Драматическая повесть в 3-х действиях
В и т а л и й Б у к л е в с к и й, 24 года.
А л е к с е й К о з у л и н, 26 лет.
А н а т о л и й (матрос с мандолиной), 25 лет.
Г р и ш а, 25 лет.
Х м у р ы й м а т р о с, 40 лет.
Х о з я и н (финн), 55 лет.
Е г о р ы ч е в (господин в панаме), 45 лет.
Т е т я Н а д я, 40 лет.
Т а м а р а, 28 лет.
П е с к о в Георгий Иванович, 35 лет.
Л а р и с а М и х а й л о в н а, 47 лет.
А н ю т а, 27 лет.
М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю, 50 лет.
М у ж ч и н а п о м е л ь ч е, 42 года.
И л ь я Н и к а н о р ы ч, 45 лет.
В о л о д я (официант), 30 лет.
З и н а и д а, 23 года.
Л о л л а, 15 лет.
М а т р о с ы, п о с е т и т е л и р е с т о р а н а, л о т о ч н и к, п р о х о ж и е н а б у л ь в а р е.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Перед открытием занавеса на авансцену выходит актер, исполняющий роль В и т а л и я Б у к л е в с к о г о, и доверительно, но без интимности, как бы размышляя вслух, говорит зрителям:
— Этот спектакль предваряют два… даже, пожалуй, три эпиграфа… Один малоизвестный у нас эмигрантский поэт вспоминает, как в 1921 году в Петрограде встретил на Николаевском мосту Александра Блока и торжествующе показал ему в сторону Финского залива: из взбунтовавшегося Кронштадта доносилась артиллерийская канонада. «Слышите, стреляют!..» — автор воспоминаний откровенно надеялся на сочувствие Блока мятежникам. Но Блок сумрачно посмотрел на него и ответил строками из Тютчева:
В крови до пят, мы бьемся с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон…
Объяснений не требовалось. Оба они знали, что к Кронштадту тянутся сочувствующие белые руки, что большевикам предстоит трудный, кровопролитный штурм вооруженной до зубов крепости, дабы навеки похоронить надежды всех старых хозяев России:
В крови до пят, мы бьемся с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон…
Таков первый эпиграф. Второй принадлежит перу талантливого советского поэта, в какой-то момент испугавшегося нэпа, этой, как многим тогда казалось, безбрежно разлившейся буржуазной стихии, угрожающей захлестнуть, затопить революцию и социализм.
Как мне вырастить жизнь иную
Сквозь зазывы лавок,
Если рядышком вход в пивную
От меня направо?
Как я стану твоим поэтом,
Коммунизма племя,
Если крашено рыжим цветом, —
А не красным, —
время?..
Так писал Николай Асеев в поэме «Лирическое отступление».
Третий эпиграф предельно далек от лирики… (Показывает на светящийся транспарант, где появляются одна за другой газетные строчки):
«Наш лозунг: долой крикунов! Долой бессознательных пособников белогвардейщины, повторяющих ошибки несчастных кронштадтцев весны 1921 года! К деловой практической работе, умеющей понять своеобразие текущего момента и его задачи! Не фразы, а дело нам нужно».
Так писал Ленин в «Правде» в августе 1921 года.
В спектакле нет персонажа, имя которого Ленин, нет вообще ни одного исторического лица. Вместе с тем мысли Ленина, мысли о Ленине неизбежно проходят сквозь душу каждого человека, жизнь которого мы пытаемся показать. В том числе и врагов… Ведь и у врагов есть внутренний мир, который мы условно называем душой, — иначе как бы нам иногда удавалось наших бывших врагов сделать в дальнейшем своими друзьями? Редко, но так бывало. Правда, случалось и наоборот…
З а т е м н е н и е.
Ночь. Под лучами шарящих там и тут прожекторов — синий мартовский лед. Позади отсвечивает полынья или проступившая сквозь наст наледь. Впереди, как верстовой столб, стоит торос, вздыбленный еще в ледостав осенними штормами. Он припорошен снегом, но местами обтаял, — прожектор пронизывает насквозь эти ледяные окошки. Слева от тороса Кронштадт, где время от времени взвиваются сигнальные ракеты; справа финский берег, скорее угадываемый, чем видимый: едва мерцают редкие желтые огоньки. В стороне крепости слышится беспорядочная стрельба, — значит, там где-то еще воюют.
Мимо тороса, по рыхлому, проваливающемуся насту, низко пригибаясь (может, это стреляют им вслед), шарахаясь от прожекторного луча, бегут в направлении финского берега трое матросов. Один в бушлате, двое в шинелях, подоткнутых полами под ремень. Перед тем как исчезнуть, слиться с темнотой, все трое, как по команде, оглянулись на крепость, и лица их, искаженные страхом, растерянностью, пригвоздил луч. И вот уж их нет — рванулись во тьму. Также со стороны Кронштадта, приближаясь к торосу, матрос А л е к с е й К о з у л и н везет по бугристому льду груженые салазки. Ему тяжело, запыхался, бушлат распахнут. Остановился у тороса отдышаться, сбил бескозырку, вытирает пот. На санках тело, не то в простыне, не то в длинной белой рубахе; живой или мертвый — не понять. Нагнали Козулина, поравнялись с ним еще двое; эти двое с винтовками и с заплечными мешками. Один, Г р и ш а, выглядит совсем юнцом, он тоскливо молчит, на лице выражение покорности: прикажут стрелять, бежать вперед, назад, стоять, падать — на все готов. Другой, А н а т о л и й, наоборот, полон желания утверждать себя, кричать, спорить, действовать.
А н а т о л и й (кричит). Леш, да брось ты своего недобитка! Давай пристрелю!
А л е к с е й (хмуро). Нельзя. Заложник. (Показывает на финский берег.) Там пригодится.
А н а т о л и й (захохотал, хотя ему, как всем, не до смеха). Чудило! У чухонцев порядок: шлепнут большевичка́ — и все. В восемнадцатом знаешь сколько их постреляли? Леха, да он у тебя уже сдох… Глядишь, саван и пригодился!
А л е к с е й (беспокойно ощупывает обмотанную бинтом голову раненого: ладони липнут, повязка промокла). Живой. Кровь течет.
А н а т о л и й (еще хохотнул). Нет, видал идиота? Гришка, пошли!..
Едва они с Гришкой двинулись с места, в глубине пробежали прямо по наледи еще н е с к о л ь к о м о р я ч к о в, но эти даже не взглянули, что делается у тороса.
(Обернувшись к Алексею, остервенело орет.) Гнида благостная! Зараньше из коммунистов подобрал дружка! Ну и катись с ним обратно! На радостях тебя сразу в партию примут! Если, конечно, впопыхах не пришьют обоих… Ну, кому говорю, поворачивай! (Выхватил из-за спины винтовку, приложился с маху.)
Алексей рывком втаскивает салазки за торос. Но Анатолий с Гришкой уже убежали. Оставшись один со своим живым грузом, Алексей оглядывается на крепость, точно взвешивая издевательский совет: может, правда лучше вернуться?..
А л е к с е й (с ожесточением кричит вслед ушедшим товарищам). Да, дружок! Ну и что? Был дружок — стал вражок!.. Пусть на льду остается? Ладно свои найдут, а если нет? Если нет? Пускай замерзает, да?.. Что мы, не люди?!. (Сорвал голос. Да и совестно кричать: вдруг лежащий на санках слышит… Нагнулся к нему, тихо спрашивает.) Виталий, ты из Питера сюда или прямо из Москвы?
Раненый не отвечает.
(Громче.) Зинка моя к вам не являлась?
Раненый молчит.
Это я, Козулин Алексей… Витя, ты меня слышишь?
Молчание.
Сильнее подул ветер. В стороне Питера небо алеет, близок рассвет. Надо уходить, пока не застигли. Да и зябко: Алексей в одной форменке, бушлатом сейчас накрыл раненого.
Алексей выходит из-за тороса и, таща за собой салазки, бредет к правому берегу. Ветер от Кронштадта толкает его в спину, прохватывает до кишок, несет по ногам поземку.
З а т е м н е н и е.
Барак. Нары в два яруса тянутся во всю длину помещения. Застелено всего несколько парных коек, одна над другой. Барак не новый, но стены и нары недавно покрашены. Чисто. Пусто. В противоположном, торцовом конце барака окно, за ним зелень травы, кустов, деревьев: на дворе лето. На ближней койке лежит, закинув руки за голову, х м у р ы й н е м о л о д о й м а т р о с. Как он, так и все почти, кого мы сейчас увидим в бараке, нервно взвинчены, легко переходят от вялости к бешенству, готовы перегрызть глотку — и снова апатия.
У окна притулился другой матрос — это А н а т о л и й.
А н а т о л и й (поет и подыгрывает на мандолине; уныло, без темперамента. Впрочем, в конце каждого куплета пытается лихо взвизгивать).
Всероссийская коммуна
Разорила нас дотла.
Коммунистов диктатура
Нас до ручки довела…
Эх, эх, довела!
Нет ни спичек, керосину,
Все с лучинами сидять,
При коммуне большевицкой
Только карточки едять…
Эх, да карточки едять!
Х м у р ы й м а т р о с (лениво оборвал песенника). Кончай, надоело.
А н а т о л и й (продолжая петь).
Вот прислали на деревню
Пять аршинов кумачу,
Все забрали коммунисты,
Ни вершка середняку…
Эх, да эх, середняку!
Х м у р ы й м а т р о с (сел на койке). Заткнись, середняк!
А н а т о л и й (с вялой обидой). А тебе, значит, середняка не жалко. Середняку ни вершка не дают, а ты, значит…
Х м у р ы й м а т р о с. Хватит. (Снова ложится.) Третий месяц не можешь репертуар обновить.
А н а т о л и й (выскочил в проход). Есть обновить! (Поет, паясничая.)
Ливки, метана,
Метана, воро́г!..
Жалко, других финских слов не знаю… Нет, Семка, подержи мои семечки, я ему в ухо дам: думай не думай, а придется по хуторам подаваться.
Х м у р ы й м а т р о с (презрительно). Батрачить?
А н а т о л и й (мечтательно). Сала, может, пожрем!.. (Подошел ближе, понизил голос.) Слушай меня, есть задумка: найти бабий хутор. Ясно? Без мужиков. Два вдовьих хутора (широкий жест) — один тебе, другой мне! Гришку чистенького в работники возьмем.
Х м у р ы й м а т р о с. Что дальше?
А н а т о л и й (возбужденно). Как что? Хозяевать будем! Да ты понимаешь, что значит русский матрос для финской вдовы… а то вековушки? Да это ж… (Слов не хватает, бьет себя в грудь.) Семка, подержи мои семечки, я их всех!..
Х м у р ы й м а т р о с (холодно). Во-первых, тебе надо сначала отъесться… с картохи не очень-то. Ладно, допустим, найдешь такой хутор. Знаешь, чем кончится? Выпустят из тебя кишки чухонские парни, натянут на мандолину: «А ну, пляши!..»
А н а т о л и й (озабоченно оглядел себя, инструмент). Считаешь? (Нерешительно.) Тогда… может, в Бразилию?
Собеседник откровенно хохочет.
А чего? В газете сулили по тридцать гектаров земли каждому переселенцу…
Тот залился еще звонче.
(Совсем сник. После паузы. Почти шепотом.) Неужто обратно проситься?..
Собеседник угрюмо молчит.
(Выждав еще немного, истерически кричит.) И вернусь! Пускай расстреливают! Ну не могу я здесь каждое утро за баландой стоять! Что я — нищий! Я матрос первой статьи Балтийского флота! Рабоче-крестьянский сын!..
Х м у р ы й м а т р о с (еще холоднее). Бывший матрос. Бывшей статьи. Нынешний сукин сын.
А н а т о л и й. Ну, ты! (Замахивается мандолиной.)
В барак вваливаются м а т р о с ы, человек десять. Большинство пообтрепалось, одни обросли бородами, другие многодневной щетиной. Можно узнать А л е к с е я К о з у л и н а, он чисто выбрит, и Г р и ш у: он все такой же беленький, чистенький, борода не растет. Матросы ввалились с шумом, гамом, у кого-то в руках газета, другие пытаются ее вырвать, тот не дает, вскочил на нары.
М а т р о с с г а з е т о й. Слухай, буду читать вослух!
Г о л о с а.
— Слухай сам! Есть пограмотнее…
— Гришка, залазь!
— Р-раз, взяли!
Беленький паренек, похожий на переодетую девочку, мигом оказывается на верхнем ярусе нар. Матрос неохотно отдает ему газету.
В бараке появился молодой человек в застиранной, залатанной гимнастерке. Это В и т а л и й Б у к л е в с к и й. Демонстративно никто на него не обращает внимания. Лишь Алексей подвинулся, чтобы тот мог сесть рядом с ним, но Виталий остался стоять между нарами.
Г р и ш а (читает). «Агония затянулась. От нашего ревельского корреспондента…»
Г о л о с а.
— Что за огония? Пожар, что ли?
— Ясно, пожар… Мировой революции!
— Пятый год слышим…
Г р и ш а (объясняет). Агония — это предсмертные минуты. Человек мучается, его перед смертью корчит. Читать?
Г о л о с а.
— Вали, вали!
— Крой, Гришка!
Г р и ш а (спокойно читает). «Агония затянулась… В марте весь цивилизованный мир был свидетелем конца большевистских попыток загнать коммунизм нагайками и штыками в сопротивляющиеся народные массы. Советский режим был вынужден отступить. Декретом о свободной торговле большевики подписали свой собственный приговор. Отныне для России открыт лишь один путь — путь капиталистического развития…»
В и т а л и й (решительно). Чушь!
А л е к с е й (дернул его за край гимнастерки). Витя!..
В и т а л и й. Чушь и вранье!
Г р и ш а (продолжает читать). «В марте, на большевистском съезде, Ленин сказал: «Свобода торговли неминуемо приведет к белогвардейщине, к победе капитала, к полной реставрации…» Сказал — а уже меньше, чем через месяц, подписал декрет о свободе торговли…»
В и т а л и й (гневно). Клевета и ложь!
Г о л о с а.
— Тэ-эк! Гришка, кто это пишет? Что за газета?
— Какая тебе разница? Белогвардейская.
— Чувствуется…
— От какого числа?
Г р и ш а. Апрельская.
Г о л о с а. А сейчас июнь…
В и т а л и й (убежденно). Ни через месяц, ни через год Ленин не мог подписать такого декрета!
Шум. Голоса.
Г о л о с. Погоди! Говорил или не говорил Ленин, что свободы торговли не разрешит? (Это первое, хотя и безличное, обращение к Виталию.)
В и т а л и й (с затруднением). Я… не имею права разглашать то, о чем говорилось на съезде…
Шум, выкрики: «Ах, не имеешь! Все секреты у них, все секреты!»
(Повысил голос.) Но если белогвардейская газетенка разнюхала…
Шум, смех, гогот.
(Пытается перекричать.) Да, говорил! И я никогда не поверю брехне о том, что в нашей стране позволили наживаться частникам!
Г о л о с а.
— На что спорим?
— На ведро самогона!
— Откуда возьмешь?
— Будем дома, наварим…
— Где? На том свете?
Этот быстрый диалог идет только между матросами, Виталий снова выключен из беседы.
— Братва, идея! Пустим на тот свет на разведку советского барчука.
— А что? К Духонину его — и концы!
— Бей большевистского пономаря!!
К Виталию потянулись руки.
А л е к с е й (встав перед Виталием в проходе). Спокойно, ребята, спокойно. У финнов мы на учете, по списку. Здесь с законом не шутят. А Буклевский?.. Ни лешего он не знает, что сейчас в Москве и в деревне. Может, действительно Ленин мужикам навстречу пошел…
Вбегает А н а т о л и й, перед этим исчезавший из барака.
А н а т о л и й (кричит). Братва, получать паек! Американский красный крест отбывает! Выдают вперед на неделю!
Суматошно толкаясь, все повалили к выходу. В бараке остались только Виталий и Алексей.
А л е к с е й. Не обижайся, Витя! Я же нарочно… Видел, как они на тебя? А ты и твоя семья меня человеком сделали, научили думать…
В и т а л и й. Научили! Думаешь ты вверх ногами!
А л е к с е й. Ну зачем так?..
В и т а л и й. Хорошо. Оставим. Надо решать день и час. Больше я здесь не могу! Когда я вижу и слышу этих твоих…
Оба обернулись на шум. В барак возвращаются А н а т о л и й и Г р и ш а.
А н а т о л и й. А для вас что — особое приглашение требуется? Брезгуете со всеми питание получать?
Алексей и Виталий молча направляются к выходу.
(Кричит.) Стой!
Они обернулись.
(С хохотом валится на нары.) Ой, не могу, все поверили! Чесанули очередь занимать! (Вскочил, напруженный злобой.) Да американцы уж задали лататы со своим провиантом! Посуду и ту увезли! Подыхай, русская матросня, рваная кронштадтская вольница! На кой мы теперь господам буржуям, когда Кронштадт в очко проиграли! (Вплотную приблизясь к Алексею и Виталию.) Может, и мы — соберем манатки и ходу?
А л е к с е й (переглянувшись с Виталием). Куда? Ты о чем?
А н а т о л и й. Туда. О том самом. Гришка, подтверди. Сядем, господа дипломаты? (Сел.)
Виталий и Алексей неохотно садятся напротив.
Г р и ш а (пунктуально, как всегда). Мы знаем, что вы собираетесь на родину. Мы тоже решили вернуться. Мы знаем, что у вас разные взгляды, разные причины для возвращения… (Помедлив.) У нас тоже.
А н а т о л и й. Знаете, о чем это божье дитя мечтает? Ему мало церковно-приходской школы, подай ему уверситет!
Г р и ш а (невольно поправил). Университет…
А н а т о л и й (сверкнув глазами). А я говорю — уверситет! Повтори!
Г р и ш а (покорно). Уверситет.
А н а т о л и й (успокоился). Значит, так. Был наш Гришук до мобилизации волостным писарем… хотя и из голытьбы. (Со значением поднял палец.) Как папаша расстарался устроить? Должно, батрачил у волостного старшины или какого из богатеев лет пяток… (Внимательно смотрит на Гришу.) Словом, писарил, писарил Гришуня, пока его, раба божьего, не мобилизовали. (Опять пристальный взгляд на Гришу.) Служит Гриша царю, служит как ценный минный специалист республике, а у самого одна думка: кончится военное время — пойду… Куда, Гриша?
Г р и ш а. В уверситет.
А н а т о л и й. Верно! А тут кронштадтская заваруха! Гришуню заносит: демократия, лозунги! Полез на трибуну, орет: «Советы без коммунистов!»
Г р и ш а (потеряв невозмутимость). Ничего я не орал!
А н а т о л и й. Не орал — с удовольствием слушал. Небось с коммунистами не остался… побежал с нами по льду, как заяц!
В и т а л и й. Хватит! Что вам нужно в Советской России? С мятежами не вышло и не выйдет!
А н а т о л и й (угрюмо). Мятежи мне нужны, как собаке штопор. Здесь оставаться не хочу… не знаю чухонского языка. И вообще, здесь надо работать…
В и т а л и й. А там?
А н а т о л и й (усмехнулся). Первое время в тюрьме прокормят… А там будет видно. Полагаю, горбатиться не придется. Времечко наступает веселое.
В и т а л и й (искренне поражен). Веселое? Ну, знаете ли!.. (Овладел собой.) Идите куда хотите… я в таких спутниках не нуждаюсь.
А н а т о л и й. Зато я нуждаюсь. У вас и личико, глядишь, господское. На кого ни наскочим — интеллигентно поговорите… по-английски там, по-немецки. Мы же финнам не скажем, что вы большевик!.. Так ли, сяк ли, мы с Гришуткой от вас не отстанем. А то хотите — напустим на вас братву. До смерти, может, не забьют, а шкуру спустят.
А л е к с е й. Да ты что? В чем это мы провинились?
А н а т о л и й (жест). Леша, завяжи для памяти на языке узелок: в ночь выходим.
Они с Гришей вышли из барака.
В и т а л и й. Понял ты наконец, в какое положение меня поставил? Упрекать тебя не могу — благодаря тебе я жив… но ты представляешь наше совместное возвращение домой? Волк, овца и капуста.
А л е к с е й (улыбнулся). Понимаю! Анатолий — волк, я — овца… заблудшая, это ясно… Гришка — капуста… А ты — человек!
В и т а л и й. Что-то ты очень развеселился.
А л е к с е й. Витя! Да ведь мы скоро дома будем! Меня Зинка ждет, тебя родители… Как здоровье-то Ларисы Михайловны?
В и т а л и й. Зимой плоховато было.
А л е к с е й. Оголодала. Ничего, теперь полегчает. Витя, а ты не женился? На той красивой, темноволосой?
В и т а л и й (не сразу). Да, Тамара живет у нас… (Еще помолчал.)Могу ли считать ее женой? (С откровенной грустью.) Не знаю, Алеша. Ее первый муж убит еще на германской, и она ненавидит за это весь мир! Меня, правда, терпит…
А л е к с е й (в замешательстве). Витя, ты, может… преувеличиваешь? Прежнего она любила так, а тебя по-другому… потому что ты другой… (С горячностью.) Не смейся! Я читал в одной книжке, что женщины иногда любят мужчину по-матерински… особенно если она старше…
В и т а л и й. Слушай, мудрец! У меня есть мать, которая любит меня по-матерински. Есть сестра… она любит по-сестрински. Обеих я очень люблю. Уже за одно то, что они существуют… А Тамара… Тамары для меня почти нет. Я могу только строить иллюзии. И я строю. И за это считаю себя дураком.
А л е к с е й (после паузы, робко). А как, по-твоему, у нас с Зиной?
В и т а л и й. Это тебе лучше знать.
А л е к с е й. Третий год на флоте…
В и т а л и й. Брось! Зина серьезная, деловая, ей не до шашней. Кстати, хозяйничает она наверняка лучше тебя. Ты же был фантазер, землю пахал по учебникам.
А л е к с е й (с увлечением). В том-то и дело, Витя! В новых условиях мы с ней, знаешь!..
В и т а л и й. Заговорила кулацкая жилка! Что ж, прямая дорога от кулацкого мятежа. (Пошел к выходу.)
А л е к с е й. Слушай, Витя, не рано ли меня в кулачье зачисляешь?
В и т а л и й. Рано? Если так понимать новые условия, то самое время. А коммунизм подождет.
А л е к с е й. Ты не смейся! Врангелей отогнали — неужели в деревне без перемен? Мужик же не враг… (Не давая Виталию перебить.) Назначь мне испытательный срок — год, два, пять лет… Увидишь, полезен я или вреден… (Азартно.) Нет: ты назначь, назначь! И может, без нас назначили…
В и т а л и й. Хорошо. Подумай лучше, как сегодня ночью обойтись без попутчиков. (Ушел.)
Алексей сидит; видно, что мысли его о доме: перегнулся через подоконник, сорвал травы, растер, понюхал. В барак, оглядываясь, входит Г р и ш а. Подбежал к Алексею.
Г р и ш а (быстрым шепотом). Не оставляйте меня с ним… возьмите меня с собой! Я боюсь его!
А л е к с е й. Кого, дурашка?
Г р и ш а. Он страшный, мстительный… меня от себя ни на шаг… Думаете, почему меня в старое время в волостные писари приняли? Его отец, богатый мельник, меня определил. С условием: когда станут сына на войну призывать, чтобы я за него пошел… У нас большая семья, мельник обещал подкармливать… А потом сын все прятался, только недавно мобилизовали. И вот судьба: попал на тот же корабль. Возьмите меня с собой… без него!
А л е к с е й. Да что ты его, шута горохового, боишься? Что он тебе может?
А н а т о л и й (появился в дверях, поет, подыгрывая на мандолине).
Мы помещиков прогнали,
Ждали волюшки, земли,
Николашек поскидали,
Коммунистов обрели!
Эх, эх, обрели!..
Ну как, братки, собираемся в путь-дорогу?
З а т е м н е н и е.
Финский сарай. Стена, сложенная из дикого камня. Черепичная крыша. Все основательно — и нарядно, особенно на закате. Цветет шиповник. Опершись на полированную сучковатую палку с рукояткой в виде массивной бульдожьей головы, Х о з я и н хутора, пожилой, еще крепкий финн, беседует с «гостями». В и т а л и й и А л е к с е й сидят на скамейке перед сараем.
В и т а л и й. Откуда вы так хорошо знаете русский язык?
Х о з я и н (медленно, но почти без акцента). Здесь много русских. Раньше приезжали летом из Петербурга, теперь живут и зимой. Ждут, когда там (показал на юг) не будет большевиков. Год, два, три… (Считает на пальцах.) Да, скоро четыре года играют в бридж. Бридж — по-русски мост. По этому мосту они идут, все идут: вечером бридж, ночью бридж, днем бридж… Никак не дойти домой! (Смеется, покачиваясь на палке.)
В и т а л и й. Здесь эмигранты из Петрограда или есть москвичи?
Х о з я и н (вспоминает). Москвич? Да… господин Егоров, Егорьев… как-то так. (Показывает рукой на забор.) Мой сосед. Была в Москве фабрика духов, пудры. Была. Здесь проиграл.
В и т а л и й. Проиграл московскую фабрику? Но фабрики и заводы у нас национализированы, принадлежат государству.
Х о з я и н. Так считаете вы. Он считает не так. Все равно проиграл. Может, отыграется и вернет. (Смешок.) Вы тоже долго играли.
В и т а л и й (удивлен). Мы?
Х о з я и н (неопределенный жест). Ну, я не знаю. Может, не вы. Другая, большая игра. Называется — революция. Перебор… недобор… (Сдает воображаемые карты.) Чёт… нечет… Пас! Нынче Ленин решил: хватит играть, пора делать дело.
В и т а л и й (насторожился). Что вы имеете в виду?
Х о з я и н. Политику. Хозяйство. Торговлю. О, Ленин умный, серьезный господин! Вожжи в крепких руках. (Показывает.) Р-р-р! Повернул. Все слушаются. Вожжи держит настоящий хозяин.
А л е к с е й (горячо). Я с вами согласен! Я говорю: Ленин пошел навстречу крестьянам! Я в это верю!
Г о л о с. Ливки, метана, метана, воро́г!..
С этими словами на пороге сарая появляется заспанный А н а т о л и й. За ним виден Г р и ш а.
А н а т о л и й. Э, да тут клуб! Разрешите присутствовать!
Молчание. Хозяин внимательно оглядел ту и другую пару. Видно, сделал сравнение не в пользу второй. Распрямился, опираясь на палку.
Х о з я и н (сухо). Не показывайтесь с хутора никуда. Увидят русские дачники, скажут полиции. Завтра вечером уходите. В лес. Дам с собой хлеб, картофель. Уйдете — не возвращайтесь. Задержит пограничная стража — молчите, где ночевали. Я вас не видел, не знаю. Хлеб украли, купили… Спокойной ночи. В сарае прошу не курить. (Ушел.)
А н а т о л и й (после молчания). Чухонская жадина! «Хлеба, картошки дам!» Сала охота! Эх, Семка, подержи мои семечки — будет сало! (Уходит вместе с Гришей в сарай.)
В и т а л и й (с ненавистью). Видеть его не могу!
А л е к с е й. Пошли, Витя, спать, пока не ободняло…
З а т е м н е н и е.
Еще в темноте слышен пронзительный вопль. Затем видим тот же сарай ранним утром (солнце освещает его с другой стороны). Никого нет. Крики, рыдания продолжаются. Из сарая выскакивают В и т а л и й и А л е к с е й. Неторопливо вылезает, почесываясь, А н а т о л и й. Из-за угла появляется Х о з я и н, волоча за одну ногу Г р и ш у. Всегда чистенький, беленький, Гриша сейчас в таком виде, что его трудно узнать. Лицо в крови. У Хозяина в руках трость, которой он, очевидно, дубасил Гришу. Возможно, бил и ногами: все еще не может стоять спокойно — топочет, как лошадь.
В и т а л и й. Что произошло? Что он вам сделал?
Х о з я и н (осатаневший от злобы). Он… украл… сало!
А л е к с е й. Гришка? Не может быть!..
Хозяин с отвращением отпустил Гришину ногу; тот лежит на траве, не открывая глаз, тихо постанывая.
Х о з я и н. Я застал его в моем погребе! Вон! Все вон из моего дома! (Топает ногами.) Вон!!
А л е к с е й (рассудительно). Хозяин, давайте разберемся по порядку. Ну, вошли в погреб, и что? В его руках было сало?
Х о з я и н (с акцентом). Та, в его поканых руках мое чистое сало! (Задыхаясь.) Вот такой… (показывает)… такой прус!
А л е к с е й. Гришка, это правда?
Тот чуть заметно качнул головой.
Должно быть, ты с голодухи совсем очумел, перестал соображать — что свое, что чужое…
Х о з я и н. Свое! У него не было никогда своего! Голотранец!
А л е к с е й (сурово). Сейчас же встань и проси прощения!
Гриша лежа дергается.
В и т а л и й (Хозяину). Вы его изувечили! Где это проклятое сало? Вчера мы говорили с вами, как с человеком!
Х о з я и н. Я тоже тумал, что пустил к сепе в том честных лютей!..
А л е к с е й (нетерпеливо). Ладно… Идти так идти!
В и т а л и й. Смотри, он же не может встать!
Гриша корчится на земле.
У него что-то повреждено в спине…
А л е к с е й. Уведем. (Анатолию.) Бери его с левого бока. Подлец! Это ты его подучил! Ты заставил!..
А н а т о л и й. Я же для всех… На дорожку!
На дворе появляется в летнем чесучовом костюме немолодой г о с п о д и н в б е л о й п а н а м е. Сделав ручкой привет Хозяину, безошибочно направляется прямо к Виталию.
Г о с п о д и н в п а н а м е. Приятно видеть соотечественника, благополучно вырвавшегося из большевистского ада. Будем знакомы. (Приподняв панаму.) Егорычев. Василий Васильевич. (Протягивает Виталию руку.)
В и т а л и й (холодно). Вы ошиблись. Я направляюсь как раз в большевистский ад. (Не обращает внимания на знаки Алексея.)
Е г о р ы ч е в (отдернул руку). Ах так?.. Значит, вы большевистский эмиссар! Вы приезжали сюда с тайной целью!
В и т а л и й (насмешливо). Считайте, что угадали… Что дальше?
Е г о р ы ч е в (поразмыслив). Впрочем, я вне политики… (Еще подумал.) Вы в курсе дела и, как образованный, интеллигентный человек, не откажете мне в одной консультации. Кстати, вы не юрист?
В и т а л и й (слушал с некоторым интересом). Нет.
Е г о р ы ч е в. Впрочем, это не имеет значения… (Бросил косой взгляд на остальных.) Как вы знаете, в советских газетах опубликован декрет, по которому фабрично-заводское предприятие может быть при известных условиях возвращено прежнему владельцу. В связи с этим меня интересует вопрос…
В и т а л и й (весь как пружина). Вы читали такой декрет?
Е г о р ы ч е в. Я сам не читал, но мне говорили…
В и т а л и й (помолчав). Предположим. Что вас интересует?
Е г о р ы ч е в. Меня интересует, имеются ли также в виду те владельцы, которые в данный момент… по стечению обстоятельств… не имеют чести проживать в пределах России…
В и т а л и й. И вы не прочь оказать ей честь и вернуться, чтобы получить вашу фабрику обратно. Я верно вас понял? (В упор смотрит на Егорычева.) Но вы же проиграли ее в карты?
Е г о р ы ч е в (сразу вспотел и отшатнулся). Милостивый государь, откуда вы взяли? Во-первых, это гнусная сплетня! Во-вторых, мой партнер настолько морально чистый, интеллигентный человек, что не позволит себе претендовать… Наконец, кто помешает нам с ним стать компаньонами? Тем более что запасы товаров, сырья укрыты в надежном месте, которое известно лишь мне и моему доверенному лицу в Москве, не менее, если еще не более, морально чистому и интеллигентному… (Сообразив, что наболтал лишнего.) Впрочем, честь имею! (Приложив два пальца к панаме, уходит. Заметил по пути к калитке увечного Гришу, с которым возится Алексей, брезгливо спрашивает Хозяина.) Что это? Кто эти люди?
Х о з я и н (неохотно). Упал с сеновала. (Когда Егорычев удалился, он быстро и повелительно обращается к Виталию.) Через полчаса он приведет жандармов. Скорей отсюда! (Опять правильно говорит по-русски.) Иначе!..
В и т а л и й (спокойно). Вы немедленно запряжете лошадь и довезете нас до границы.
Хозяин молчит.
А л е к с е й. Но как же?
В и т а л и й. Идите и запрягайте.
Хозяин уходит.
А л е к с е й. Ты ему веришь?
В и т а л и й. Во всяком случае, больше, чем ему. (Кивнул на присмиревшего Анатолия.) Тоже возьмем с собой. Пусть наша власть решает, что с ним делать. (После паузы.) Что нас там ждет? Знаю одно: можно сломать человека, но сломать революцию!.. (Замолк, невольно взглянув на Гришу.)
А л е к с е й (озабоченно.) О чем разговор! Нам бы только домой добраться… (Нагнулся к Грише.) Сейчас мы тебя на телегу… подстелем сенца помягче… А, Гришуня?
Гриша тоскливо глядит в небо.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Еще в темноте слышен стук. Настойчивый, громкий. Смолк. В ответ — тишина. Чиркнула спичка. Зажегся огарок свечи. Осветилась лестничная площадка. На ней двое — мужчина и женщина. В и т а л и й все в той же заношенной гимнастерке, и с ним средних лет женщина, в сапогах, в куртке железнодорожного кондуктора, по-теперешнему — проводница, — т е т я Н а д я. У ног их лежит узелок и маленький чемоданчик, какой берут с собой в путь железнодорожные машинисты и кондуктора.
В и т а л и й. Не достучаться… Пойдем, тетя Надя. Я посижу до утра на бульваре… а у тебя, сказала, дела.
Т е т я Н а д я. Дела-то дела… Хотела всех повидать… Нет, пойду. Стучи… кто-нибудь услышит. Вот тебе узел. Отдашь им… тут кое-какие продукты. Ну, повезло тебе, Витек! Не встретил бы меня на вокзале, сидел бы еще в Петрограде неделю… две. Видал, что в поезде делается? Обрыдло — вот до сих пор! (Показывает на горло.) Езжу, дерусь, матерюсь, спекулирую… Думаешь, для себя?
В и т а л и й (не очень внимателен, думает о своем). Я знаю. Для младших братишек.
Т е т я Н а д я. То-то и есть. Ухожу, Витя, с железяги!
В и т а л и й. Куда, тетя Надя?
Т е т я Н а д я (аккуратно свернув козью ножку). Замуж.
В и т а л и й (удивлен). За кого?
Т е т я Н а д я. За одного вдовца.
В и т а л и й. По любви?
Т е т я Н а д я (от смеха рассыпала табак). Да ну тебя! Ребятам в школу пора, а в том селе школа. (Мечтательно.) Может, сама в учительницы поступлю… Правда, не только французский — нормальный русский забыла… Э!.. (Махнула рукой, высморкалась в какую-то грязную тряпицу вместо платка.) У тебя и своих забот два вагона!
В и т а л и й. Подожди, а он кто — учитель?
Т е т я Н а д я (смеется). Он-то? Увидишь! Это, брат, тип… Появятся новые классики — опишут!.. Попробуем еще, постучим.
Стучат. Прислушиваются.
Ладно, может, вечерком забегу. Лару, Анютку целуй… Два месяца их не видала… Бери огарок. Поставишь за упокой, коли сдохну от грозного мужа!.. (С чемоданчиком в руке сбегает по лестнице. Снизу кричит.) Помнишь, как вчера тебя под скамейку от ревизора пихала? Хорош бы ты, зайчик, был!.. Проезд-то теперь небось платный: либо билет, либо барашка в бумажке!
Хлопнула дверь внизу. Виталий покачал головой, усмехнулся, задул свечу. Начинает опять стучать в квартиру. В темноте продолжается настойчивый громкий стук. Из темного коридора, с коптилкой в руке, появляется ж е н с к а я ф и г у р а. Осветилась прихожая, принадлежавшая когда-то московской семье среднего достатка. Теперь квартира, по-видимому, уплотнена, обветшала, передняя захламлена: сундуки, баулы, корзины, велосипед, старые прорванные картины, диван со сломанной ножкой, под ним и рядом с ним — сэкономленные за зиму короткие дровишки для «буржуйки». М о л о д а я ж е н щ и н а в легком халате пересекла прихожую и, подойдя к входной двери, сердито, охрипшим со сна голосом спрашивает: «Кто там?» В ответ — радостно-возбужденный голос: «Тамара, открой!! Это я!..» Тамара отпирает замки, отодвигает щеколды, на пороге появился В и т а л и й.
Т а м а р а. Почему ты стучал? Звонок действует.
В и т а л и й (ошеломленный таким вопросом). Разве? Батарея же давно выдохлась…
Т а м а р а (выходит на площадку и нажимает кнопку).
Звонок звонит.
Как видишь. (Вернулась, закрывает дверь на запоры). Жилец принес новую.
В и т а л и й (невольно продолжая нелепый разговор). Где ж он достал?
Т а м а р а (пожала плечами). Должно быть, купил… или украл.
В и т а л и й (наконец-то ужаснулся). О чем мы говорим?! Боже, какой я болван!.. (Отшвырнув узел, порывисто обнимает Тамару.)
Т а м а р а. Осторожно! (Ставит коптилку на подзеркальник и тут же ее гасит.)
В прихожей уже светло от окна — утро. В свою очередь, сдержанно обнимает и целует Виталия. Некоторое время стоят обнявшись.
(Отстранилась.) Но что, собственно, произошло? Где ты был эти три месяца? В госпитале? Почему не писал?
В и т а л и й. Все, все расскажу, Тамаринька! Сначала скажи, что дома? Как мама? Анюта?
Т а м а р а. Они здоровы. Разбудить?
В и т а л и й. Нет, погоди… не надо… Пойдем к тебе… или ко мне? (Со слабой улыбкой.) Я не вшивый! В Петрограде прошел санпропускник. (Без перехода.) А ты без меня замуж не вышла?
Т а м а р а. Замуж? С каких пор такие старомодные понятия? Нет, Витя, у меня не убрано, не проветрено… А в твоей комнате… знаю, ты огорчишься… поселился новый жилец. Нас опять уплотнили…
В и т а л и й (снова заставил себя улыбнуться). Это он и принес батарейку?
Т а м а р а. Представь, оказался такой хозяйственный.
В и т а л и й. Хорошо, посидим здесь… ты мне еще расскажешь… (Привлекая к себе Тамару, садится на диван.)
Т а м а р а. Осторожно, рассыплется! Что тебе еще рассказать? Удалось устроить Ларису Михайловну аккомпаниатором в кинематограф. Она получает теперь служащую карточку.
В и т а л и й (оживился). Это хорошо. Все-таки отвлечется немного… Устает, наверно?
Т а м а р а. Нет, ничего. (Смеется.) На первых порах выдержала конфликт с хозяином. Играла Скрябина, Метнера… Представляешь комическую или бандитский боевик под скрябинскую сонату? Пришлось спешно разучить с десяток вальсов и «Бурю на Волге»… А когда стали показывать «Кабинет доктора Калигари», хозяин сказал: «Пожалуй, тут подойдет этот ваш… как его…» — и поскреб грязными ногтями по стенке. Понятливый, шельма!
В и т а л и й. Непонятно только, почему называешь хозяином.
Т а м а р а. А как? Частный кинематограф «Теремок». Фойе в русском стиле. Билетерши в кокошниках… Хотел и Ларису Михайловну обрядить… едва отбилась.
В и т а л и й. М-да… (После паузы.) Анюта служит все там же?
Т а м а р а. Подымай выше. Этот ее бывший грузчик уже директор треста. И ее взял с собой. Еще бы: влюблена, исполнительна, грамотность ему повышает.
В и т а л и й (грустно). Ты все так же их презираешь. И Анюту и маму.
Т а м а р а (с искренним удивлением). За что? Уверяю тебя, мы прекрасно ладим. Правда, мы мало видимся: прихожу поздно…
В и т а л и й. Поздно? Из детского сада, где работаешь фребеличкой?
Т а м а р а (расхохоталась). Хороши детишки! Этот садик называется «Не соскучишься»! Кстати, недурное кабаре.
В и т а л и й. Что? Какое еще кабаре? Что ты там делаешь?
Т а м а р а (приосанясь). Пою.
В и т а л и й. Подпольный кабак… Но тебя же могут привлечь?
Т а м а р а. Кто привлечет? Почему подпольный? Туда ходят даже ответработники… А знаешь, как получилось? Мы зашли туда со знакомым… немножко выпили, сделалось хорошее настроение — и я вдруг запела! Сначала тихонько, низким таким грудным голосом… помнишь, пела на студенческих вечеринках? Кругом шум, черт в ступе, друг друга не слышат! Я громче, смелее — стали прислушиваться. Кончила петь — аплодисменты! Я не растерялась — встала, раскланялась. Кричат: «Бис!» Бисировать я не стала… расплатились, собираемся уходить, и тут нас попросили к хозяину… Честно скажу, струхнула! Весь хмель выветрился. Думаю, вызвал милицию… Или, в лучшем случае, нотацию прочитает. Георгий Иванович меня успокаивает… входим в заднюю комнату, там приличный такой гражданин, в хорошем костюме… Приложился к ручке, усадил в кресло. Первым долгом вручает обратно три миллиона. Те, что Георгий Иванович уплатил за пропой души… (На секунду замолкла.) За пропой? (Засмеялась.) Я не каламбурю, это случайно… Возвращает три миллиона, но уже не Георгию Ивановичу, а мне: «Первый ваш гонорар!» Короче, пою теперь там каждый вечер. Возвращаюсь ночью, днем отсыпаюсь, как кошка. Пыталась однажды затащить твоих, угостить… Какое! Лариса Михайловна верно что устает, а Анюта… Она и в начальника-то своего влюблена платонически, по-стародевичьи… Твой характер! (Хохочет.)
В прихожей появляется мужчина, в накинутой на плечи поддевке вместо халата, высокий, лет тридцати пяти — П е с к о в. Делает вид, что зевает, зевает так, что рта не закрыть. Крестит рот.
П е с к о в. О хосподи! Владыко милосливой! Ктой-то туточки расшумелся? Смех, визготня… баловство, поди?
Т а м а р а. Георгий Иванович, знакомьтесь: Виталий Павлович Буклевский. Сын Ларисы Михайловны… тот, который… (Не договорила.)
Виталий встает. Мужчина протягивает ему дощечкой руку, обтерев ее о поддевку.
П е с к о в. Очинно приятно. Песков. Не обессудьте… руки потеют сызмала. Лечил, присыпал, мазал — ни боже мой: мокрые, как лягухи. Поверите, самому противно, а каково другим? (Внимательно смотрит на Виталия — какое произвел впечатление.) Но случалось и не без пользы. Как сейчас помню, иду это я по базару… еще в царское время… остановился, чтобы вольнее чихнуть, оперся рукой о прилавок… после дальше пошел. Чувствую, чевой-то к ладошке прилипло. Поглядел — мать честная, полтинник! Ай да я, думаю! Сами липнут к рукам деньги-то… Вот так бы всю жисть! (Опять внимательно смотрит.)
Т а м а р а. Георгий Иванович, Виталий устал. Не в духе. Ему не до шуток.
П е с к о в. Молодой, а не в духе! (Покачал головой.) Нельзя, Виталий Павлович, никак нельзя! Коли вылупился человек на свет — надо веселей глядеть! Я сюда как переехал? Смех и грех! Вот Тамара Владимировна не даст соврать. Серей серого показал себя в первый день… Волосы намаслил, расчесал их на обе стороны — à la приказчик из лабаза! «Обнаковенно», «чаво», «вопче», «пущай» — других и слов нет. Серьезно, нет… Хотел перед тем Островского перечитать… не успел…
В и т а л и й (с нескрываемым отвращением). Для чего вы ломали эту комедию? Вас же легко разоблачить…
П е с к о в. Да за-ради бога! Таких, как я, нынче пруд пруди. Но, каюсь, перебор получился. Цель-то благая… хотел кем попроще, чтоб не придирались в домкоме. Скажем, такая типичная биография: мальчик в лавке на побегушках… не успел выйти в люди… война, фронт… не до культуры. Но пережал, сознаюсь. Почти как мой бывший хозяин и компаньон: опростел, обеднел, заплаты нашил на перед и на зад. А большевики распознали — и чикнули!
В и т а л и й (пытливо). При вас расстреливали?
П е с к о в (сдержанно). Люди рассказывают. А кто говорит — сиганул за границу. Дело темное.
В и т а л и й. Кто же ваш компаньон?
П е с к о в. Мелочь. Так. Парфюмерщик. Я у него и за технолога и за мастера, и в пай вошел на свою голову…
В и т а л и й (больше из вежливости). Учились в Москве?
П е с к о в. В Петрограде. Ах, юность, юность! На Казанской площади с казаками дрался… Доцента Тарле, который у них в Психоневрологическом (кивнул на Тамару) историю читал… телом своим прикрыл от казацкой нагайки… Есть что вспомнить, Виталий Павлович! А докатился до буржуйского компаньона, мать его задери до подмышек! (Тамаре.) Пардон! (Виталию.) Принципиальности не хватило…
Т а м а р а. Говорите вы много, Георгий Иванович. Слишком много для такого раннего часа… (Непритворно зевнула.) Пойду досыпать. (Виталию.) Знаешь, я разбужу Ларису Михайловну и Анюту. Что их лишать радостной встречи… А вы еще потолкуйте, пока встанут. Политику обсудите… мужчины это обожают… (Ушла.)
П е с к о в (другим тоном). Коммунист?
В и т а л и й (так же серьезно). Ка-эр?
П е с к о в. Не упрощайте. Может, такие, как я, сейчас самый нужный для Советского государства элемент. Нужнее, чем вы… не обижайтесь. (Помолчав.) Из госпиталя? Вполне в курсе современных событий?
В и т а л и й (сумрачно). Из Финляндии.
Песков не скрыл удивления.
Так получилось. (Отрывисто.) За пять дней в Петрограде немного прозрел.
П е с к о в. В Москве прозреете больше. Город первопрестольный, передовой… (Прислушиваясь.) Ну, сейчас вам будет не до меня. Ретируюсь. Днем еще увидимся. А вечером — есть одна светлая идея. (Уходит.)
В прихожую распахивается дверь из комнат, куда ушла Тамара. Вбегают наспех одетые п о ж и л а я д а м а и д е в у ш к а.
Л а р и с а М и х а й л о в н а. Витюша! (Приникает к сыну.)
З а т е м н е н и е.
Кафе, кабачок, ресторанчик — заведение это можно назвать как угодно. Оно находится в одном из уголков старой Москвы, где сквозь неплотно закрытые окна можно увидеть еще не прибранный, не подстриженный, но уже многолюдный, с лоточниками, с табачным киоском вечерний бульвар.
Внутри зала над окнами протянут аншлаг: «У нас не соскучишься». На столиках флажки с надписями, — издали их прочесть трудно, о них речь впереди. Шум голосов и смех, позвякивают вилки, ножи, бокалы.
В зал входят т р о е м у ж ч и н. Подошли к ближайшему от нас столику. Подлетает о ф и ц и а н т.
О ф и ц и а н т (именуемый в дальнейшем Володей; почтительно изогнувшись). Виноват-с, этот столик занят-с! Благоволите вот здесь… или здесь… А вот тут еще приятнее-с. Цветы, пальма-с. (Явно стилизуется под минувший век.) Приоткроете штору — вид на бульвар, как в Париже-с…
Компания расположилась за рекомендованным столиком.
М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю (поглядывая на соседний стол). Любопытно, кто ж это его заарендовал?
М у ж ч и н а п о м е л ь ч е (подмигнул официанту). А вот Володя нам скажет!
В о л о д я (все так же почтительно, улыбаясь). Никак нет-с. Профессиональная тайна-с.
М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю. Молодец, так и надо отвечать. (Надел золотые очки, проглядывает меню.) Принеси-ка ты нам на первых порах икорки. Икорка у нас сегодня удобоедомая?
В о л о д я. Первейший сорт! Самая что ни на есть (оглянувшись) старорежимная… Только свежее-с! (Позволил себе пошутить.) Поскольку старый режим… виноват… протух-с!
Т р е т и й м у ж ч и н а (в дальнейшем Илья Никанорыч; нетерпеливо). Мечи икру! (Сделал энергичный жест.) Растворись!
Официант «растворился». Мужчина с проседью и мужчина помельче переглянулись. Один чуть пожал плечами, другой возвел очи горе́. Мол, что поделаешь… воспитанием не блещет, но… он нам нужнее, чем мы ему…
М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю. Ну что ж, уважаемый Илья Никанорыч, пока то да се, поговорим о делах?
И л ь я Н и к а н о р ы ч (неохотно). Можно. (Вынул из жилетного кармана часы.) Пока я даму жду.
М у ж ч и н а п о м е л ь ч е (подхватывает). И как раз успеем!.. (Откашлялся.) Илья Никанорыч, вам, конечно, известно: под Самарой люди сейчас, некоторым образом, голодают… Стихия!
И л ь я Н и к а н о р ы ч (презрительно фыркнул). «Некоторым образом»! Мрут, как мухи! Так что?
М у ж ч и н а п о м е л ь ч е (понизил голос). Идейка такая: податься в заволжские деревеньки, пока они еще не все вымерли…
И л ь я Н и к а н о р ы ч. За каким дьяволом? По сыпняку соскучились?
М у ж ч и н а п о м е л ь ч е (развел руками). Риск есть риск, Илья Никанорыч. Зато дельце беспроигрышное. За мешок сухарей или отрубей пополам с мякиной отдадут все, что за три года наменяли у горожан…
М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю (солидно подтвердил). Здравая мысль. И с размахом. Конечно, мебель и граммофоны нам не нужны, но что касается мануфактуры…
М у ж ч и н а п о м е л ь ч е. Тыщи аршин зачалим, Илья Никанорыч! Верьте чутью! (Замолк, увидев входящую в зал группу гостей).
М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю (тоже заинтригован). Вот, значит, для кого столик! Для интересной нашей певицы с гостями!..
Через зал идут Т а м а р а, А н ю т а, Л а р и с а М и х а й л о в н а, П е с к о в и В и т а л и й. Вид у Ларисы Михайловны и Анюты смущенный, даже испуганный; одеты скромно, но прилично, как одеваются рядовые совслужащие, посещая, скажем, театр. Тамара в длинном декольтированном платье, как и положено для эстрады. Виталий в старой студенческой тужурке, которая ему тесновата. Песков в полувоенном костюме: френч, галифе. Все рассаживаются за приготовленный для них столик. Песков и Володя придвигают дамам стулья. Володя привычно нагнулся к Пескову, ожидая распоряжений.
П е с к о в (полушутя его оттолкнул). Не по адресу… сегодня нас угощает Тамара Владимировна.
Тамара, бросив быстрый взгляд на Виталия, тихо говорит что-то Володе, отмечая острым ноготком в меню. Володя послушно кивает: «Слушаю-с… слушаю-с…» Лариса Михайловна и Анюта с боязливым любопытством разглядывают (стараясь делать это незаметно) ресторанную публику и убранство зала, где идет своя жизнь.
(Решив нарушить затянутое молчание.) Обратите внимание на флажки. Соответственно вывеске и плакату, хозяин снабдил и столы подходящими лозунгами… (Читает вслух надписи на флажках.) «Прочь тоску!»… «Грусть, прощай!»… «Мне не жаль»… «Зачем горевать?»… Заметьте, это названия романсов, которые здесь поет Тамара Владимировна. Вплоть до двусмысленного… (Взял с их столика флажок, на котором текст несколько длиннее.) «Все сметено могучим ураганом…» Двусмысленного, ибо кто знает, хорошо это или плохо. Впрочем, как видите, сидящие за столиками не унывают. (Виталию.) И подумать только, все эти перемены произошли за три месяца вашего отсутствия! Да что три месяца! В начале апреля прохожу ночью по Охотному ряду, по Манежной и слышу: дробно стучат… Пулеметы? Ничего подобного — молотки, топоры… мелькают фонарики. Что за черт? Что происходит? Время бандитское, три часа ночи… ближе подойти не решился. Прохожу утром — батюшки! Палатки, ларьки, балаганы! Представляете, только утром объявили в газетах о свободной торговле, а уже торгаши раскинули воинский лагерь! Силен народ! Такой что угодно построит, не только социализм… Тамара Владимировна, дорогая, почему вы меня ногой толкнули? Разве я сказал что-нибудь противоречащее декретам? Беру в свидетели Виталия Павловича… он пролистал за сегодняшний день по крайней мере сотню газет из моей личной хаты-читальни и теперь в курсе нововведений…
В и т а л и й (не вытерпел). Одним словом, вы с наслаждением присоединились к этим охотнорядским молодчикам! Чем торгуете, если не секрет?
П е с к о в. Ну, я-то как раз приторговывал потихоньку раньше… до выхода директив и постановлений. (Улыбается.) В деревне менял на продукты припрятанные товаришки вроде духов и пудры. Тем сберег тело и душу живы…
В и т а л и й. Припрятанные, то есть украденные у бежавшего хозяина?
П е с к о в. Экспроприированные, если такое слово вам больше нравится. Но это уже пройденный этап: и государство и я метим выше.
В и т а л и й (вдруг осенило). Фамилия вашего бывшего хозяина не Егорычев?
П е с к о в (быстро). Кто вам сказал?
В и т а л и й. Он сам.
Тамара с интересом прислушивается.
П е с к о в. Шутите? Где вы его могли видеть?
В и т а л и й (просто). В Финляндии. Но он собирается вернуться. Кстати, упоминал о своем доверенном лице в Москве. Сказал, что верит ему, как самому себе: такой же морально чистый, интеллигентный человек…
П е с к о в (помолчал, для него это неожиданность). Забавно! Кто его сюда пустит? Шалопай, каких мало… (Полностью овладел собой.) Так вот, я сказал, что мы с государством метим значительно выше.
В и т а л и й. Куда, любопытно?
П е с к о в (благодушно). Время покажет… Вы же всего один день в столице. Ручаюсь, первая мысль была: откуда это? Не читали сегодня случайно в газете? Какой-то восторженный репортер настрочил… то ли о Сухаревке, то ли о Смоленском рынке… (Цитирует с пафосом.) «Свиные, бараньи, говяжьи, телячьи туши!.. Милый теленок, не знаю, кто вырастил тебя, но знаю и чувствую, что в тебе воскресла и выросла мистика жизни, мистика плоти!..» Вот что значит поэт! Опьянел от одного вида мяса… Но, Виталий Павлович! (Доверительно перегнулся к Виталию.) Разве не стоило ради такого животворного начала поступиться одним-двумя аскетическими, р-революционными принципами, сделать одну-две маленькие уступки, один ничтожный шажок назад к капитализму? Правда, пока неизвестно, не придется ли потом сделать еще два, три… десять шагов в том же направлении… (Заботливо.) Виталий Павлович, что вы так дернулись? Товарищи, в самом деле, что с вами? Одна толкается, другой дергается… Вы же были в своей партячейке… вам, наверное, разъясняли… Сам товарищ Ленин писал… (Вдруг умолк, увидев, что лицо Виталия исказилось.)
В и т а л и й (вскочил, опрокинув стул). Не смейте произносить всуе это имя! Вы!.. Знаете, кто вы?!
За соседним столиком притихли, с любопытством прислушиваясь к возникающему скандалу.
П е с к о в. Да бог с вами, Виталий Павлович… успокойтесь!
А н ю т а. Виталий, сейчас же сядь! Ты что — хочешь устроить драку в этом кабаке… при маме!
Т а м а р а. Виталий, не дури! Подними стул и сядь!
Виталий неохотно садится.
И вы, Георгий Иванович, хорош! Что вы его дразните? Догадываюсь: это вы на него за Егорычева рассвирепели… А мы при чем? Охота портить всем настроение… Приказываю: за столом — никакой политики!!
П е с к о в. Слушаемся, прелестная хозяйка! (Целует ей руку.) Приношу на блюде повинную голову… (Приставляет к горлу тарелку.)
В о л о д я приносит и расставляет яства, вино. Тамара тихонько отдает ему дальнейшие распоряжения.
(Разливает в бокалы вино. Ларисе Михайловне.) Вы позволите?
Она молча кивает, продолжая с тревогой смотреть на сына.
Расчудесно. Можно я скажу тост?
Т а м а р а. С одним условием…
П е с к о в. Слушаюсь. (Продолжает наливать.) Вообще я за эти недели знакомства с вашей семьей духовно вырос. Мой отец любил поговорку: «Человек — что птичка божья: нажрался, как свинья, и спит». Мне этого уже мало: за ужином хочется общества глубоко воспитанных людей… А тост мой, если позволите, следующий. Однажды прохожие увидели, как некий гражданин бьется головой о кирпичную стенку. Разбежался — хрясь! Разумеется, его участливо спрашивают: «Что вы делаете, разве не больно?» — «Еще как больно-то!..» — «Так зачем вы так?» — «Зато в промежутках как хорошо!..» (Поднял бокал.) Так выпьем же, товарищи, за промежутки!
Т а м а р а (угрожающе). Ну, Георгий Иванович!
П е с к о в (невинно). А что, неужели опять провинился?
В и т а л и й (усмехнулся и поднял бокал). Не беспокойтесь. (Чокнулся с Песковым.) За самый короткий промежуток для вас! Для всех, кто может платить миллион за порцию поросятины!
Все пьют. Одни, как Виталий и Песков, залпом, до дна, другие только пригубили.
П е с к о в (со вкусом обсасывая маслину). Крепко сказали, Виталий Павлович. Со смыслом. Вот что значит потомственная интеллигентность. В ней мудрость веков. Нет, серьезно… Вчера мне рассказывали о красном директоре музыкального училища. Как-то, уже после реформ, заходит в класс теории музыки, послушал минутку и говорит: «Контрапункты, понимаешь, тут развели! В восемнадцатом всех бы к стенке!» Вот как по-своему понял он контрапункт, иначе говоря — гармонию. Но — примирился… Недаром кто-то сказал: «Мировой гармонии нет — зато есть мировая гармонь!» (Весело оглядел всех.) Признавайтесь, очень я вам надоел?
Виталий молчит. Мать с дочерью переглядываются.
Т а м а р а (встает). Спасибо, напомнили мне своими музыкальными остротами о службе… (Идет к маленькой эстраде в углу, где уже ждет аккомпаниатор. Поднялась; переждав, когда кончат аплодировать, обращается к публике.) Граждане гости! Как всегда, спрашиваю, что вы хотите сегодня услышать?
Г о л о с а.
— «Бубенцы»!..
— «Мичман Джонс»!..
— «Бубенцы»…
— «Ночной Марсель»!..
О з о р н о й г о л о с (из публики запевает).
Стаканчики граненые
Упали со стола.
Упали и разбилися.
Разбилась жизнь моя…
Т а м а р а (продолжает).
Мне на полу стаканчиков
Разбитых не собрать,
И некому тоски своей
И горя рассказать.
Не греет солнце яркое
Души моей пустой,
Дружок мой ласку теплую
Отдал навек другой…
З а т е м н е н и е.
Та же картина. Из затемнения. Играет небольшой, но лихой оркестрик. Звучит тот самый мотив, который только что пела Тамара, но звучит на танцевальный манер. Танцует несколько пар, в их числе Т а м а р а с П е с к о в ы м. За столиком сидят мать, сын и дочь. В и т а л и й мрачно следит за танцующими. Мать и сестра нервничают: им и жалко Виталия, и неловко сидеть здесь, в ресторанном чаду и дыму; вместе с тем было бы обидно уйти, пренебречь этой вкусной едой, которой они столько лет не видели… Да и как оставить Виталия? Понимает ли он свое положение? Наверное, понимает… И Л а р и с а М и х а й л о в н а с А н ю т о й то и дело обмениваются долгими грустными взглядами, не переставая в то же время есть и немножко презирая себя за плотскую слабость… Наконец Лариса Михайловна стряхнула с себя дурман вкусной пищи, обращается к сыну.
Л а р и с а М и х а й л о в н а. Витюша, мы даже не успели с тобой поговорить… Ты объяснил, как оказался в Финляндии, а как тебе там жилось — мы ничего, ничего не знаем…
В и т а л и й. Жилось паршиво, мамочка, но знаешь… важно, что выжил. Не хочется вспоминать… Потом!
Л а р и с а М и х а й л о в н а (торопливо). Конечно, конечно, Витюша… (После паузы.) Какой хороший человек Алеша! Мы ему бесконечно признательны. Ты знаешь сейчас что-нибудь о нем?
В и т а л и й. Нет. На границе нас сразу же разделили… хотя я пытался объяснить, что это один из тех, кого нагло обманули в Кронштадте. Надеюсь, что его скоро выпустят из тюрьмы… чего совсем не желаю другому моему спутнику!
Л а р и с а М и х а й л о в н а. Ты знаешь, Зина за эти месяцы несколько раз приезжала к нам из деревни. С ней происходит… что-то плохое, Витюша… Может быть, глупо, но нам показалось, что это также связано с… (Непроизвольный взгляд в сторону танцующих Пескова и Тамары.)
А н ю т а (предостерегающе). Мама!
Танец кончился. Песков с последним аккордом ловко подвел Тамару к их столику, поцеловал ей руку, а она, перед тем как опуститься на стул, ласково потрепала Виталию волосы. Виталий сразу заулыбался, счастливый уже от такой мимолетной ласки. Мать и сестра снова грустно переглянулись.
Л а р и с а М и х а й л о в н а (взглянув на часы). Нам не пора уходить? Анюте рано вставать… И ночью на улице так страшно!
П е с к о в (просто). Лариса Михайловна, я вас провожу. А потом вернусь к Тамаре Владимировне и Виталию Павловичу. (Улыбаясь.) Они без нас не соскучатся. Им много надо друг другу сказать после разлуки. К тому же Тамаре Владимировне еще рано уходить: служба! (Окликает официанта.) Володя, кофе, ликеры!..
В о л о д я. Слушаю-с! (Исчезает.)
П е с к о в (Тамаре). Простите, забыл… сегодня здесь вы хозяйка! Простите? (Но это уже не Тамаре. Вопросительно обернулся к подошедшей паре.)
Мужчина — И л ь я Н и к а н о р ы ч, женщина — т е т я Н а д я. Она элегантно, со вкусом одета, — трудно узнать в ней замурзанную железнодорожную проводницу, которую мы видели утром.
А н ю т а (воскликнула). Тетя Надя? (Ко всем.) Это же тетя Надя!
Тетя Надя держит Илью Никанорыча под руку и с улыбкой слушает, как тот сердито отмахивается от наседающих на него бывших соседей по столу.
И л ь я Н и к а н о р ы ч. Я что сказал? Не собираюсь на мертвяках зарабатывать! И не до того: на днях женюсь… Предупреждал вас, что даму жду? Ну и все!
М у ж ч и н а п о м е л ь ч е. Илья Никанорыч, так мы же из альтруизма! Грешно отказываться от такого дела! Деревне, и не одной, помогли бы выжить… Фритьоф Нансен и мы — вся их надежда! Даю вам слово!..
И л ь я Н и к а н о р ы ч (высвободив руку, делает грозный жест). Все! Рас-творись! (Отвернулся от «растворившихся» компаньонов; опять отдает локоть даме.)
Т е т я Н а д я (подчеркнуто весело). Да, это я! Правда, неожиданная встреча? Разрешите представить вам моего жениха: Илья Никанорыч Поползнев…
Илья Никанорыч неуклюже, но не без достоинства, поклонился.
(Целует Ларису Михайловну и Анюту.) Здравствуй, Ларочка… Анютка, а ты от вина разгорелась, тебе идет! О, Тамара Владимировна тоже здесь! Ну, а с тобой, путешественник, мы только сегодня расстались… Как удалось разбудить родственников? А это, наверное, твой приятель? Знакомь, знакомь!
Т а м а р а (выручая Виталия). Познакомьтесь, Надежда Александровна…
Т е т я Н а д я. Алексеевна…
Т а м а р а. Простите, Алексеевна… Это наш новый сосед по квартире — Георгий Иванович Песков.
П е с к о в (он давно уже встал, скромно ждет своей очереди быть представленным). Очень, очень приятно. Наслышан. Песков. (Целует тете Наде руку.)
Т е т я Н а д я. Мне тоже приятно. Года четыре никто мне не целовал руку… Илья Никанорыч, учитесь!
Илья Никанорыч что-то невнятно пробормотал. Песков и подоспевший В о л о д я переставляют стулья. Все сели. Какое-то время опять длится молчание. И опять Песков его нарушает.
П е с к о в (Виталию). Мы с вами днем, за газетами, не договорили… (Тамаре.) Ей-богу, не виноват, но Виталию Павловичу угодно было спросить — что я всерьез думаю о положении в стране. С моей стороны было бы невежливо не ответить, правда? Или ограничиться моими не всегда уместными шутками… Боюсь только (Надежде Алексеевне и ее жениху), что вам будет неинтересно…
В и т а л и й (он возбужден). Что вы крутите! Кому это может быть неинтересно!
П е с к о в. С удовольствием отвечу по всем пунктам. Прежде всего о том, что с моей точки зрения бесспорно: гениальный (подчеркивает) крутой поворот, совершенный Лениным и его товарищами…
В и т а л и й (не выдержал). Опять всуе!..
П е с к о в (мягко). Милый Виталий Павлович, посудите сами: могу я говорить о современном моменте, без упоминания тех, кто им руководит? Кстати, к Ленину у вас явно религиозное отношение. Чуть заслышите — сразу: «Не употребляйте имени божьего всуе!» Надеюсь, вы атеист?
В и т а л и й. Пустой вопрос!
П е с к о в. Ага, видите, когда речь идет о простых смертных, вроде меня и вас, — и слова простые. Ведь смысл-то один: что впустую, что всуе, а оттенок, заметьте, разный!
В и т а л и й (стукнул по столу). Слушайте, вы!..
П е с к о в. Ах, горячка, горячка! Давайте зальем ее коньячком… (Наливает рюмки мужчинам.) Виноват!.. (Наливает Тамаре и — вглядевшись в лицо тете Наде — и ей; Ларисе Михайловне и Анюте — вина.)
Л а р и с а М и х а й л о в н а (с тревогой). Витюшенька, больше не пей! Я тебя очень прошу!
В и т а л и й (пьет). Продолжайте. Постараюсь воздержаться от эмоций.
П е с к о в. Чудесно. Пью за воздержание… (мимолетный взгляд на жениха и невесту) от излишних эмоций. (Пьет.) Итак, крутой поворот гениален, хотя и принужден обстоятельствами. А когда повороты не были вынужденными? В том-то и мудрость крупного государственного деятеля, чтобы суметь повернуть, когда это жизненно необходимо и неизбежно. Но вы представляете, что значит в бурю повернуть корабль? Волны с адской силой хлынут на палубу, смывая за борт матросов, проникнут в люки, зальют каюты, где ошалевшие от постоянной качки, томимые жаждой и голодом, трясутся в страхе за свою жизнь миллионы людей. А ведь они еще не все знают… А если пробоины? А ежели впереди, уже совсем рядышком, — рифы! Минута — и корабль с хрустом врежется в скалы!
Т а м а р а (скучая). Георгий Иванович, вы опять что-то слишком красноречивы. Никанор Иванович, вы не находите?
И л ь я Н и к а н о р ы ч (сделав вид, что не слышал ошибки в имени-отчестве). Что с меня спрашивать! Я привык жерновами молоть, а не языком!
П е с к о в (резко Тамаре, которая сразу же присмирела). Тамара Владимировна, у нас идет прямой мужской разговор и, простите, мне наплевать — красноречив я или косноязычен. Мне хочется одного: чтобы сидящий за этим столом против меня коммунист Буклевский постарался понять, что вокруг него происходит! В стране, не здесь… (Презрительно обвел рукой ресторан.) Здесь он видит лишь пену, поднятую взбаламученной стихией… пену, правда иной раз пьянящую… Разрешите… (Наливает Виталию и себе.) Но под ней происходят стихийные катаклизмы, и еще никто не знает, чем они кончатся. Может, благополучно проскочим в спокойную гавань, где сможем, как надеется капитан, залатать дыры, накопить сил, провианта и двигаться дальше. Может, разобьемся о растреклятые рифы, и одни из нас, захлебнувшись, тихо пойдут ко дну, других перемелет, как в мясорубке, а третьи… третьи станут блаженствовать на райском берегу под благодатным солнышком… или трудиться в поте лица, натужно переступая за сохой израненными ногами… Все! Я кончил ораторствовать и пророчествовать! Пускай лжепророчествовать, согласен… (Жест.) Тамара Владимировна, пожалуйста!
Тамара послушно встает и идет к эстраде. Поднявшись на нее, начинает петь. С удивлением слушает ее тетя Надя, шепнув что-то своему угрюмому жениху. Со страхом слушают мать и дочь. Опустив голову — Виталий. Свободнее всех чувствует себя Песков, прихлебывая винцо.
Т а м а р а (поет).
Милый мой строен и высок,
Милый мой ласков и жесток,
Больно хлещет шелковый шнурок.
Разве в том была моя вина,
Что казалась жизнь мне слаще сна,
Что я счастьем вся была полна?
Потом, когда судьи меня спросили:
«Этот шнурок ему вы подарили?» —
Ответила я, вспоминая:
«Не помню, не помню, не знаю!»
Песков встал, набрасывает Ларисе Михайловне и Анюте на плечи легкие накидки. Собираются уходить. Тихо прощаются с тетей Надей и ее женихом. Те незаметно пересели за свой стол. Мать нежно целует Виталия в голову. Анюта, она и Песков тихо уходят из ресторана. Виталий остался сидеть за столом, не отводя глаз от Тамары.
Только раз, странно недвижим,
Он смотрел сквозь табачный дым,
Как забылась в танце я с другим.
Разве в том была моя вина,
Что в чаду кружилась голова,
Что звучали мне его слова?
Потом, когда судьи меня спросили:
«Там, в эту ночь, вы с другим уходили?» —
Ответила я, вспоминая:
«Не помню, не помню, не знаю…»
Весь ресторан, перестав есть и пить, слушает пение Тамары. Как видно, это любимый романс здешней публики. Убавляется постепенно свет, остаются лишь лампочки на столах. Потом гаснут и они, освещена лишь певица на эстраде.
В ранний час пусто в кабачке,
Ржавый крюк в дощатом потолке,
Чей-то труп на шелковом шнурке.
Разве в том была моя вина,
Что цвела пьянящая весна,
Что с другим стояла у окна?
Потом, когда судьи меня спросили:
«Его вы когда-нибудь все же любили?» —
Ответила я, вспоминая:
«Не помню, не помню… не знаю…»
Взрыв аплодисментов. Крики: «Бис!», «Браво!».
Полностью гаснет свет. В темноте продолжаются аплодисменты и выкрики: «Браво!», «Бис!», «Браво!»… но звучат они глуше, тише, как бы удаляясь. Повторяется последний куплет, но в темноте и он звучит словно бы издалека.
Потом, когда судьи меня спросили:
«Его вы когда-нибудь все же любили?» —
Ответила я, вспоминая:
«Не помню… не помню… не знаю…»
Из темноты вырисовывается бульвар, скамья, на которой сидят В и т а л и й и Т а м а р а. Он обнял ее. Она к нему прижалась.
В и т а л и й. Пусть ты не так меня любишь, как я бы хотел… не на равных… но ты пойми: у меня нет никого тебя ближе!.. Тамара, мне сейчас очень худо! Рушится все… почти все, чем я жил! Иногда даже кажется: зачем это все было? Зачем так трудно, самоотверженно воевали… и победили? И только что пролили кровь на кронштадтском льду… Я не о себе, я жив… но от моего батальона осталось восемнадцать курсантов! Неужели это все для того, чтобы открылся кабак «У нас не соскучишься»?.. Да, они не скучают… и ты помогаешь им веселиться… (Помолчав.) Многое я уже понял… но принять… принять не могу!
Т а м а р а. Мне казалось, в чем-то тебя убедил Песков.
В и т а л и й (не слушая). Если бы знать, что это только на время… на короткое время! Кто может поручиться? Кто? Один человек… Увидать бы его, спросить: когда смоем эту отраву? А если она отравит все поколение?.. Тогда — правы наши враги? (Пылко.) Нет, я верю ему! Как верил всегда… (Тихо.) Но верит ли он сам, что такую опасность можно преодолеть? Если б можно было спросить?.. Если б!.. (Вздрогнул.) Тамара, не слушай меня! Забудь все, что я говорил! Я тоже хочу забыть! Помоги мне! Побудь со мной… мне так тебя не хватает!.. (На какое-то время он словно забыл о ней, говорил сам с собой; сейчас жадно обнял.)
Т а м а р а (чуть отстранясь, очень трезво). Понимаю. Хорошо понимаю и верю: ты соскучился по мне… скажем проще — по женщине. Понимает это и Георгий Иванович. Мы взрослые люди, мы посоветовались и решили… Если ты хочешь, я проведу с тобой эту ночь… ну, и какие-то следующие…
В и т а л и й (похолодев). Что… с кем решили? При чем тут Георгий Иванович? Этот циник… скользкая тварь? Ты… с ним?!
Т а м а р а (спокойно). Вот ты нашел простые слова. Да. Такой мне и нужен. Он победил не меня… подумаешь, крепость! Он победил вообще в жизни, а это уже кое-что… знаешь! (Щелкнула пальцами.) Словом, я с победителем! (Помолчала секунду.) А ты… ты, Виталий, запоздалый романтик!.. Как видишь, даже советская власть отрезвела.
В и т а л и й (кричит). Не кощунствуй! Как ты смеешь кощунствовать! Уходи! Уходи, пока я тебя не ударил!..
Т а м а р а (встала). Конечно, уйду. Что мне тут — ждать, пока ты соберешься с силенками и ударишь? Да ты не ударишь! Эх вы, Буклевские! (Засмеялась.) Когда-то ты называл меня царицей Тамарой. Забыл? И то тебя не хватило на то, чтобы обойтись без оговорок. Называл, стесняясь… извиняясь за пошлость гимназического сравнения… А я не стыжусь. Я хочу быть и буду царицей… пусть в масштабе Охотного ряда… (Ушла.)
Виталий один сидит на скамейке. Из ресторана доносятся звуки романса, который пела Тамара: мелодию «Шелкового шнурка» исполняет оркестрик опять же на танцевальный лад. Но в воспаленном мозгу Виталия звучит не музыка, не романс — назойливо звучат издевательские слова, которые только что произнесла Тамара. Как жутко звучат эти дьявольские слова в сгущающемся, нависающем мраке! Пусть визжит и заглушает их музыка. Пусть визжит громче!! Еще громче!!
З а т е м н е н и е.
Раннее утро в квартире Буклевских. Та же передняя. Сутки назад Виталий сюда вошел полный надежд, радости свидания с Тамарой. Сейчас А н ю т а и П е с к о в ведут его под руки, как он сам вел избитого до полусмерти Гришу. Виталий едва передвигает дрожащие ноги. Когда его уложили на колченогий диван, он прикрыл глаза ладонью. Матери в передней нет. Т а м а р а стоит в дверях. Она что-то хотела спросить у Пескова, — тот выразительно показал рукой на горло.
А н ю т а (умоляюще). Тише, тише! Услышит мама… (Тихо плачет.) Как стыдно! Чердак, петля… И это Виталий, который прошел всю войну!.. Наша гордость! Боже, как стыдно!
Т а м а р а (жестко). Перед кем тебе стыдно? Перед богом? Перед твоим начальником, если узнает! Или перед Лениным, которому Виталий написал, извиняясь и запинаясь, предсмертное письмо? Я нашла — можешь взять! (Кидает Виталию письмо.)
В и т а л и й (порывисто схватил письмо). Ты права! Надо потерять честь и совесть, чтобы в такой момент дезертировать! Я попрошу направить меня на самую трудную, самую черную, самую неблагодарную работу! Когда-то обыватели спорили: «Кто при коммунизме станет чистить уборные?» Я буду чистить! Я согласен на все! Я отдам партии всю свою жизнь, всю свою кровь!
П е с к о в (спокойно, скорей разъясняя, чем издеваясь). Кровь больше не в моде. Это нонсенс, дорогой друг, анахронизм. Отстав на три месяца, вы остались где-то в средневековье. Сегодня счет идет на дензнаки, а завтра, надеюсь, власти сменят их на более твердую валюту. Если, конечно, найдут, чем ее обеспечить. (Неожиданно.) Впрочем, в советской власти я все же уверен больше, чем в вас, бывшем члене правящей партии.
В и т а л и й. Бывшем? Вы намерены сообщить о моей минутной слабости.
П е с к о в. Нет. Доносить я не собираюсь. Но вы забыли, коллега, что если бы я случайно не заглянул на наш славненький, уютненький чердак, вы рисковали оказаться во всех смыслах бывшим человеком. (Улыбаясь.) В отличие от меня, человека будущего!
В и т а л и й (вне себя). Вы — человек будущего! Да вас прижмут к ногтю, едва вы повысите голос за пределами этой квартиры или вашего любимого трактира!..
П е с к о в (искренне удивившись). Как быстро оживают люди! Коллега, я начинаю в вас верить!
А н ю т а (холодно). На твоем месте я бы лучше припомнила, что Георгий Иванович спас не только тебя. Если бы не он, мы бы не вынесли этой голодной весны…
В и т а л и й. Понимаю. Он вас успел купить!
А н ю т а. Идиот! Он нас кормил, когда мы уже совсем подыхали!
П е с к о в (нетерпеливо). Хватит! Сделано дело? Сделано. До свиданья! Поправляйтесь, коллега.
Но он не успевает уйти. Зазвонил непрерывный, словно взбесившийся звонок. Одновременно в дверь оглушительно стучат. Все встревожены. В переднюю выбегает проснувшаяся и едва успевшая накинуть на себя шаль Л а р и с а М и х а й л о в н а. Песков твердой поступью (хотя что скрывать — он тоже обеспокоен) идет к входной двери и, после краткой возни с замками, открывает ее. В прихожую врывается одетая почти по-городскому деревенская женщина — это З и н а К о з у л и н а. Короткая жакетка расстегнута, платок съехал набок, волосы растрепались, — отчаянно-веселое лицо. Не то она пьяна, не то переполнена радостью, не то все вместе.
З и н а (еще с порога кричит). Выпустили! Георгий Иванович! Лариса Михайловна! Алешку моего выпустили! По амнистии!..
В дверях показалось улыбающееся до ушей лицо А л е к с е я.
П е с к о в (с дружеской фамильярностью похлопал Зинаиду по спине). Мадам, поздравляю! От души поздравляю с возвращением мсье Одиссея в родные Опочки! (Втянув носом воздух.) Зиночка, да вы, кажется, на радостях полуштоф первача раздавили!
З и н а. А как же! И сюда не с пустыми руками!.. Алешка, где четверть?
Алексей достает из котомки большую бутыль с мутноватой жидкостью и торжественно водружает ее на шатучий подзеркальник. Завидев сидящего на диване Виталия, шагает к нему, чуть не расталкивая остальных; поднял его с дивана на воздух.
А л е к с е й. Витюха, друг! Пир на весь мир закатим! Ведь ожила деревня! Спасибо большевикам! Спасибо тебе! Видишь теперь, что зря артачился?
Песков с усмешкой смотрит на это односторонне-бурное объятие. И также с усмешкой смотрит на это стоящий в дверях еще один человек: А н а т о л и й. Сейчас он без мандолины, одет в добротную тройку, на голове шикарное кепи, даже цветок в петлице. Он сделал шаг внутрь прихожей — и его увидали.
В и т а л и й (освободясь от объятий Алеши, почти умоляюще). Зачем ты его привел?
А л е к с е й (растерянно). Я не приводил…
А н а т о л и й (вежливо снимает кепку). Извиняюсь, я без привода. Скорее как родственник… Папаша просит вас всех на свадьбу, поскольку сегодня он женится (повернулся к Виталию) на вашей тете Надежде Алексеевне. Венчание имеет быть…
А л е к с е й (неожиданно его прерывает). Погоди. (Обращается к Ларисе Михайловне, на болезненно исхудавшем и нервном лице которой ясно написано все, что она сейчас испытывает.) Можно, я с ним не по-родственному, а по знакомству? (Не дожидаясь ответа, берет его крепко под руку и ведет к двери, ласково приговаривая.) Понимаешь, Толик, ты здесь сейчас не к месту. И не ко времени. Проветрись часика полтора-два на улице, а после поговорим… (Выставляет его на лестницу и закрывает дверь. Обернулся ко всем.) Может, я чего не так сделал?
А н ю т а (очень серьезно). Мы все время не то и не так говорим и делаем. Вы первый, Алеша, мне кажется, сделали то, что нужно…
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Перед открытием занавеса, как и в начале спектакля, на авансцену выходит Б у к л е в с к и й и говорит:
— Между вторым и третьим действием прошел почти год. Время оказалось переломным во всех смыслах этого слова. Одних оно заставило неузнаваемо измениться, переменить профессию, переломить характер, — других просто сломило. Что оно сделало со мной?
…Не могу не вернуться к той ночи, когда я почувствовал, что не могу и не хочу жить. Могло показаться, что меня подкосил личный крах — измена и циничное предложение Тамары. Да, конечно, это был последний толчок, который точнее всего выражают слова: «Падающего толкни!» А я уже падал: то, что видел и слышал я за несколько дней в Петрограде, в вагоне, в Москве, ошарашивало, пугало, сбивало с ног… Страшно признаться, но самым последним толчком оказались фразы, оброненные Тамарой: «Советская власть отрезвела… Ты запоздалый романтик…» Они стучали в воспаленном мозгу — и вот с этим-то я не мог жить… Песков болтал что-то насчет моего религиозного отношения к Ленину… Какой вздор! Ленин все тяжкие годы живет рядом с нами — три месяца назад я его видел и слышал, с жадностью внимал каждому его слову… А теперь? Неужели я смею хотя бы с тенью сомнения продолжать жить, как жил, как будто ничего не изменилось?
…Как видите, я живу. Меня вынул из петли человек, которому я не желал быть обязанным папиросой, спичкой, не то что жизнью… Время и обстоятельства нас связали. Но жизнью в ту ночь я обязан все-таки не ему! Говорят, человек в секунду предсмертия может мгновенно увидеть и оценить всю свою жизнь. Не знаю. Я не раз бывал ранен, но ранение было всегда внезапным и боль или потеря сознания не давали успеть подумать… А в этот последний миг я увидел вдруг не себя, я увидел другого… Я понял: как же велик и бесстрашен этот другой, если, не боясь глумления врагов, сомнений друзей и учеников, он решился совершить такой поворот!.. Но это и есть высочайшая нравственная ступень, на которую может подняться человек, революционер, вождь в часы кризиса… И как же мелки мы со своими обидами, претензиями, разочарованиями по сравнению с тем, что должен был передумать и перечувствовать Ленин!.. Значит, что же? Значит — я должен жить и выполнять то, что он мне доверит!..
…Тут-то и подоспел мой «спаситель» Песков… Да, внешне обстояло так, он каким-то дьявольским нюхом учуял, что со мной происходит… но всего… всего он знать все же не мог.
А через несколько дней партия поручила мне ответственное и трудное, неимоверно трудное дело. (Повернул голову, оглянулся на вновь осветившийся транспарант, который был третьим эпиграфом к спектаклю.)
…Нет, крикуном я себя считать не могу… Скорей можно спрятаться за красивое слово «романтик», которым меня обозвала Тамара. Такие, как я, были склонны романтизировать все проявления и требования революции, и раньше всего — готовность к геройству. Не могло нам прийти на ум лишь одно — учиться хозяйничать и торговать. От романтики это действительно далеко, и Ленин предупредил, что это будет гораздо труднее, чем воевать… В этом мы скоро, очень скоро убедились!..
З а т е м н е н и е.
Неказистое помещение конторского типа. Окна во двор; за окнами видны намокшие поленницы дров, бочки, ящики; дымит железная заводская труба, по одному виду которой можно заключить, что предприятие небольшое, не гигант промышленности.
В и т а л и й Б у к л е в с к и й, стоя у перегородки, говорит по старому громоздкому телефону (деревянный ящик с ручкой, двумя чашками наружных звонков и двумя кнопками «А» и «Б» под ними на полочке). Порой приходится кричать. Впрочем, разговор вообще идет неровно.
В и т а л и й. Даже хотя бы ядровое… Слушай, как я могу взяться за дорогие сорта, когда и с дешевыми-то затирает… Худо с сырьем, Федор, много хуже, чем прошлой зимой… А что «Заготскот»? Мы почти полностью перешли на растительные жиры… Правильно, мужички сразу заинтересовались, из самых дальних уездов повезли свое по́стно ма́сло… Ну, а нынче-то почему заколодило?.. Нет, урожай льна, говорят, хороший… Сегодня… Что, что?.. Алло, барышня, не разъединяйте!.. Жена купила на рынке? Что?.. Понял… А почему я должен краснеть?.. Наверняка старое, дореволюционное… фирмы «Брокар» или «Альфонс Ралле»… Ну и что же, что без обертки… Слушай, Федор, смешно воображать, что кто-то кустарным образом производит… (Твердо.) Нет, Федя, туалетное мыло мы не сможем пока изготовлять… И нет смысла. Убежден, что можно еще год-два потерпеть… Забыл, чем на фронте мылись? Бывало, что глиной и золой, а кусок серого, липкого вонючего мыла берегли для раненых… (Мрачно слушает.) Что ж, прикажут — будем исполнять… Ну, я не сумею обращаться с деликатесами — другому поручат… меня бросят на гвозди… Кстати, дурак, что взялся за мыло, когда идет восстановление настоящей промышленности… (Еще мрачнее.) Как? Возвратный тиф политического и экономического недомыслия… Что ж, кудряво, но хлестко… такие фразочки обожает один мой знакомый нэпман… Спасибо, каустик еще есть, до рождества хватит…
В дверь постучали.
Будь здоров, Федор, ко мне пришли… Да, тут надо распутать одно дело… Нет, мелкое, но противное… вернусь из деревни, расскажу…
Стук повторяется.
Да ты не утешай, не утешай! (Вешает трубку.) Войдите.
Входит на костылях инвалид. Это бывший матросик Г р и ш а, теперь он в штатском. Такой же чистенький, но выглядит старше, лицо точно ссохлось. Виталий помог ему сесть на стул. Садится сам, все еще, очевидно, думая о том, о чем говорили по телефону, или просто хочет собраться с мыслями.
Так. Знаешь, зачем я тебя позвал?
Гриша молчит.
Значит, знаешь. Сперва я думал, что ты разиня: сидишь и не видишь, как мимо твоего носа тащат продукцию. К сожалению, разиней-то оказался я… Скажи, как могло получиться, что человек, которого я взял на завод, доверил ему государственное добро, стал ворюгой?
Гриша молчит.
Куда ты сплавлял это мыло? Жены у тебя нет, значит сам торговал по воскресеньям. Полдюжины кусков на рогожку — и выкликаешь: «Мыло серо́, да моет бело́!»
Гришино лицо исказилось, он сделал попытку встать, уронил костыль.
Дверь приоткрылась. Голос П е с к о в а: «Можно?»
(Удивлен.) Можно.
Гриша опять опустился на стул. Костыль остался лежать на полу.
П е с к о в (входя). Здравствуй, Виталий. Кажется, со вторника не видались.
В и т а л и й (сухо). Здравствуй.
Как видим, они на «ты», отношения сдержанные, но не враждебные.
П е с к о в. Извини, не предупредил по телефону. Дело досталось неприятное, лучше обсудить его здесь и сегодня же. Здравствуй, Гриша. (Подал ему костыль.) Сиди, сиди, ты нам не помеха… наоборот. (Приоткрыл дверь.) Давай сюда, Толик. (Впускает с ы н а И л ь и Н и к а н о р ы ч а.)
Анатолий нахально, без спроса, усаживается на стул.
Приятно видеть всю семью в сборе. (Виталию.) Вероятно, догадываешься? Или еще не до всего дознался? Словом, один из этих двух субчиков (кивает на Гришу) похищал у тебя на заводе техническое и хозяйственное мыло, другой прикарманивал на моей фабрике дорогие пахучие вещества. Кстати, их в СССР не достанешь ни за какие деньги: старый запас, импорт из Франции. Вместе они изготовляли довольно приличное туалетное мыло. (Говорит это как бы легко, небрежно, но не спуская взгляда с Виталия.)
В и т а л и й. Ты… серьезно?
П е с к о в. Вот образчик, можешь полюбоваться. (Вынимает из кармана розовый кусок мыла.) Внешний вид не ахти, но качество… Да ты бери в руки.
Виталий взял, нюхает.
Полить тебе из графина? Посмотришь, как пенится…
Виталий покачал головой, отдает мыло.
Молодцы ребята! А мы с тобой дураки и шляпы. Я пострадал как частный владелец, ты как директор госпредприятия. Что будем делать?
Пауза.
В и т а л и й (Грише). Это все правда?
Гриша тоскливо кивнул втянутой в плечи головой.
А н а т о л и й (Пескову). Попробуйте доказать, что вы ни при чем, если «производство» происходило на территории вашей фабрики.
В и т а л и й (Пескову). Это верно?
П е с к о в (пожав плечами). Да, Анатолий орудовал в сарае, который принадлежит моей фабрике. Но я и понятия об этом не имел.
А н а т о л и й. Интересно, кто вам поверит?
В и т а л и й. Он кем у тебя?
П е с к о в. Агентом по снабжению… если приравнять к советским хоздолжностям.
В и т а л и й. Зачем ты его взял? За версту видно, что жулик.
П е с к о в. Бойкий парень. Полагал, что будет полезен.
А н а т о л и й. Полагали, с папашей моим полезно сдружиться. А папаша — кремень: он работает только для своей пользы.
П е с к о в. Когда сюда шел, иначе разговаривал… Ладно, МУР разберется. Вопрос в другом — сдавать вас туда, друзья мои… или обойтись домашним судом, как в доброе старое время?
В и т а л и й. Дай-ка взгляну. (Рассматривает мыло.) Можно на время оставить?
П е с к о в. Да возьми совсем. (Усмехнулся.) Толик, можно? Принесешь домой — спасибо скажут. Специалистам покажи… если не все вымерли. Ведь что обидно? Явный прохвост, ты прав, а дело знает. Что ж, звони в МУР.
В и т а л и й. Позвоню. Но сначала спрошу. (Грише.) Что тебе легче — тюрьма или его воля? (Кивнул на Анатолия.)
Г р и ш а (долго молчит). Тюрьма. (После паузы.) Тюрьма легче. (Снова после паузы.) Если не вместе сидеть.
В и т а л и й. Я так и думал. Сильно он тебя забрал. Подкармливает Илья Никанорыч семью в деревне?
Г р и ш а. Немного, но все же…
В и т а л и й. Понятно. Можете пока идти. Оба. Потом потолкуем.
А н а т о л и й (нагло). О чем? Попы поют над мертвыми, комары над живыми… Наслушался я ваших песен, товарищ комиссар!
Гриша и Анатолий уходят. Один на костылях, сгорбившись, другой — победителем.
П е с к о в. Не сбегут?
В и т а л и й. Григорий, пожалуй, нет. (После короткой паузы.) Ты только по этому делу или еще есть вопросы?
П е с к о в. А если просто соскучился? Давно ж не видались…
В и т а л и й. Да, ты уже подсчитал. Со вторника.
П е с к о в (весело). Совершенно точно! Но не беседовали гораздо дольше. Кстати, ты веришь, что я не участвовал в махинации с мылом?
В и т а л и й. Как ни странно, верю. Удивлен?
П е с к о в. Нет, почему же. Но, откровенно говоря, хотелось бы знать конкретней.
В и т а л и й. Не стал бы пачкаться. Мелковата для тебя эта лужа.
П е с к о в (с чувством). Спасибо. Можно пожать руку?
В и т а л и й. А можно без клоунады?
П е с к о в. Ладно. Тронут. Попробую отплатить. Чем? Я всегда считал тебя мягким человеком. Мягким, который хочет быть твердым. Удивительно, что тебе это удалось. Поднял завод в самый трудный период. Как у тебя нынче с сырьем? Впрочем, не станем терять золотое время… У тебя найдется еще полчаса?
В и т а л и й (взглянув на часы). Скоро должен заехать Алеша.
П е с к о в (быстро). Едешь в деревню. Тем более надо срочно обсудить. Витя, тебе не пришло в голову, что эти два кустаря делали то самое дело, которым не сегодня завтра придется заниматься тебе?
Виталий поражен: только что по телефону об этом говорил Федор Логинов.
Извини, я бы не лез с советами и вопросами, но… (широкая, простосердечная улыбка) меня подстрекнул журнальчик, вроде дореволюционного «Сатирикона»… называется более современно — «Мухомор». Там есть краткий энциклопедический словарь. Например, «АРА» — следует объяснение: «Американская корова, дающая сгущенное молоко». «Интеллигенция» — сливки России, битые сливки». «Промышленность» — это когда промышляют». (Сразу серьезное лицо.) Так вот, не лучше ли настоящая промышленность — завод, фабрика, — чем когда два жулика промышляют, а мы с тобой сидим и моргаем?
В и т а л и й (сдержанно). Что ты предлагаешь?
П е с к о в. Объединиться. Соединить твой мыловаренный госзавод и мою арендованную парфюмерную фабрику. (Как всегда, смотрит, какое произвел впечатление.) Ты же один не сможешь сейчас производить туалетное мыло, у тебя нет ароматических веществ. (Засмеялся.) Разве что украдешь у меня!
В и т а л и й (продолжает сохранять выдержку). На какой основе предлагаешь объединиться? На государственной… или, может, на частной?
П е с к о в. Понимаю, это, конечно, сарказм. А не хочешь выслушать меня до конца? Только, чур, не серчать, как когда-то… помнишь? (Мечтательно.) Тогда мы топтались в предбаннике новой эры… впереди туман, пар, неизвестность. Сейчас пар поотдуло, перспектива приблизилась — и вот он голубчик Нэп среди нас, румяный, здоровый, веселый детина! Так и хочется ему пожелать… (Живо обернулся к дверям.) «Гражданин Нэп, с легким паром!»
Дверь приоткрылась, показался А н а т о л и й.
А н а т о л и й (ухмыляясь). Вы меня?
П е с к о в (вдруг вскипел, без притворства). Какого черта?! Подслушивал?
А н а т о л и й. Очень надо. Вас дожидаюсь.
П е с к о в. Поезжай на фабрику и займись делом.
А н а т о л и й (недоверчиво). Без вас? Значит, ничего не изменилось?
П е с к о в. Я скоро буду. Ступай.
Анатолий выходит.
Увижу отсюда, как он пойдет через двор? (Подошел к окну.)
В и т а л и й. Раньше ты опирался на более мощные образы: океан, шторм, человечество… Нынче спустился до бани.
П е с к о в (охотно подхватил шутку). Не спустился, а поднялся! Вчера был в Сандуновских — какая прелесть! Сперва расслабляешься, потом чувствуешь прилив зверской энергии — горы готов свернуть! Сходи, сходи в баньку, рекомендую. А то сходим в субботу вместе? Скоро энергия нам понадобится в удвоенном… нет, в удесятеренном количестве!..
В и т а л и й. «Нам»?
П е с к о в (рассудительно). Да, и мне и тебе… вообще всем деятелям и движителям новой эпохи.
В и т а л и й. Хочешь сказать, борьба — кто кого! — обостряется и противоборствующим сторонам придется напрячь силенки?
П е с к о в (ясным взором смотря на Виталия). А если вопрос «кто кого» предрешен? Так не лучше ли сберечь силы для дружной работы?
В и т а л и й. То есть?
П е с к о в. Рука об руку строить государство того типа, который уже проверен многовековой практикой во всем мире… отчасти включая и наш полуторагодовой опыт на одной шестой части света…
В и т а л и й. Может, выскажешься еще прямее?
П е с к о в (простодушно). Куда же прямее-то? Сам видишь, что завтрашний… или, допустим, послезавтрашний класс-гегемон — это не обязательно пролетариат. Сегодня новая буржуазия еще благодарна властям за то, что ей развязали руки, но… уже начинает чувствовать, как жмет сапог. Завтра она захочет принять участие не в одной экономике, но и в политике… Помни, это не прежние трусливые лавочники и купцы-джентльмены со смятенной душой, вроде Саввы Морозова. Это люди без отца-матери, без роду и племени, но зато с огромным запасом авантюризма. Недаром же, считают они, большевики потеснились и дали место рядом с собой новому полезному сословию. И не случайно какой-то пролетарский поэт, пусть в шутку, но предложил Невский проспект в Петрограде переименовать в Нэпский проспект! Это ли не горькое признание новой силы?
В и т а л и й. Ты все говоришь «они», «она». Надо ли это понимать так, что себя к этой «новой силе» ты пока не причисляешь? Из осторожности или случайно?
П е с к о в. А может, я жду, что жизнь причислит к ней и тебя? (Выдержав паузу.) За один год ты сумел выказать инициативу, организаторские и инженерные способности. Спрашивается, зачем зарывать талант в землю? Знаю, ты и сегодня романтик. Тебя увлекла идея отмыть страну от грязи, голода, сыпняка. Дорогой мой, прекрасно! (Обнял Виталия.) Мы вдвоем начисто, добела вымоем и протрем одеколоном… всю матушку Советскую Россию!
В и т а л и й (снял его руку). Так что из красной она станет белой.
П е с к о в. Не придирайся к словам! Скажем иначе: пусть на молодых, свежих, промытых до блеска русских щеках еще ярче алеет заря новой жизни!
Виталий хохочет. К нему, как ни странно, присоединяется и Песков; может быть, просто радуется удачному словцу?
В и т а л и й. Только сейчас почувствовал, что соскучился по твоему красноречию! Вот его-то как раз грешно зарывать… (Оборвал смех.) Но прежде чем промывать и протирать Россию одеколоном, давай решим: в случае нашего с тобой альянса она останется Советской?
П е с к о в (оскорбленно). Что за вопрос!
В и т а л и й. Еще уточним. Советской без коммунистов, как проектировали некоторые кронштадтцы?
П е с к о в (сухо). Мне не нравится этот тон и эти уточнения. И вообще можно проще: подойди к телефону и вызови двух чекистов.
В и т а л и й. Двух? Один, боишься, с тобой не справится?
П е с к о в (добродушно). Браво! Но не вернуться ли к делу? Кстати, у тебя нет нынче затруднений с сырьем?
В и т а л и й. Ты уже спрашивал об этом. Забыл?
Телефонный звонок.
(Снял трубку.) Да… (Слушает.) Тамара Владимировна? (Пауза. И Виталий и Песков напряжены.) Проводи ее, Гриша. (Повесил трубку.) Вероятно, за тобой. (Подошел к окну, смотрит, как Тамара, провожаемая Гришей, медленно, — Гриша на костылях, — пересекает двор.) Позвал подкрепление своим сумасбродным проектам? Хотите насесть на меня вдвоем?
П е с к о в (сердито). Чепуха. Она и понятия не имеет, что я здесь. Черт! Разговор повело в сторону… Жаль, что не договорили…
В и т а л и й. Договаривай. Кто же тебе мешает.
П е с к о в. Не хочу, чтобы Тамара видела меня здесь… Можно переждать? (Показывает на перегородку.)
В и т а л и й. Жди, если хочешь. Секретов у нас с ней нет.
П е с к о в (нетерпеливо). Ну, как? Может, сейчас ответишь на мое предложение… или поразмыслишь на досуге?
В и т а л и й. Досуга у меня мало. Есть две догадки.
П е с к о в. Давай, давай…
В и т а л и й. Ты мне почему предложился… именно мне? Рассчитываешь меня легко подмять и стать хозяином объединенного предприятия. Хозяином, слышишь? Докажешь советской власти, что выгоднее сдать тебе все в аренду. Небось слыхал о партийных спорах насчет государственного капитализма? Слыхал, слыхал, ты ведь всезнайка. Так вот, не будет! И еще: хотел сыграть на моем самолюбии. Откажусь взять тебя на завод — значит, боюсь. (Нагнулся к нему почти вплотную; тихо.) Не боюсь.
П е с к о в. Играешь в заправдашнего руководителя? Играй, играй. Только вдруг твои самые главные руководители возьмут — да все и переиграют. Не забыл позапрошлогоднюю весну? (Идет к двери в перегородке.) Кстати, твоя поездка в уезд готовит тебе некий любопытный сюрприз. Посмотрим, кто кому пригодится… Нет, это не угроза, просто дружеское предостережение…
В дверь стучат.
В и т а л и й (выждав, пока Песков уйдет за перегородку). Да.
Входит Т а м а р а.
Т а м а р а (смущенно, если это не игра). Здравствуй, Витя. Не помешала?
В и т а л и й. Здравствуй. (Придвигает ей стул.)
Т а м а р а (оглядев помещение). Небогато обставлен директорский кабинет, небогато. (Втянула носом воздух.) Амбре!
В и т а л и й. Разбогатеем — обставимся. Аромат постараемся превратить в райский. Или хотя бы в песковский.
Т а м а р а. Впрочем, тебе идет стиль «аскез». Еще удивляюсь, что ты сидишь на стуле, а не на табуретке…
В и т а л и й. Не на гвоздях… не надеты вериги… Чему обязан видеть тебя в пещере анахорета?
Т а м а р а (оглянулась на перегородку). Секретарша?
В и т а л и й. Счетовод ушел в банк, а секретарши у меня нет.
Т а м а р а. Что за директор без штатов? Все равно что без штанов! Извини… Нет, верно, как это ты умудрился не обрасти? Георгий Иванович — частник, бережет рубль, и то у него два помощника — секретарша и снабженец. (Неожиданно.) Имеешь шанс получить их в свое распоряжение. Предлагал он тебе работать вместе? (Виталий молчит.) Вижу, врать ты пока еще не научился. (С досадой.) Эх, опоздала тебя предупредить!.. (Пылко.) Витя, хочешь, встану перед тобой на колени? Если согласился — откажись! (Опускается на колени перед Виталием.)
В и т а л и й (поднял ее с колен, усадил на стул). Не валяй дурака. Хватит с меня Пескова…
Т а м а р а (с мгновенной реакцией). Когда он у тебя был?
В и т а л и й (после секунды растерянности). Когда! Он валяет дурака всю жизнь. Думаешь, верю хоть одному его слову?
Т а м а р а. Тому, что он тебе предложил, можешь верить. Но должен знать, что из этого получится. Вернее, на что он рассчитывает. А поскольку он… хитрее тебя…
В и т а л и й (улыбнулся). Говори уж прямо — умнее.
Т а м а р а. Да, в делах безусловно умнее. Поэтому…
В и т а л и й. Слушай, чего ты боишься? Перестанешь быть фабрикантшей?
Т а м а р а (искренне). Дурачок! Он сожрет тебя с потрохами!
В и т а л и й. Так. Неясно одно: зачем ты меня предупреждаешь. Продаешь Пескова, ибо нашла в своем кабаке другого победителя? Или задумала какой-то сверххитрый ход… в свою или его пользу?
Т а м а р а (как-то сразу отяжелела). Не угадал. Пескова мне не продать. Он без меня, как и без тебя, не пропадет. А что тебя мне жалко — мог бы и сам смекнуть. Кроме того… (Замолчала.)
В и т а л и й. Ну, ну?
Т а м а р а. Ладно. Сладенького понемножку.
В и т а л и й (задумчиво). Значит, не до конца продаешь. Не как меня в свое время… (Порывисто распахивает дверь.) Георгий Иванович!
Т а м а р а (выпрямилась). Ах, так?
Из-за перегородки никто не вышел. Виталий заглянул туда — никого нет. Подошел к окну, жестом подзывает Тамару.
Т а м а р а (подбежав к окну, видит удаляющегося через двор Пескова). Какое свинство! Почему ты мне не сказал? Сговорились! Какие вы оба… (Пыталась подыскать слово.) Ну что ж, вам же хуже!.. Смотри, Алексей вышел из проходной… Боже мой, что он!.. А-а-а!! (Отшатнувшись, закрыв глаза руками, кричит.) Зачем?! Зачем?!.
Виталий, не обращая на нее внимания, бежит к двери.
З а т е м н е н и е.
Тот же кабинет, если можно так назвать эту неприглядную комнату. В и т а л и й и А л е к с е й сидят посередине, стул против стула, почти касаясь коленями. Алексей трезв и мрачен.
В и т а л и й (нетерпеливо). Ну, ответишь ты толком?
Алексей молчит.
Хоть пожелай Пескову поправиться, не то тебе будет худо.
А л е к с е й. Пускай.
В и т а л и й. Если никакого оружия не приготовил, просто схватил кирпич, значит, ударил не предумышленно?
А л е к с е й (упрямо). Нет. Думал. Хотел прикончить.
В и т а л и й. Но за что? За что?
А л е к с е й (вскочил). За все!.. (Сел.) Вчера пришли забирать Зинаиду.
В и т а л и й. В чем дело?
А л е к с е й (сжал кулаки). Давно надо было посадить. Первая самогонщица на деревне… А кто научил? Кто развратил всю деревню? Пятнадцать домов гнали первач для его фабрики. Он же, черт его знает как, очищал это зелье под свой одеколон и духи… Знахарь! Колдун! (Опять вскочил.)
В и т а л и й (резким движением заставляет его сесть). А ты что смотрел? Сам каждый день прикладывался к сивушной чаше. А расплачивается Зинаида.
А л е к с е й (отмахнулся). Да нет, не забрали ее. Как раз накануне вдребезги разнес аппарат. Ревела белугой… Тут милиция и нагрянула… Ан в сарае ничего нет. Зинка воображает, что я заранее про обыск узнал. Одно твердит: «Спасибо, спасибо, Лешенька!» И опять в рев… (После паузы.) Жалею, что выбросил аппарат. Пусть бы нас всех забрали!
В и т а л и й. Остальные хозяева тоже успели все поломать и выбросить?
А л е к с е й (хмуро). Кто как.
В и т а л и й. Словом, ты в передовых. Не мог мне раньше сказать? Вместе подумали бы, как его прижать к ногтю.
А л е к с е й. Вместе! Ты же ему простил Тамару…
В и т а л и й. Мы не в каменном веке — глушить соперника кирпичом.
А л е к с е й. В каменном веке, я слышал, кирпичей еще не фабриковали.
В и т а л и й. Тоже верно. (Снимает трубку.) Барышня, двадцать два, два нуля… Я подожду. (Держит трубку около уха.)
А л е к с е й (возбужденно). Знаешь, что этот стервец советовал? «У тебя, говорит, есть полная возможность через год-два с гордостью про себя сказать: «Я советский кулак!» — «Как ты, — говорю, — совбуржуй?» А он: «Забыл, за что боролся в Кронштадте?» Слышишь? Нет, слышишь? Все с усмешечкой… И ты за этого провокатора заступаешься!
В и т а л и й (в телефонную трубку). Больница Склифосовского? Товарищ дежурный, сегодня к вам привезли гражданина Пескова… Да, Георгий Иванович… тридцать пять лет… (Слушает.) Так. Сотрясение мозга… Состояние тяжелое? (Слушает.) Что, что? Просил вызвать милиционера?.. (Оглянулся на Алексея.) Так… (Слушает.) Не похоже, что бредит?.. Нет, это говорят как раз с мыловаренного… Спасибо. (Повесил трубку.) Алеша, ступай и скажи Грише-чистенькому, чтобы выдал тебе совок, метлу и показал, где зола. Будешь посыпать двор. Песков пожаловался на гололед, сказал, что упал и расшибся. Штрафовать, говорит, их к чертовой бабушке!.. Как тебе нравится это великодушие?
А л е к с е й. Выйдет из больницы — добью.
В и т а л и й. Не надоело?
А л е к с е й. Скажи, пожалуйста, он меня простил! Фарисей! Умильное рыло!.. Я… я его не прощаю!.. Витя, если не хочешь, чтобы я его добивал, звони в милицию.
В и т а л и й. Это еще зачем?
А л е к с е й. Сообщи, что классового врага и супостата Георгия Пескова звезданул бывший матрос, а ныне рядовой середняк Алексей Козулин!
В и т а л и й. Леха, не дури. В прошлом году я сам, как ты знаешь, ломился в юродивые: «Пропустите, я красный партизан-эпилептик!» Считал, что после военных геройств сразу получим готовый коммунизм… Оказалось, надо его еще горбом заработать.
А л е к с е й (не слушая). Звони, говорю, не то…
Телефонный звонок.
В и т а л и й (взял трубку). Да, Гриша. (Слушает.) Ты окончательно решил? Ну что ж, поставим вместо тебя дядю Сашу. (Повесил трубку.) Еще один жаждущий отдаться в руки правосудия. (Надевает шинель.) Нет, нет, идем со мной. Лошадь-то накормил? Через час отправляемся по следам твоего супостата. Не веришь? Зря.
Алексей нехотя идет за ним к двери.
З а т е м н е н и е.
Вечер. Л а р и с а М и х а й л о в н а сидит рядом с м о л о д е н ь к о й у ч е н и ц е й, которая разучивает на рояле этюды Черни. А н ю т а печатает на машинке, стоящей на обеденном столе рядом с чайником. В результате получается малоприятная для уха звуковая смесь.
Л а р и с а М и х а й л о в н а. Свободнее правую кисть. Ошибка. Повторите, пожалуйста, этот такт… Нет, Лолла, будьте добры с начала…
А н ю т а (изнемогая). Вы скоро кончите?
Л а р и с а М и х а й л о в н а. Сейчас, сейчас, Анюточка… (Смотрит на часы.) Боже мой, неужели и сегодня не вернется? В старой, худой шинели, в такой мороз!.. Лоллочка, я вас жду послезавтра. Повторите пятнадцатый и шестнадцатый этюды и начните разучивать сонатину. Хорошо?
Л о л л а (порывисто повернулась вместе со стулом). Лариса Михайловна, можно я у вас посижу? Дома так скучно…
А н ю т а. А у нас весело?
Л о л л а. Все-таки разнообразие. Например, я вашего брата еще не видела…
Л а р и с а М и х а й л о в н а. Конечно, Лоллочка, оставайтесь. Дать вам книжку?
Л о л л а. Я так посижу. Для мебели.
Л а р и с а М и х а й л о в н а. Не поняла…
Л о л л а. Когда человек в комнате не очень нужен, говорят: «Он для мебели».
В прихожей звонят. Анюта идет открывать.
Л а р и с а М и х а й л о в н а (радостно). Витюша! (Бежит к двери.)
Входят А н ю т а и т е т я Н а д я. Тетя Надя замотана платком, в валенках, в полушубке. Лицо не то озябшее, не то заплаканное.
Надюша, какими судьбами! Здравствуй! Ты одна?
Т е т я Н а д я. Лара, можно мне у вас немного пожить? Пока подыщу комнату…
А н ю т а. Тетя Надя, конечно… но что случилось?
Т е т я Н а д я. Больше я не могу! Это какая-то холодная машина… перемалывает своих, чужих — ему все равно! На днях выгнал сына… Я понимаю, парень паршивый, что-то натворил в городе, но просто сказать ему: «Убирайся! Довольно я с тобой цацкался. Останешься — сдам в милицию…» Анатолий, конечно, убрался, а когда я о нем заговорила, так этот зверюга… (Расстегнула полушубок, отвернула ворот кофты.) Смотрите, чуть не задушил…
Л о л л а. Как интересно! А у нас папа все только жалуется на налоги…
А н ю т а. Лолла, идите домой.
Л о л л а. Нет. (Села в угол.) Родного брата вы тоже погнали бы?
Л а р и с а М и х а й л о в н а. Надюша, ты голодна. Раздевайся, садись к столу.
Т е т я Н а д я. По правде сказать, я хотела бы лечь. Не спала две… нет, три ночи. Сразу к вам не пошла, кочевала по вокзалам…
Л а р и с а М и х а й л о в н а. Боже мой! (Хлопочет.) Где тебе удобнее — на Анютиной, на моей кровати?
Т е т я Н а д я (стаскивая полушубок, валенки, толстые шерстяные чулки). Пока в поездах ездила, хоть через ночь спала. Черт с ним, не подохну… опять поступлю в проводники… Лара, а ты разве уже не служишь?
Л а р и с а М и х а й л о в н а (грустно). Да, Надюша, меня сократили… там играет теперь секстет домр. Но ничего, Георгий Иванович мне рекомендовал ученицу… Надюша, ты спишь?
Та не отвечает.
Спит…
Л о л л а. Муж не явится ее душить?
Л а р и с а М и х а й л о в н а. Тихо, Лоллочка, пусть тетя Надя поспит… (Беспокойно.) Анюточка, кто-то за дверью шуршит!..
А н ю т а. Не слышу. (Однако идет и открывает дверь.)
На пороге м у ж ч и н а в романовском полушубке, в белых бурках и каракулевой высокой шапке.
И л ь я Н и к а н о р ы ч (снимает шапку). Мое почтение. (Равнодушно скользнул взглядом по спящей жене.) Виталий Павлович дома?
Л а р и с а М и х а й л о в н а (растерянно). Нет, Витюша в отъезде… ждем… А Надюша устала, прилегла… Да вы снимайте шубу… Давно из деревни?
И л ь я Н и к а н о р ы ч (надел шапку). Сегодня. Завтра загляну.
Л а р и с а М и х а й л о в н а (нерешительно). Надюше что-нибудь передать?
А н ю т а. Мама!
И л ь я Н и к а н о р ы ч (усмехнулся). Пускай отдыхает. (Пошел к двери.)
Дверь открылась. Появляется В и т а л и й.
Л а р и с а М и х а й л о в н а (радостно). Витюшенька! Не замерз?
В и т а л и й (весело ее обнимает). Видишь, как меня упаковали! (Ласково кивает сестре.) Вы все здоровы? (Снимает тулуп и шинель.) Батюшки, сколько людей, какой почет!.. А это что за девчушка?
Л о л л а (вдруг делает реверанс). Лолла. Можно мне на вас посмотреть… минут двадцать?
В и т а л и й. Хоть два часа, девочка. (К мельнику.) Илья Никанорыч, как удачно! А я вас хотел спросить — по какой цене пойдет постное масло?
Пауза, во время которой Илья Никанорыч, набычившись, снова снимает шапку.
Я-то ломаю голову: почему мужички не везут его нынче в город? А в уезде мне говорят: наш мельник скупил все льняное семя, теперь у него и маслобойня и мельница!.. Поздравляю! Георгия Ивановича не взяли в компанию?
И л ь я Н и к а н о р ы ч (мрачно). Без надобности. (Помолчав.) Масло я вам доставлю оптом. Убытку не потерпите. В котором часу завтра заглянуть?
В и т а л и й. Да лучше с утра. Стало быть, отказались от своего плана — придержать сырье, пока я не объединюсь с Песковым?
И л ь я Н и к а н о р ы ч (злобно). С этой сволочью я не хочу иметь дела.
На пороге стоит П е с к о в, как всегда подтянутый, элегантный.
П е с к о в (весело). Почему вдруг? Помню, две недели назад… Впрочем, о делах после. (Ко всем.) Здравствуйте, дорогие домочадцы и гости! Как приятно видеть людей не в больничных халатах… Я ведь сбежал оттуда еще вчера, раньше срока!
В и т а л и й. Да? Вероятно, заставили неотложные дела. Решил махнуть к Илье Никанорычу, но увы — разминулся…
П е с к о в (подозрительно). Вы что — вместе в столицу прибыли?
В и т а л и й. Просто, зная тебя, догадался: не терпелось продолжить свою интересную игру. «Перебор… недобор… чёт… нечет…» — как говорил один неглупый финн. Правда, не по твоему адресу. Любопытно, когда скажешь «пас»!
П е с к о в. Мне самому любопытно. (Мельнику.) Продал меня, Никанорыч?
И л ь я Н и к а н о р ы ч. Много ли ты стоишь, чтобы тобой торговать!
П е с к о в. По отдельности мы с тобой, может, и ничего не значим, а вместе бы все же сила. Временная, конечно. Пока другая окончательно не взяла верх…
И л ь я Н и к а н о р ы ч (недоверчиво). Это какая же? (Взглянул на Виталия.)
П е с к о в (усмехнулся). Верно. Так ведь тоже начал соображать. Понял, что́ за его плечами стоит: можно сказать, не сила, а силища… пробивной таран! (Помолчав.) Кроме того, голубчик, один товарищ недавно ответственно заявил: «Отступление кончилось». До сих пор он как будто не ошибался. (Илье Никанорычу.) Да что тебя просвещать, ты же сам сюда прибежал… Вот и я! (Серьезно и даже грустно глядит на Виталия.)
В и т а л и й. Ты в прошлый раз говорил насчет близящейся победы буржуазии.
П е с к о в (раздраженно). Я тогда же сказал, что шутил!
В и т а л и й. Понимаю. Ты часто шутишь. Ради шутки научил Зинаиду и ее деревенцев варить самогон?
П е с к о в (вызывающе). Нет, всерьез! И пусть республика мне скажет спасибо: сэкономил для нее хлеб — выучил варить спирт из картошки. Спирт, подчеркиваю. Настоящий ректификат высокой пробы.
В и т а л и й. Так тебе же понадобился.
П е с к о в. И горжусь этим. Слыхал, чтобы кто-нибудь превращал самогонку в духи? Думаю, ни один великий химик не взялся бы…
В и т а л и й. В этом-то я как раз уверен.
П е с к о в. Иронизируешь. А ты бы не пренебрегал первоклассным…
В и т а л и й. Самогоном?
П е с к о в. Грубо. (Ткнул себя пальцем в грудь.) Технологом! Слыхал, что существуют нефтяные отходы, которые можно употребить в мыло? Что улыбаешься?
В и т а л и й. Умиляет твоя уверенность, что ты на экзамене проваливаешь студента. Имеешь в виду щелочные отходы от очистки керосина и бензина?
П е с к о в. Значит, слышал… Но фокус в том, что нефтяная промышленность только-только начала восстанавливаться. Мы первыми пустим эти бросовые отходы в дело!
В и т а л и й. «Мы». Это кто?
П е с к о в (с сердцем). Мы, простые антисоветские люди! Считаешь меня все контриком?!. (Помолчав.) Ну, извини. Мне казалось, ты уже не против, чтобы моя фабричонка влилась в твое госпредприятие. Зря опасался каких-то подвохов. Государство правильно делает, что верит людям вроде меня… а то и значительно хуже…
В и т а л и й (невольно). Хуже?
П е с к о в. А что, не бывает?
В и т а л и й. Бывает. Но знаешь, мне легче иметь дело с откровенным врагом.
П е с к о в. Чем я тебя не устраиваю?
В и т а л и й. В основном, двусмысленностью, страстишкой к двойной игре.
П е с к о в. Предпочитаешь врага, аккуратно зарегистрировавшегося на бирже контрреволюционного труда, имеющего предъявить по первому требованию свой честный вражеский послужной список. Ну что ж, дело вкуса. Я, скажем, тоже бы предпочел коммуниста, который, как господь бог, не брезгует черной работой: из человеческой грязи готов лепить подходящих для такой же черновой работенки адамов. Чтобы рыть котлованы для закладки фундамента под социализм, не нужны праведники и ангелы… вроде тебя…
В и т а л и й. Признайся, весь твой расчет был на то, что эти котлованы пригодятся для фундамента под капитализм. Плохо ли? Но ты, кажется, понял, что все решающие судьбу страны заводы и фабрики наши и никогда твоими не будут. Страна не только зализывает раны, она начинает строить. В двух кварталах от известной тебе мыловарни восстанавливают, по существу оборудуют заново, большой химический завод. И я мечтаю на нем поработать… Конечно, когда сдам экзамен по мылу… Но сдавать его буду не тебе!
П е с к о в (усмехнулся). Зато намерен прочесть мне курс политграмоты. Лучше прочел бы его самому себе год назад… Забыл свой перепуг? (Пошарил в кармане пиджака, словно хотел что-то достать.) Короче: будем или не будем мы вместе работать?
Вбегает Т а м а р а. Не понять, подслушивала она или у нее сработала интуиция.
Т а м а р а (страстно). Витя, не связывайся с ним, умоляю! Не соглашайся! Зачем он тебе? Ты уже доказал, что великолепно можешь один! (Горько.) Это тебе говорит царица Тамара!
В и т а л и й (вежливо выслушал ее, повернулся к Пескову). Хорошо, взвесим в последний раз. Вероятно, есть смысл использовать твой опыт и знания. Но можно и обойтись. Существует предел нарушения моральных норм, ты его давно перешел. Ты прав, и из грязи приходится лепить людей, и даже, возможно, чаще, чем из более благородных материалов. Но я воздержусь. Мне бы вылепить самого себя!
П е с к о в. Пока, так сказать, не запачкался об меня? (Встает.) Желаю успеха.
И л ь я Н и к а н о р ы ч (тоже встал, зверем глядит на Пескова). Нет, погоди. Кто сегодня в больнице помер? Спровадил Гришка ненужного свидетеля и помощника… Это не ты ли его научил?
Общее движение.
В и т а л и й (резко). Что произошло?
И л ь я Н и к а н о р ы ч. Как Анатолия забрали… (показывает на Пескова) по наущению его дамочки…
Тамара в смятении выскальзывает из комнаты.
Гришка в первую же ночь его в камере зарезал. Тюрьма называется! Не могли уберечь…
Т е т я Н а д я (уже давно сидит на кровати). А ты? Своими руками подставил под нож… Кто Гришку до ненависти довел? Пять лет его на коротком поводке держишь… Ты зачем сегодня приехал в Москву? Хоронить… или торговать?..
П е с к о в. Торговать, ясно! (Мельнику.) Все равно тебя изничтожат, как мироеда!
И л ь я Н и к а н о р ы ч (с достоинством). Все может быть. Своевременно. И со мной и с тобой!
П е с к о в (потеряв выдержку). Врешь! Со мной ничего! Меня оценят дороже платины! Я стану главным советником ВСНХ! Академиком! Спецом высшей марки! А тебя смелют твоими же жерновами! (Вытащил из кармана шнурок.) Говорят, кусок веревки от повешенного заиметь — к счастью… А у меня, гляди, вся целехонька! (Виталию.) Забыл, как я тебя спасал! Дурак я, вдвойне дурак! Считал, что эта веревочка нас повязала… Ладно! (Пытается взять себя в руки. Судорожно сует шнурок то в один, то в другой карман.) Тамара, идем к домашнему очагу! (Оглянулся.) А, ее уже нет… (Уходит.)
Л а р и с а М и х а й л о в н а (сокрушенно). Совсем упал духом Георгий Иванович…
В и т а л и й. Ничего, еще постарается воспрянуть. Мамочка, как насчет чаю?
Все облегченно зашевелились, задвигались. Илья Никанорыч аккуратно надел, снял, снова надел, снова снял шапку.
И л ь я Н и к а н о р ы ч. Стало быть, утречком, Виталий Павлович? Мое почтение! (Тактично уходит, держа шапку в руках.)
Л о л л а (восторженно). Если бы вы знали, как я не хочу домой! Виталий Павлович, можно я еще посижу минут пять?
В и т а л и й (мягко). Хоть целый вечер, девочка. (Берет из ее рук ноты.) Ты что сейчас играешь с моей мамой?
З а т е м н е н и е.
Та же комната. В и т а л и й и Л о л л а сидят за роялем и старательно разыгрывают скучнейшие упражнения.
В и т а л и й. Ошибка. Начнем сначала… И — раз! И — два!.. (Играют.)
Сперва кажется, что в комнате больше никого нет — заглянула А н ю т а и сердито скрылась, — но, приглядевшись, видим в сторонке сидящую на кровати т е т ю Н а д ю и подле нее на стуле Л а р и с у М и х а й л о в н у.
Л а р и с а М и х а й л о в н а (негромко). Я знаю, почему ты ушла от Ильи Никанорыча. Вовсе не из-за его сына… и не потому, что он тебя чуть не придушил. Просто вы очень разные люди. Ты не могла оставаться с человеком, с которым и словом не перемолвишься, не то что одинаково думать… Кто-кто, а ты уж хватила лиха… и все-таки осталась интеллигентной женщиной. (Неожиданно.) А вот Тамара — нет! И знаешь, я теперь рада, что она не с Витей, а с Георгием Ивановичем…
Т е т я Н а д я. А по-твоему, он…
Л а р и с а М и х а й л о в н а (убежденно). Главный контринтеллигент… не знаю, есть ли такое слово. Несмотря на все свои таланты и респектабельность… Потому они с Витюшей и враги, враги до гроба. Ты слышала их сегодня? Я горжусь Витей!
Рояль звучит то тише, то громче.
Т е т я Н а д я. А что такое Анюта?
Л а р и с а М и х а й л о в н а (сдержанно, для нее это больной вопрос). Она нарочно себя сушит. (Опять неожиданно.) Ничего не поделаешь, старые девы и при коммунизме останутся.
Т е т я Н а д я (улыбнулась). А эта девочка, дочка нэпмана?
Л а р и с а М и х а й л о в н а (недовольно). Нэпмана, дворника, палача, водовоза… какое это имеет значение! Она будет интеллигентной. Будет. Я заметила в ней хорошие порывы.
Сильнее звучит рояль.
Т е т я Н а д я. Лара, а ты меня удивила. Рассуждения, прямо скажу, туманные… но что-то в них есть.
Л а р и с а М и х а й л о в н а (обрадовалась). Правда? Есть, есть, ты увидишь… Интеллигенция еще прекрасно себя проявит. Россия будет ею гордиться. (Озабоченно.) Я не похожа на Валаамову ослицу… помнишь, которая заговорила?
Т е т я Н а д я. Ну почему? Скорее, устами младенца…
Л а р и с а М и х а й л о в н а (заразительно смеясь). Глаголет истина! (Вдруг бесшабашно хлопает тетю Надю по коленке.) Люблю твою прямоту, Надюшка!
Рояль замолк.
В и т а л и й (Лолле). Нет, ты небрежничаешь… так нельзя. Давай сначала.
Л о л л а (жалобно). Я неспособная…
В и т а л и й. Мало ли… Зато волевая. Думаешь я способный? И — раз! И — два.
Играют. Сцена темнеет. Этюды опять звучат, мерно, настойчиво, но все громче, громче, — это уже похоже на удары большого колокола.
З а н а в е с.
1970