1
Навроцкий так увлёкся рыбалкой, что вместо одного дня провёл на даче целую неделю, и эта неделя вполне заменила ему поездку в Европу: нервы его отдохнули, он чувствовал себя посвежевшим. Последние дни августа, когда к летнему теплу начинал примешиваться первый осенний холодок, были его любимым временем года. В эту пору он обнаруживал в себе какую-то особенную приподнятость и весёлость, способность по-новому смотреть на вещи. Здесь, в глуши, сидя в лодке с удочкой, он вдруг осознал всю необязательность того, чем занимался и жил в Петербурге. Биржа, акции, телефонные компании и картонные фабрики утрачивали здесь свою важность, были чем-то лишним, ненужным. Эта скромная дача, где умиротворилась его душа, казалась ему теперь гораздо более ценным приобретением, чем дорогая квартира в самом центре Петербурга, стоившая в денежном измерении во много раз больше.
Но пришла пора возвращаться домой, и вскоре он сидел в тёмно-синем вагоне первого класса петербургского поезда. Быстро полетели верста за верстой. Балы, театр, вечера у Ветлугиной — вот что большей частью занимало его мысли. К этому предвкушению приятных сторон петербургской жизни прибавлялась, однако, тревога по поводу сложного положения, в которое он попал из-за желания заняться делом и операциями на бирже, что отнюдь не было первой необходимостью для него — в будущем владельца нескольких поместий, должных перейти к нему по наследству и вполне способных обеспечить своему хозяину безбедное существование. Продать пару земельных владений было бы, очевидно, делом понадёжнее, чем пускаться в прокладку железных дорог, а тем паче помещать деньги в какие бы то ни было акции. Но если уже какая страсть овладевала им, то остановить его могла только другая страсть, ещё более сильная. Уж больно захотелось ему прослыть успешным промышленником и предпринимателем и, как честолюбиво, но вполне искренне думал он, сделать собственный вклад в экономическое процветание России. «Разве это не достойнее, чем проживать дворянские гнёзда предков?» — спрашивал он себя. Мудрые советы не браться за то, в чём ровным счётом ничего не понимаешь, его не остановили. Два имения, уже перешедшие к нему после смерти отца, были им проданы, а вырученные за них деньги пущены в оборот. Но, несмотря на это своё усердие, он не любил слишком много думать о деньгах и все дела поручил молодому, подававшему надежды и горячо рекомендованному ему графиней Ивану Карловичу.
Глядя в окно на внезапно появлявшиеся и так же быстро исчезавшие верстовые и телеграфные столбы, он вспомнил то время, когда из их родового имения ещё нельзя было добраться до Петербурга по железной дороге и маменька тщательно укутывала его, готовя к дальней зимней поездке в обтянутой кожей кибитке. С тех пор и полюбил он быструю езду. Будь то поезд, запряжённая лихими конями тройка или автомобиль — скорость одинаково будоражила его мысли, чувства, память, успокаивала нервы и наполняла душу неясными ожиданиями чего-то нового, лучшего. Ему вдруг захотелось зимы, снега, весёлой санной дороги к цыганам, русских разговоров и песен, и он окончательно уверился в том, что его поездка в Биарриц не состоится. Он соскучился по России, не успев её покинуть.
В Выборге в вагон зашёл новый пассажир. Положив на полку шляпу и поставив в угол тросточку, он со вздохом уселся напротив Навроцкого.
— Сын в Свеаборге служит, — сказал он безо всяких предисловий, едва устроившись на своём месте. — Ездил навестить. И вот ведь какая скверная штука приключилась. Чёрт меня дёрнул выйти в Выборге в буфет. Увлёкся, так сказать, чревоугодием и опоздал на поезд. Пришлось следующего дожидаться.
Господин засмеялся. До Навроцкого донёсся пивной дух.
— И давно ваш сын служит? — поинтересовался он из вежливости.
— Да уже второй год.
Господин помолчал.
— Финляндия хорошая страна, — вздохнул он, глядя в окно, — но уж больно здесь чужаков не любят. В России любой финляндец, если захочет, может карьеру сделать и министром стать, а вот русский в Финляндии — фигушки! Попробуйте-ка устроиться на службу в Финляндии! Чёрта вам с хреном! Чтобы стать здесь чиновником, нужно сначала окончить финляндское учебное заведение. Хотите купцом заделаться, торговлю вести? Прижмут вас здесь как миленького! Преподавать историю в Финляндии могут только лютеране! В сейм русские не могут ни избирать, ни быть избранными! Занимать государственные или общественные должности? Нате вам! — Он показал кукиш.
— Да ведь в этом отношении, кажется, наметились перемены, — возразил Навроцкий.
Его собеседник махнул рукой.
— Да и с русским языком здесь далеко не уедешь. Да-с… Вот вам и свобода! Зато для террористов и революционеров у них настоящая свобода. Все бомбы и оружие в Питер отсюда попадают. Здесь и лаборатории взрывчатых веществ имеются, и покушения готовятся. Помните Вайнштейна?
Навроцкий утвердительно кивнул головой: кто ж не читал в своё время в газетах о деле Вайнштейна?
— А латыша Трауберга? Этого знаменитого Карла?
Князь снова кивнул: дело Трауберга нашумело ещё больше.
— Здесь его, голубчика, наша полиция и сцапала. Все свои злодейства, убийства и ограбления он здесь и готовил, а финляндские жандармы смотрели на всё сквозь пальцы да ещё нашей полиции палки в колёса вставляли. Вот вам и Великое княжество! Вот вам и тихая, спокойная страна! — Помолчав, господин продолжал: — И куда только смотрит наше правительство! Давно пора провести в Финляндии операцию против террористов в широком, так сказать, масштабе, удалить опухоль, утопить всех этих революционеров, извините, в отхожем месте! Иначе финляндцы, того и гляди, устроят нам революцию.
То ли от возмущения против террористов, то ли от выпитого пива щёки и лысина господина сделались пурпурными. Он вдруг спохватился:
— Извините, позвольте представиться… Чиновник по особым поручениям Кутин Илья Ильич.
Представился и Навроцкий.
— Давайте возьмём экономическую сторону, — продолжал Илья Ильич. — Как вы думаете, во что нам эта Финляндия обходится?
Навроцкий пожал плечами.
— В шесть копеек с каждого россиянина в год! Тридцать копеек платит каждая крестьянская семья из пяти человек! Это значит, что раз в год каждый русский крестьянин по милости Финляндии без обеда остаётся! Вот так-с! Каждый финляндец, таким образом, получает от империи льготу в три рубля девятнадцать копеек, а на финляндскую семью затрачивается пятнадцать рублей девяносто пять копеек! При этом таможенные сборы на финляндской границе Финляндия забирает себе. Вот и подумайте: мы им — пироги, а они нам в благодарность — террористов!
Илья Ильич всё более и более увлекался политической темой и проговорил до самого Финляндского вокзала. Прощаясь с ним, Навроцкий почему-то подумал, что Кутин похож на тайного агента, но в том, что правительство по отношению к террористам и революционерам применяет недостаточно суровые меры, был полностью с ним согласен.
Добравшись поздно вечером до своей квартиры, он сразу лёг спать, но долго не мог заснуть. Тихое лесное озеро и образ Лотты стояли перед ним точно мираж, не давая думать ни о чём другом. Чтобы отвлечься, он взял в руки книжку Вильгельма Матью «Успех в жизни» и, перелистывая её страницы, вскоре заснул.
2
Сразу после завтрака Навроцкий натянул шофёрские перчатки и, сев в свою «Альфу», отправился к графине Дубновой. Ему нравилось управлять автомобилем, и поэтому он предпочитал обходиться без шофера. Даже когда мотор давал перебои и приходилось останавливаться, чтобы прочистить свечи, он делал это не без некоторого удовольствия.
К графине он поехал по привычке. Это был вернейший способ узнать последние новости. Утренние часы Леокадия Юльевна обычно проводила у телефона, болтая с жёнами важных лиц и получая таким способом информацию из самых надёжных источников. Она всё про всех знала, и по её рассказам можно было составить полное представление о том, что происходит не только в той части петербургского общества, составным элементом которой был Навроцкий, но и в Петербурге вообще Графиня коротко знала родителей князя и его самого, привлёкши Феликса в свой круг ещё в бытность его студентом филологического факультета. Поэтому не было ничего удивительного в том, что многое в жизни князя вращалось вокруг Леокадии Юльевны. Она являлась центром притяжения для людей совершенно разного сорта, что многим давало возможность найти в её кругу общение по своему вкусу.
Огромный дом её на Сергиевской был похож на проходной двор: сюда почти в любое время мог прийти всякий. Верхние этажи графиня сдавала почтенным людям, которые, как она думала, все были её друзьями. Будучи вдовой, и к тому же очень богатой, Леокадия Юльевна не любила оставаться в одиночестве. Гостеприимство её и неразборчивость в выборе знакомств не имели границ. В её доме можно было назначить встречу или свидание («Увидимся у Дубновой!»), побывать там и уйти, даже не поздоровавшись с хозяйкой. Однажды Леокадия Юльевна наткнулась у себя в гостиной на группу датских и норвежских морских офицеров. С минуту она в недоумении взирала на их эполеты, портупеи и кортики, как бы соображая, что всё это могло значить, уж не розыгрыш ли это, не маскарад ли какой, но, убедившись, что офицеры настоящие и чувствуют себя в её доме вполне комфортно, решила не докучать гостям своим любопытством. Страстно любя сводить нуждающихся друг в друге людей, графиня без устали кого-то с кем-то знакомила. Казалось, весь Петербург превращается в клубок сложных, запуганных связей, ниточки которых тянутся из дома графини. Все были чем-то обязаны Леокадии Юльевне, и никто не мог ей ни в чём отказать. Именно она и нашла способ представить Навроцкого, по его деликатной просьбе, Анне Федоровне Ветлугиной, с которой до той поры и сама не была знакома.
— Деньги не приносят счастья, князь, — сказала Леокадия Юльевна вошедшему в её обширную гостиную Навроцкому, прочтя на его лице не слишком весёлое расположение духа. — Мы уже наслышаны о ваших неудачах. Да и зачем вам деньги-то? Разве у вас их не достаточно?
— Вы правы, Леокадия Юльевна, — согласился Навроцкий, — да не деньги заставили меня взяться за дело. Ведь надобно что-то делать, не танцевать же всю жизнь.
— Ну будет, будет, друг любезный! Здравствуй! Как Париж? Как Биарриц? Я же не хотела тебя обидеть, — обращалась к нему как всегда то на «вы», то на «ты» графиня. — Мне, в сущности, совершенно безразличны твои дела. Право, даже хорошо, что ты нашёл себе какое-то занятие. Батюшка-то твой, бог ему судья, всё кутил, всё покоя себе не находил, пока мильону глазки не протёр, не профукал половину состояния. Кабы не матушка ваша, Катерина Александровна, ходить бы вам с сумой да побираться. Да ты-то, Феликс Николаевич, смотри, не профукай другую половину через свои старания.
— Без риска дела не бывает, Леокадия Юльевна, — возразил задетый за живое Навроцкий, стараясь подавить в себе досаду, вызванную вполне справедливыми словами графини. — А за границу я не поехал.
— Дело — это не княжеское дело, — послышался слегка насмешливый голос из угла гостиной.
— Вот, познакомьтесь, князь, — графиня повела рукой в направлении голоса. — Господин Петров, мастер каламбурить…
На софе, обтянутой тёмно-зелёным штофом, Навроцкий не сразу разглядел серый костюм и в нём господина невзрачной наружности. Петров тотчас встал, обнаружив рост ниже среднего и чрезвычайно прямую спину, и, приблизившись к князю, протянул ему руку. Навроцкий сопроводил рукопожатие вежливой гримасой. Он не питал симпатии к коротышкам с военной выправкой.
— Господин Петров — специалист по коммерческим вопросам. Он служит в банке и вам, Феликс Николаевич, может быть полезен, — сказала графиня серьёзно. — Не так ли, господин Петров?
— Разумеется, — подтвердил Петров и, обращаясь к Навроцкому, добавил: — Я к вашим услугам… князь.
Перед словом «князь» Петров сделал едва заметную паузу, в которой, как показалось Навроцкому, снова прозвучало нечто похожее на насмешку.
— С вашего позволения, господа, я оставлю вас на несколько минул мне необходимо отдать кое-какие распоряжения, — сказала графиня и быстро удалилась из гостиной.
Навроцкому ничего не оставалось, как только провести некоторое время тет-а-тет с господином Петровым.
— Видите ли, князь, — снисходительно улыбнулся Петров молчанию Навроцкого, — в делах такого рода — а я, как и любезная графиня наша, наслышан о ваших начинаниях — нет ничего важнее предоставленной вовремя информации. Без неё далеко не уедешь, а деньги преспокойно потерять можно. Вот наш банк, к примеру, имеет сношения с людьми, от которых в ситуации, подобной вашей, может непосредственно зависеть финансовое благополучие…
— Видите ли, господин Петров, мои принципы навряд ли позволят мне воспользоваться такого рода информацией, — сухо возразил Навроцкий, поняв, на что тот намекает.
— Так ведь я и говорю, любезный Феликс Николаевич, дело — это не княжеское дело, — осклабился Петров, ничуть не конфузясь.
Навроцкому был неприятен весь облик этого господина, самоуверенный и таящий в себе постоянную иронию. К счастью, в дверях появилась графиня, и ему не нужно было продолжать этот разговор.
— Приезжайте-ка, господа, через неделю ко мне на дачу, — объявила на ходу Леокадия Юльевна. — Дача будет тогда готова. Ох и уморилась же я с ней! Всё лето её строили, строили… Через неделю собираю там… вечеринку.
Она подошла вплотную к Навроцкому и шепнула ему на ухо:
— Будет и твоя пассия!
3
Иван Карлович Шнайдер, человек ничем не примечательный, кроме как своей принадлежностью к католической церкви и почти полным отсутствием на лице растительности, сидел за письменным столом, заваленным бумагами и газетами с биржевыми сводками, и что-то писал. Посреди этого беспорядка на столе стояла оригинальная, восточной работы, бронзовая чернильница в виде vulva[10], в которую управляющий с заметной страстью тыкал пером, и рядом — фарфоровая ваза с пети-бер[11]. Короткие пальцы Ивана Карловича, один из которых был украшен золотым перстнем с кошачьим глазом, через столь же короткие промежутки времени тянулись к вазе, нащупывая там излюбленное его лакомство; бесцветные, едва заметные брови на тусклом, потёртом лице были постоянно приподняты, словно он не переставал чему-то удивляться.
Войдя к нему в кабинет без доклада, Навроцкий заметил, как по лицу Ивана Карловича пробежала едва уловимая тень смущения. Шнайдер явно не ожидал увидеть Феликса Николаевича так скоро и, хотя послал ему письмо с просьбой приехать, чтобы на всякий случай подстраховать себя, всё же надеялся, зная привычки князя, что тот не будет отменять свою заграничную поездку.
— Что же вы пугаете меня, Иван Карлович? — начал Навроцкий. — Я вынужден был вернуться и мчаться к вам.
— Помилуйте, Феликс Николаевич, положение прямо-таки катастрофическое…
— Катастрофических положений не должно быть, — спокойно прервал его князь. — На то вы и управляющий, чтобы их не было. Ну что там у вас?
Постучав указательным пальцем по тому месту, где красным карандашом были отмечены курсы акций телефонной компании и картонной фабрики, Шнайдер протянул Навроцкому последний номер «Биржевых ведомостей».
— Как видите, Феликс Николаевич, цена и тех и других бумаг резко упала За последние две недели падение составило почли тридцать процентов. Как прикажете поступить?
— Чем вызвано падение?
— Во-первых, пожар на картонной фабрике, о чём я вам уже писал. Во-вторых, прошёл слух, что телефонная компания терпит большие убытки.
— Телефонное дело не может быть убыточным, Иван Карлович. В прошлом, одиннадцатом, году в Петербурге насчитывалось свыше пятидесяти тысяч телефонов, но это количество всё ещё слишком мало и непрерывно растёт. Не может быть никаких сомнений в том, что спрос на телефонные аппараты будет увеличиваться и впредь. Кстати, вы слышали? В Ницце собираются увольнять телефонных барышень.
— Что вы говорите! Отчего же?
— Там намерены установить аппараты нового типа: с диском и цифрами. Поворота диска будет достаточно, чтобы набрать нужный номер, и никаких барышень больше не потребуется.
— Забавно.
— Одним словом, если компания испытывает временные трудности, это не повод для паники. Скорее это удобный случай прикупить ещё акций. Я дам вам на это пятьдесят тысяч рублей.
Шнайдер был огорошен таким поворотом дела. Он думал, что князь тут же велит продать бумаги, и уже имел на них покупателя, обещавшего ему солидный куш за содействие.
— Как прикажете, Феликс Николаевич, — сказал он, стараясь скрыть своё неудовольствие. — Но в таком случае я снимаю с себя всякую ответственность за последствия.
Странная растерянность, присутствовавшая на лице Шнайдера в продолжение всего разговора, не ускользнула от внимания Навроцкого. Истолковал же он её себе просто: управляющий осознаёт своё неумение предвидеть ход событий, понимает, что ему недостаёт профессиональной смекалки, и, сверх того, удивлён проницательностью князя, а потому и смущён.
Иван Карлович сделал ещё одну попытку переубедить Навроцкого.
— Нет дыма без огня, Феликс Николаевич, — сказал он мягко, даже робко, с вкрадчивой ноткой в голосе. — Я на вашем месте поостерёгся бы.
Но Навроцкий был непреклонен и удивлялся себе не менее управляющего. Всё в этом деле почему-то казалось ему предельно ясным, хотя он и не знал истинных причин столь значительного падения курса акций. Интуиция подсказывала ему, что это всего лишь временное явление, вызванное ложными или даже специально распространяемыми кем-то слухами.
— Вы хотите, чтобы я потерял тридцать процентов? Пока акции не проданы, нет и убытка, — сказал он решительно и вышел из кабинета.