«Вперед через трупы!» — это не только война, революция, но и обыкновенный быт. Вот сюжет для изящного детектива:
В семейном доме вторую неделю гостят дальние родственники. У хозяина дома пропадает бумажник с деньгами. Подозрение падает на приходящую прислугу. Но увлекшийся следствием и сыском хозяин находит настоящую преступницу — молоденькую, гостящую у них племянницу. Оказывается, она нарочно украла бумажник, чтобы обратить на себя внимание, заинтересовать собою хозяина.
А дальше — неожиданный поворот безобидной до сих пор истории. «Сыщик» совершает бесконечно более тяжкое преступление: убивает жену, увлекшись молоденькой племянницей. Мать жены разоблачает их обоих.
Р. толковал о трагедии сегодняшнего молодого писателя, постоянно испытывающего огромное сопротивление и натиск эпохи.
— А вам не кажется, — мягко спросил я, — что молодые писатели сейчас иногда напоминают собой излюбленные номера мимов: идти против ветра. Ни на сцене, ни в зрительном зале нет ни малейшего дуновения, полный штиль, а они изо всех сил показывают, как они борются с ветром, и действительно не могут сделать вперед ни шагу!
Тете Шуре 86 лет. Ее любимое выражение, когда она собирается уходить домой: «Аллегро удирато!» Так сказала она и вчера, уходя после трехдневной слабости, когда она большую часть дня лежала и спала и ничего не могла есть, и вообще мы уже начали думать, что ей не встать, Ан нет: на четвертый день последовало «Аллегро удирато!» и тетя Шуринька на неделю опять исчезла. Она любила свою светлую комнату на углу Пушкарской и Съезжинской.
Тетя Шура, когда ее спрашивали, какую она кашу любит, всегда отвечала: «Все равно». Пока я ее не спросил: «А хотите каши из все-равна?» Тогда она рассмеялась. Дошло. До нее всегда доходил юмор, равно как и она умела и любила шутить. Как-то утром вышла из спальни в халате, накинутом поверх ночной рубашки. Я говорю: «В бальном платье». Она поправила: «В банном платье». А сама еле дышит. Хотя когда человек шутит — не верится, что он смертен…
Тетя Шура рассказывала, как один ухаживавший за ней молодой человек пришел на четвертый день пасхи и хотел похристосоваться, то есть поцеловаться, с ней, а она сказала, что христосуется только в первый день… Он запомнил и на следующий год пришел в первый день пасхи: ей пришлось выполнить свое обещание и правило. Вспомнила она это через семьдесят лет. Увы, молодые люди теперь не столь терпеливы и памятливы…
Шутки тети Шуры часто имели обратный смысл:
— Я не сделала… (Значит, сделала.)
— Я не умею! (Значит, умею.)
— Зачем зашивать? Рваное красивее.
За месяц до смерти, уже не вставая с постели, когда к Наташе вызвали ночью врача и он оказался молодым мужчиной, тетя Шура нашла в себе силы пошутить:
— А ко мне, небось, одни старики ходят!
В Доме отдыха всех достигших шестидесятилетнего возраста (и много выше) выстроили на спортплощадке, и они троекратно прокричали высоким гостям:
— Инсульт-ура! Инсульт-ура! Инсульт-ура!
1917 год. Лето. Едем на пароходе по Каме. На нижней палубе кормы татары бреют друг другу головы. Большие ножи (не бритвы), кровь от порезов и ссадин, необычность самой операции и то, что проделывают они ее почему-то не дома, а на пароходе, все это производило на меня не просто странное, но даже устрашающее впечатление. Глядел я на это зрелище с верхней палубы: мы ехали во втором классе, а татары в третьем. Интересно, были ли среди них Рахмановы…
Когда я учился в начальной школе, в большую перемену к нам приходила баба — торговать пирогами. Деревенские ученики покупали их нарасхват, в основном те, что из дальних деревень, ночевавшие в городе. Остальные брезговали, поскольку кто-то сказал, что эта баба в земской больнице моет покойников.
Миграция белок через Котельнич — в начале 900-х годов — по крышам домов, по деревьям. Явление поразительное! Очевидно, было жаркое лето, где-то горели леса. Может, вызвана была эта миграция и другими причинами, сам я ее не видел, меня и на свете еще не было, но папа не мог этого придумать, — не тот характер! — значит, происходило на деле.
Моя соученица Мухлынина — всегда подкрашенная, нарумяненная (в 1920 году!) красивая девочка с манерной походкой — вышла замуж за начальника Котельнической тюрьмы, еще дореволюционного офицера — типичную военную косточку. Я видел их свадьбу, и она произвела на меня гнетущее впечатление. Мухлынина выглядела идеальной невестой, а жених был явно в корсете, чтобы не развалиться на части… Художник Пукирев не мог бы найти более идеальной пары для своего «Неравного брака». Смотря на Мухлынину, я вспоминал, как она шла между партами к классной доске, вихляя бедрами и вертя плечами. Зачем она покидала свою «Камчатку» (Мухлынина всегда сидела в самом заднем ряду), зачем шла на вызов учителя, непонятно: ни на один вопрос она не могла ответить, ни одной задачи решить, ни одного географического пункта на карте показать; стояла у доски и молчала, моргая подведенными глазами. Может, она заранее знала свою женскую судьбу и потому решила — ничего не знать больше. Зачем же она ходила в школу? Кстати, она была из деревни. Откуда она успела набраться щегольства самого последнего разбора? Но еще раз скажу, что на свадьбе мне было ее очень жалко.
Двое молодых людей поздно ночью вернулись на дачу, на которой живет один из них. Они собирались на рыбалку утром, горожанин хотел приехать сюда на первом поезде, но вышло так, что они вместе провели в городе вечер, выпили и решили вместе приехать и переночевать на даче. По пути у них завязался нервный личный разговор, который они заканчивали уже в саду, под деревьями. «Горожанин» намекнул, что «дачник» зря верит своей невесте (тоже живущей неподалеку на даче). Она готова крутить чуть не с каждым, в том числе и с ним, его другом. «Дачник» оскорбился за нее, схватил «горожанина» за грудки и стал трясти, заставляя взять свои слова обратно. «Горожанин» тоже разозлился (винные пары еще не выдохлись, — оба были хоть и не пьяны, но сильно возбуждены) и так сильно ударил «дачника» головой о дерево, что тот свалился без сознания. Чувствуя, что случилось что-то непоправимое, «горожанин» стал хлопотать около него, расстегнул рубашку, послушал сердце — оно не билось, очевидно он причинил своему другу такую мозговую травму, что тот мгновенно умер. Хмель сразу вышел из «горожанина», и на него напал такой страх за себя — он убийца! — что, вместо того чтобы позвать домашних, сбегать за врачом, он позорно бежит без оглядки, оставив недвижное тело друга под деревом.
Но куда бежать? Поезда не ходят уже (и еще), значит, надо провести где-то время до первой электрички. Он идет к «невесте» своего бывшего друга; притворившись, что его привела сюда влюбленность, страсть, он проводит, не отходя от нее, всю ночь. «Невеста», заподозрив неладное из всего его поведения (поздний ночной приход, разговоры, настроение, что-то скрывает, о чем-то умалчивает и пр.), не согласилась на близость. Был только тяжелый нелепый флирт, который трудно даже назвать флиртом…
Рано утром он уходит, говоря, что они условились с ее женихом рыбачить. И действительно, он является туда на дачу — с намерением признаться в своем неумышленном убийстве. Так или иначе, он оказывается в саду — где произошел вчерашний кошмар. На даче пустынно, никого нет — ни под деревом, ни, по-видимому, в доме, который заперт. Собственно, эта пустота вполне объяснима: найдя тело брата, сестра его, жившая на даче, вызвала «скорую помощь» или милицию и вместе с ними уехала в город, в больницу или куда-нибудь еще… Но крепнет и робкая надежда, что все еще кончится хорошо: его друг жив… вместе с сестрой его ищет… они помирятся… и т. д. Но как же теперь с невестой, к которой он так нелепо и безобразно приставал ночью?
В это время появляется невеста, обеспокоенная всем происшедшим ночью — тем, что может потерять жениха, если до него дойдет слух о сегодняшней ночной сцене между ней и его другом. Она застает «друга» тщательно осматривающим землю вокруг того дерева, где произошла драка. Крови нет, но трава измята на большом расстоянии. Видно, что кого-то тащили от дерева или он полз сам… И «невеста» догадывается. «Ты убил его! — кричит она. — Не думай, что я стану молчать обо всем, как ты вел себя ночью! Ты преступник! Я никогда не прощу себе, что пустила тебя в свой дом и говорила с тобой! На суде я скажу всю правду, так и знай!»
…Завершается тем, что «горожанин» медленно приходит в себя. Над ним склоняются встревоженные лица «дачника», его сестры и невесты.
— Ну, ты и напугал нас! — говорит «дачник», когда видит, что «горожанин» очнулся. — Как будто и не сильно ударился… не успел тебя поддержать… а вот до утра с тобой возились. Боялись, что совсем тебе карачун. Как на грех, и врача не найти в поселке. Скажи спасибо моей сестре и Марьяне — женщины умеют ухаживать за больными и ранеными… сохраняют присутствие духа. А уж на рыбалку мы с тобой опоздали, в другой раз придется…
Видел во сне маленьких, не больше 1—1,5 сантиметра, живых человечков. Они бегали по протянутой в углу искусственной паутине, что-то тащили, как муравьи. Все они сухонькие, тоненькие, как карандашные черточки, но через очки я видел, что они вполне человеческого сложения, одеты в цветные рубашки. Там, в углу, их было очень много, но у меня создалось впечатление, что они толпятся, чтобы уйти, убраться, «эвакуироваться», и я созвал всех в доме — посмотреть на них, пока они не исчезли. Мои домашние смотрели на них по-разному — кто как ни в чем не бывало, не удивляясь, кто недоверчиво, кто насмешливо (но все же так, чтобы меня не обидеть).