окну и, вглядываясь в темноту, сказала уже строго:
— Имение не позволю продать, а денег дам. Сколько тебе?
Навроцкий назвал сумму.
— Поди завтра к управляющему. Он всё устроит.
На глазах у Навроцкого навернулись слёзы. Он подошёл к матери и поцеловал её морщинистую руку. И сразу вспомнилось ему детство, когда кожа на этой руке была ещё гладкой и пахла чем-то приятным и он своей маленькой ладошкой держался за материнскую руку, как маленькая лодочка держится за большой и надёжный корабль.
— Я верну вам эти деньги, мама!
— Ладно уж… Поди отдохни, ведь устал с дороги-то. Но больше ко мне с подобной просьбой не обращайся. Человек ты неглупый, так не ставь себя в такое положение, когда просить нужно!
В Тёплом Навроцкий пробыл два дня. Обговорил дела с управляющим, посудачил с Таней, чем заметно повысил её престиж в глазах остальной прислуги, совершил прогулку по окрестным полям на лучшем в имении скакуне, набрал на проталинах в ближайшей роще букетик первых голубых галантусов для Екатерины Александровны — и уехал.
3
По возвращении в Петербург Навроцкий в первую очередь уладил дела в банке. Освободившись от долгов, он смутно предчувствовал приближение более радостных в его жизни дней, и дышалось ему теперь особенно легко. Цвели на газонах крокусы, в скверах без удержу щебетали птицы, с каждым днём всё ярче заливал улицы солнечный свет. В газетах появились объявления о сдаче напрокат пианино и доставке их по любому дачному адресу. Нагруженные инвентарём для полноценного лешего отдыха, из города потянулись повозки первых, самых рьяных дачников. Оставаться на лето в городе Навроцкому не хотелось, но и уехать далеко тоже было нельзя: необходимо было дождаться Маевского, чтобы вместе с ним распутать досадную железнодорожную аферу. И тогда на ум ему пришла простая мысль снять на лето дачу где-нибудь в ближайшем пригороде, а осенью, при благоприятных обстоятельствах, уехать-таки за границу, сменить антураж и дать отдохнуть нервам. Чтобы поиск подходящей дачи обратить в приятную загородную прогулку, он решил пригласить с собой Лотту.