1
Короткое северное лето было на исходе, и Петербург начинал понемногу возвращаться с дач. Это было заметно по экипажам и подводам с домашним скарбом и прислугой, которые изредка попадались Навроцкому на пути в загородную резиденцию графини. Ехать было недалеко, новая дача Леокадии Юльевны находилась в ближайшем пригороде Петербурга по финляндской дороге, вблизи Удельной, и Навроцкий поехал туда на автомобиле.
Прежде чем попасть к дому графини, ему пришлось въехать в каменные ворота и проехать по липовой аллее через обширный, но слегка запущенный парк По обеим сторонам аллеи тянулись два небольших пруда, берега которых живописно заросли огромными лопухами. Эта довольно приятная и романтическая обстановка подсказывала гостю, что в конце аллеи он увидит старинный ирландский замок с мостом, перекинутым через ров. Но, к удивлению Навроцкого, дом оказался большим деревянным сооружением, построенным графиней в стиле модерн. Дача была столь велика, что могла бы сойти за дворец, если бы не её легкомысленная деревянная сущность и чересчур смелая архитектура. Обилие эркеров, башенок и застеклённых террас делало её похожей на огромную причудливых форм оранжерею. Графиня и летом хотела жить на широкую ногу, не отказывая себе в разного рода удовольствиях: балах, концертах, любительских спектаклях и простых, непритязательных вечеринках безо всяких условностей. Специальному человеку из прислуги было поручено заботиться о сношениях с типографией и печатании необходимых пригласительных билетов. Всё это требовало немалых средств, но они у Леокадии Юльевны, разумеется, имелись. Лишь накануне днём в доме была закончена проводка электричества, и теперь дачу щедро освещал электрический свет. Из приоткрытых окон доносилась музыка, и на площадке перед домом уже стояло множество экипажей и автомобилей. Окружавшая дом атмосфера праздника подготавливала прибывающих гостей к приятному вечеру, и, поднимаясь по широкой лестнице в парадную залу, они были охвачены его предвкушением. И хотя думы Навроцкого в последние дни были омрачены его неудачами на бирже, ощущение лёгкости и беззаботной приподнятости не могло не появиться и у него. Он соскочил со ступеньки автомобиля и бодрым, упругим шагом, почти бегом, поднялся по лестнице.
2
Внутри дача слегка пахла благородными породами дерева, обставлена она была с большим вкусом и даже художественно, хотя ничего лишнего в доме не было. Чувствовалось, что Леокадия Юльевна воспользовалась услугами настоящего эстета. По общему оживлению и возбуждению среди гостей Навроцкий понял, что на первый ужин он уже опоздал. Через открытую дверь большой светлой залы он услышал звуки рояля и знакомый голос и поспешил войти. Анна Фёдоровна Ветлугина стояла рядом с инструментом, сложив у груди ладони, и под аккомпанемент фатоватого вида молодого человека в военной форме пела красивым, мягким меццо-сопрано:
Если пуля тебя не достала,
Если лошадь твоя цела,
Если женщина обняла
И любить тебя не устала,
Значит, всё не так уж и скверно,
Рано в петлю, голубчик, лезть.
Позабудь про пулю и месть:
Сохранит господь от неверных.
Навроцкому казалось, что исполняемый ею романс наполнил атмосферу в зале, окружавший дом эфир и всю вселенную каким-то чувственным трепетом. Анна Федоровна пела с таким выражением, будто это был и не романс вовсе, а обращение к живому и даже находившемуся среди гостей человеку. В устремлённых на неё горящих глазах мужчин Навроцкий прочёл готовность отдать многое за обладание этой женщиной. Дамы с любопытством лорнировали княжну. Голос Анны Федоровны слегка дрожал:
Пистолеты — подальше в угол!
Помолись и задуй свечу.
Я всю ночь с тобой помолчу.
Нас, мой милый, не взять испугом.
На заре по звенящему снегу,
Под отчаянный храп коренной
Я с тобой от судьбы дрянной,
От беды, горемыка, уеду!
На последней фразе романса взоры Навроцкого и Анны Федоровны встретились, и княжна едва заметно кивнула ему. Князю даже показалось, что с этими последними строками Анна Фёдоровна обращалась именно к нему. Сердце у него забилось чаще, ему захотелось объясниться с ней, но её тотчас окружили аплодирующие мужчины, большею частью в военных кителях и с порозовевшими от шампанского лицами. Он вышел на балкон и, вытянув из сигарочницы ароматную сигарку, закурил. На улице было темно и холодно, сквозь обволакивавший дом электрический свет с небосвода пробивались тусклые лучи звёзд. Возле балконной двери остановились два господина.
— Видите ту дамочку в розовом? — говорил один из них, слегка понизив голос. Это был невысокий плотный мужчина, на вид преуспевающий купец.
— Да. Прелестная особа! — отвечал ему другой, не менее преуспевающего вида, господин.
— А вы знаете, кто это?
— Кажется, жена Жеребцова?
— Совершенно верно. А вы знаете, кем она была, прежде чем стать женой Жеребцова?
— Не имею понятия.
— Телефонной барышней.
— Да что вы говорите?!
— О, это целая история! Видите ли, у Жеребцова заболела собака… Ну, решил он позвонить ветеринарному доктору, чтобы взять у него консультацию. Просит он барышню дать ему нужный номер, а в ответ этакий, знаете, нежнейший голосок ему и отвечает: «Номер занят». У Жеребцова от этого голоса так и защемило в груди. Ну, и проговорил он с ней весь вечер и полночи. И про ветеринара забыл, и про собаку.
— Да что вы?
— Да-с, вот так. Вот вам и телефонная барышня! А теперь миллионерша!
— А как же собака?
— Какая собака?
— Ну та, из-за которой…
— А-а… собака? Представьте себе, сдохла в ту же ночь. Вот-с.
Навроцкий усмехнулся про себя невольно услышанному разговору и вернулся в залу. Публика здесь была разношёрстной: графиня не делала различий между дворянами, купцами и прочими. Купеческих жён легко можно было узнать по обилию колец на пальцах, аристократки были в этом отношении умереннее, но держались с большим достоинством. Мужчины же и того и другого сословия внешне мало чем отличались друг от друга. Все эти люди были весьма достаточными и, очевидно, полезными друг другу. Они разделились на группки и обсуждали дела или просто болтали. Любители азартных игр выходили в соседнее помещение, еде для них заранее были приготовлены карточные столы. Молодёжь развлекалась шарадами и танцами в соседней небольшой зале. Ближайшая к Навроцкому кучка мужчин живо обсуждала состав Государственной думы и последние похождения Распутина в «Вилла Родэ». Участвовать в этих разговорах князю не хотелось, и он прошёл к столу с закусками. Здесь в обществе нескольких господ он увидел своего факультетского приятеля Дмитрия Никитича Кормилина. Они о чём-то оживлённо спорили.
— А, Навроцкий! — заметал его Кормилин. — Сколько зим!.. А я думал, ты уехал… Мы тут о женщинах… Присоединяйся!
Навроцкий подошёл к их кружку.
— Позвольте… — продолжал свою речь один из господ. — Чувство к женщине пробуждает мысль, наполняет эту мысль энергией и, подобно мотору, движет вперёд!
— Простите, Василий Львович, чем движется вперёд мысль? — переспросил Кормилин, подмигнув Навроцкому.
— Чувством к женщине.
— Вы полагаете?
— Разумеется! Ведь что такое мужчина? Да ведь это просто… деревяшка, бревно! А вы посмотрите на женщину! — повёл он рукой в сторону Анны Фёдоровны. — Посмотрите, какая мягкость движений, какие линии, какая… Да ведь это же произведение искусства! Божество, чёрт возьми!
Кормилин поморщился.
— Вы не согласны?
— Видите ли, Василий Львович, — сказал Кормилин, — как-то не хочется считать себя бревном. Да и потом… знаете… когда вам двадцать, женщина действительно представляется вам непонятным и загадочным существом. Желание раскрыть эту тайну влечёт вас и, так сказать, захватывает дух. Вы теряете рассудок и влюбляетесь в женщину, как в экзотический необитаемый остров. Ну а в сорок, извините меня, вы знаете женщину со всеми её потрохами, и оказывается, что влюбляться-то было и не во что! Разве вам это чувство не знакомо? В таком случае вы неисправимый идеалист, батенька!
Кормилин вытащил из кармана носовой платок и громко высморкался.
— А я, господа, от красивых женщин бегу как от чумы. Нет ничего более надёжного, чем некрасивая и старая жена, — убеждённо заявил один из мужчин поопытнее.
— Вот именно, — под держал его другой. — У иезуитов и масонов, господа, есть на этот случай замечательное правило: женясь, ищите не красоту и деньги, а желание и способность жены совместно с вами трудиться!
— Да уж известно, — сказал ещё один из собеседников, — красивая-то жена принадлежит всем, а некрасивая только тебе. Да и что такое, собственно, красота? Миф, фантазия, продукт культуры… Вот, кажется, у Леопарди сказано, что абсолютной красоты не существует, что это нечто относительное… дело вкуса, так сказать…
— А ты как полагаешь? — обратился Кормилин к Навроцкому.
— Гм… Пожалуй, произведение искусства… божество… — невпопад ответил князь, поглядывая рассеянно туда, еде в окружении офицеров стояла Анна Федоровна.
Кружок мужчин разразился добродушным хохотом. По зале пролетел громкий голос графини:
— А вот, господа, и наши славные авиаторы! Позвольте вам рекомендовать… Поручик Маевский… Штабс-капитан Блинов… Не сомневаюсь, что многие из вас с ними знакомы.
Туловища присутствующих, в первую очередь дам, обратились в сторону вошедших господ. Оба явились в защитных кителях. Штабс-капитан выглядел довольно браво, концы его усов слегка загибались вверх. Достаточно было одного взгляда на его фигуру, чтобы увериться в том, что он пользуется немалым успехом у женщин. Голова штабс-капитана, экипированная горделиво приподнятым подбородком и цепким взглядом матёрого самца, поворачивалась, как на хорошо смазанном шарнире, то налево, то направо, точно выискивая для упражнений в остроумии и амурных притязаний подходящий и благодарный объект противоположного пола. Навроцкий имел случай наблюдать рискованные полеты этого господина на аэроплане и слышал, что у него не было отбоя от пассажирок. Поручик Маевский усов не носил, но выглядел уверенным в себе молодым человеком с отменной выправкой и манерами избалованного дамским вниманием богача. Как вскоре узнал Навроцкий, княжне Ветлугиной поручик приходился кузеном.
Авиаторы сразу же оказались в обществе Анны Федоровны. Из их маленькой компании то и дело доносился смех. Голос господина Блинова, имевшего репутацию неутомимого рассказчика анекдотов, на которые так падки слабые женские головки, не умолкал, как назойливое жужжание комнатной мухи, и у Навроцкого появилось нехорошее желание эту муху чем-нибудь прихлопнуть.
Между тем графиня поманила его мизинчиком.
— Рассудите наш спор, князь. В священном писании сказано, что Иисус изгнал из храма менял и торговцев, а вот господин Петров утверждает, что без менял и торговцев общество просуществовать не может…
— И даже церковь… — добавил Петров.
— Простите, графиня, но всё это вздор, — улыбнулся Навроцкий. — Я не защищаю менял и торговцев, но что такое священное писание? Всего лишь плод воображения наших недостаточно осведомлённых предков. А мы с вами живём в двадцатом веке и летаем на аэропланах Разумеется, ваш спор с господином Петровым имел бы смысл, если бы бог существовал, но, к сожалению или к счастью, этому нет никаких достоверных свидетельств. Если же вы подразумеваете не религиозный, а чисто нравственный аспект, то я считаю, что общество без менял и торговцев просуществовать всё-таки может, но это дело далёкого будущего.
— Постой, князь… Что-то я в толк не возьму… Ты не веруешь в бога? — притворно изумилась графиня и, вздохнув, прибавила: — Впрочем, кто же в него теперь верует? Теперь это не модно!
— Я, быть может, и поверил бы, да бедняга отец Ферапонт, наставник мой в законе божьем, не сумел меня убедить. Ему как-то не до того было, он всё больше о мирском думал: о солёных огурчиках, к примеру, об опрокидонтике… — пошутил Навроцкий. — А ведь было бы удобно, если бы бог и впрямь существовал.
— Что ты имеешь в виду, Феликс?
— Тогда всю свою глупость мы могли бы сваливать на него.
— Что люди верующие невольно и делают, — вставил Петров. — В этом вопросе, князь, я полностью разделяю вашу точку зрения.
— Но не достойнее ли человеку вместо религиозного самоунижения отвечать за свои поступки перед самим собой — не перед мифическим богом? — продолжал Навроцкий, не обращая внимания на Петрова.
— Но разве религия не полезна? Возьмите христианские добродетели… — сказала графиня.
— Какая религия, Леокадия Юльевна? Которая из них? Их много! И все они только разделяют людей. И может ли мало-мальски мыслящий человек верить в бога только потому, что так делают другие?
— Ну полноте, господа, о религии, — поспешила прекратить спор графиня, чувствуя, что он принимает слишком серьёзный характер. — Я сама не припомню, когда в церкви последний раз была. А ты, Феликс Николаевич, либо социалист, либо лукавишь, — пригрозила она Навроцкому миниатюрным пальчиком. — Я прекрасно помню, как набожна была твоя матушка. Не может же у неё быть такой сын-безбожник!
Глаза у Леокадии Юльевны были разные один — табачного цвета, другой — малахитовый, и, разговаривая с нею, Навроцкий не мог избавиться от своеобразной мистики этих глаз. Они неотвязно притягивали к себе его внимание, и если ему случалось стоять по левую руку от графини, а затем оказаться по правую, то ему начинало чудиться, что говорит он уже с какой-то другой женщиной.
— Помилуйте, Леокадия Юльевна… — возразил было Навроцкий. — Если дети не разделяют убеждений родителей, это только…
Но графиня сделала жест, означавший положительное нежелание продолжать разговор на эту тему. Несмотря на схожесть взглядов в вопросах религии господина Петрова и его собственных, Навроцкий поспешил удалиться от этого неприятного ему человека. Циркулировавшие среди гостей разговоры занимали его также мало, как и персона банковского служащего, и, если бы не желание объясниться с Анной Федоровной, он, пожалуй, скоро уехал бы. Наконец ему удалось, улучив момент, завладеть вниманием княжны, и они незаметно уединились в одной из многочисленных смежных с залой комнат.
3
С лица Анны Фёдоровны ещё не успела сойти улыбка, предназначенная, очевидно, штабс-капитану в качестве награды за остроумие, когда, подойдя к Навроцкому так неосторожно близко, что у того захватило дух, она вопросительно заглянула ему в глаза.
— Перед отъездом в Финляндию я получил ваше письмо… — начал Навроцкий. Он хотел сказать ей, что это письмо заставило его отказаться от поездки в Европу и вернуться в Петербург, но тут же подумал, что признаться женщине в такой слабости ему было бы стыдно. — Благодарю вас за приглашение бывать на журфиксах Софьи Григорьевны…
Анна Фёдоровна испытующе посмотрела на него.
— Это всё, что вы хотели мне сказать?
Навроцкий смешался.
В ту же минуту дверь приоткрылась и в комнату просунулось усатое лицо штабс-капитана.
— Княжна, вы здесь? Мы ждём вас, — промурлыкало лицо.
— Я сейчас приду, — ответила Анна Фёдоровна и, когда дверь закрылась, повела с сожалением плечами.
Навроцкий хотел сказать ей многое и, будь его воля, проговорил бы с ней всю ночь, но господа авиаторы не оставили бы Анну Фёдоровну в покое: потребность блистать перед красивыми женщинами и у Блинова, и у Маевского была сродни мании душевнобольного и требовала непрестанного удовлетворения.
— Знаете что, Феликс Николаевич? — сказала княжна, словно прочитав его мысли. — В воскресенье я буду в теннисном клубе. Давайте там и поговорим. Приходите. Сейчас у меня, право, нет настроения, чтобы говорить серьёзно. А ведь вы, верно, хотите сказать что-то серьёзное?
Она ласково посмотрела на него.
Навроцкий смутился ещё больше. Не успел он ничего ответить, как Анна Фёдоровна, подарив ему обворожительную улыбку, направилась к авиаторам.
— Простите меня, Феликс Николаевич. Не обижайтесь! — бросила она на ходу и скрылась за дверью.
Из залы донёсся голос Леокадии Юльевны:
— А теперь, господа, послушаем новую запись знаменитого Карузо, а наш оркестр пока отдохнёт.
Навроцкий вернулся в залу. Туда же принесли граммофон, и публика затихла. Неподражаемый тенор Карузо всегда восхищал Навроцкого, и, прежде чем покинуть дачу графини, он на несколько минут задержался, чтобы ещё раз услышать голос знаменитого итальянца. Он вспомнил концерт Карузо в Петербурге, устремлённые на певца полные восхищения взоры петербургских дам и Анну Федоровну в соседнем ряду партера. Тогда он увидел её впервые и с тех пор, слушая Карузо, не мог не думать о ней, а взбудораженное сердце его не знало более покоя. Спустя некоторое время после того знаменательного дня по его просьбе, или, вернее, вследствие высказанного им вскользь интереса к особе Анны Фёдоровны, Леокадия Юльевна, понимающая чаяния людей с полслова, представила их друг другу.
Послушав Карузо, Навроцкий уехал. Если бы люди были способны затылком улавливать брошенные на них взгляды, он, конечно, почувствовал бы взгляд Анны Федоровны, провожавший его из залы, но увы…
Около шести утра Леокадия Юльевна снова позвала гостей к столу:
— Ужинать, господа! Ужинать!