Продолжалось это довольно долго, потом человечков в углу не стало, но на полу я нашел двоих: они тащили какую-то тележку и потому задержались. Я хотел им помочь, но они, кажется, испугались, один упал, а я боялся ему повредить и не стал ему помогать.
Потом я проснулся, как всем понятно…
Привычное преувеличение при создании фильма:
— Надо, чтобы всей деревней в голос ревели, когда провожали своего сельского учителя в заведующие роно.
(На обсуждении сценария)
5/IX-67
Слушая выступления М. на художественных советах, читая статьи и книги ее и других молодых специалистов по кино, театру, литературе, невольно сравниваешь с собой и размышляешь…
Вот вечная разница читательских и зрительских поколений! 60-летний читатель и зритель прочел сотни книг, видел сотни спектаклей и фильмов, причем как раз в годы их появления на свет, накопил опыт восприятия явлений литературы и искусства на своей собственной шкуре, пусть временами глупо заблуждаясь, принимая плохое за хорошее и наоборот, и при этом не утратил свежести восприятия как старого, так и нового. И читатель молодой, скажем 30-летний, который многого вообще не читал и не видел, а если читал и видел, то спустя многие годы после появления этих книг и фильмов, так сказать изучая их задним числом, а не воспринимая непосредственно, как современник. Мы видели и читали много трухи, много лишнего, брели ощупью, постепенно разбираясь в прочитанном и увиденном, отделяя зерна от плевела. Они читают и смотрят уже отстоявшееся, отобранное, просеянное временем и, так сказать, проверяют — верно ли произведен этот естественный отбор. (Если не говорить о современном им искусстве.) Кроме того, в основном я имею в виду молодых искусствоведов и литературоведов, специально занимающихся этим, а ведь мы были дилетантами, практиками, все проходило через наш личный опыт и наши личные чувства, — в малой степени через знания. У иных это сочеталось с теорией, с изучением эстетики, даже более или менее планомерно сочеталось, но это исключение, это не правило. Я не имею также в виду старых специалистов-эстетиков: те в большинстве были заражены социологизмом, от чего практиков большею частью бог спас…
Вообще-то это вечный процесс, в моих размышлениях нет по существу ничего нового, но вместе с тем вечно встает вопрос: за кем же преимущество? За старыми, матерыми псами (ослы не считаются), или за молодыми способными и образованными щенками? Знаю заранее ответ: конечно, за молодостью! И все же: неужели же за нами нет ничего, даже при условии обладания хорошим, в редких случаях почти абсолютным вкусом (что тоже весьма условное свойство!)? Будем утешаться, что хотя бы чуточку есть!
Симферопольские студенты в местной газете о «Даме с собачкой»: «Такой малозначительный рассказ Чехова вылился в фильм со сплошным очарованием».
Прежде всего она очень добра и внимательна к друзьям и товарищам, вообще к людям. Если что-либо ей поручить, о чем-нибудь попросить, она никогда не откажет (если просьба реальна) и непременно исполнит. Более того, поможет, если даже ее и не просят, но она видит, что может помочь, как в пустяках, так и в серьезных делах, например в случае болезни, в беде. Во всех этих случаях она пунктуальна, но не суха, принципиальна, но не жестка, — наоборот, мягка, тепла, искренне участлива, даже ласкова, причем без слюней и сусала.
Но при этом одна замечательная особенность: любое свое действие — мелкое, крупное — она непрерывно сопровождает комментариями, все объясняет, описывает, излагает свои принципы, прослеживает их историю, начиная чуть не с детства. Ее говорливость неизмерима. Она буквально не закрывает рта. Достает ли она ключ из сумочки, или хочет убедиться, что она не забыла его туда положить, или достает талон на телефонный разговор и смотрит, не устарел ли он, не просрочен ли, — она все это подробнейшим образом обговаривает, неторопливо, ровно, не повышая голоса. Кажется, можно с ума сойти, если жить с ней рядом и постоянно ее слушать… Как существует ее супруг — загадка! Разве что научился полностью отключать свой слух.
Александра Александровна всегда права. Более того, горда своей правотой; скромна, горда, без кичливости и фанфаронства. Более всего она гордится тем, что с детства и до старости не ест ничего острого и вообще вкусного. Я не преувеличиваю: в перечень несъедобных для нее вещей входит колбаса, ветчина, икра, любые копчености, любая приправа, кажется даже сыр, словом, все гастрономическое; я уж не говорю о любом вине, пиве и пр., чего она ни разу в жизни не пробовала и не хотела попробовать.
Об этой своей особенной нелюбви к вкусной пище (она не считает ее, разумеется, вкусной) А. А. без конца говорит и при этом подчеркивает, что человек она вполне здоровый и все это могла бы есть, если бы захотела, но она просто это не любит, терпеть не может, — говоря это, она выказывает на лице отвращение и брезгливость. Кстати, будучи женщиной доброй, расположенной к людям, тут она становится неделикатной: ее угощают чем-нибудь — в ответ она не только отказывается, но и делает гримасу, выказывающую ее крайнюю нелюбовь к этому лакомству, длинно объясняя, как она с детства питает к нему отвращение, не понимает, как могут это любить другие. Повторяю, она чистосердечно гордится этой своей нелюбовью, она сияет, когда говорит об этом, — что́ по сравнению с этим ее профессия, все добрые поступки!
Помню, А. А. как-то сказала, что она ест только ливанские яблоки.
Не выдержав, я спросил:
— А когда не продавали ливанских яблок, какие тогда вы ели?
— Я никаких тогда не ела, — спокойно ответила А. А.
Знакомый ученый, рассказывая о древнем Египте:
— Забыл, как называются эти штуки, которые надевают сбоку на глаза у лошадей… (Показывает.)
— Шоры. Так же, как, говорят, и у людей.
— Вот-вот! Если бы подумал про людей, сразу бы вспомнил: шоры!
Английский лингвист Генри Морон, исследуя стиль Вальтера Скотта, нашел, что его слог не изменился даже после пяти кровоизлияний в мозг и написанного за это время десятка романов… Он заключил это на основе «готовых» пар слов, часто употребляемых тем или иным писателем, в данном случае В. Скоттом: тем более, как видно, явно что… и пр.
Я сразу вспомнил свои стереотипы: отнюдь, явно, крайне, то есть, таким образом, в лучшем случае, в том числе, сверхточно, словом, иными словами… Да-а, вряд ли найдутся подобные стереотипы у Бунина!
Тост:
— Гости приходят и уходят, а хозяева остаются. За хозяев, товарищи!
Кинорежиссер со всей убежденностью:
— Какое великое искусство — кино! Только оно смогло сделать скучный роман «Пармская обитель» увлекательным произведением!
Сон:
Видел уже под утро, будто я один из младших русских князей времен Батыя, что татары по-своему нас обрядили, надели нам на головы какие-то высокие шапки, которые мы не должны снимать, а лишь на особый манер переставлять на голове (помню, в момент инструктажа я тревожно подумал — хватит ли у меня на голове места для этого?). Затем нам велели лечь гуськом на длинную лавку (нас четверо или пятеро, не считая старшего князя) вверх животами. Мы и легли, как дураки, а старший князь притворился глупым, блаженным, юродивым и «не понял» приказа: лег в стороночку, на диван, и не навзничь, а на бок, поджав под себя брюхо. Это была высшая мудрость, ибо татарские вожди сели на нас верхом, стали прыгать по нашим животам, хохоча и издеваясь, а наш старший избег таких пыток, — по правде сказать, довольно милостивых, хотя и обидных. Но в то же время я ясно чувствовал, что все это неизбежно, хотя помнил отлично, что еще недавно жил в XX веке и совсем в другом качестве…
Гениально сказал 120-летний старик отцу Бунина, когда тот спросил, как же вот он, слепой и глухой, живет и что его интересует в жизни, а старик ответил, что живет прежней жизнью и снами — видит себя молодым, как играл, как бился на кулачках, а был он первый на селе боец: «Ну вот — моя жизнь во мне воскресает, и я целый день весел».
Мысль эта колоссальна, потому что объясняет происхождение искусства, его корни. В воспоминаниях и материальное становится духовным, ибо работа памяти всегда духовна, всегда душевна. Стоит вспомнить, как расстроился Афанасий Иванович, когда подали любимое блюдо Пульхерии Ивановны: сразу из отупевшего обжоры стал — хотя бы на несколько секунд — человеком.
22 января 72 г. Вчера, 49 лет назад, умер Ленин. Как много уже мне лет! Я учился в последнем классе средней школы. В тот вечер у нас был Матвей Семенович Саутин. Папа пришел с собрания и сказал о смерти Ленина. Они с Саутиным много, весь вечер, говорили о том, что и как теперь будет без Ленина. Как видно, тревожились, хотя были в общем-то аполитичными людьми. Когда Ленина хоронили и по всей стране гудели гудки и мороз был страшный, я был у Карловых, и мы слышали гудки паровозов и немногих в Котельниче заводов. Кто из котельничан, которых мы знали, остался в живых? Почти никто.
На худсовете «Ленфильма»:
— На эту роль нужна актриса типа Чуриковой. Чтобы, увидев ее на экране, мы подумали: «А вот какой она будет при встрече с английской королевой?» А вот такой и будет!
В ночь на 15 февраля видел во сне, что ночевал на даче у Ш., около которой живут чудовищные, двухметровой величины улитки, с которыми хозяева дружат, позволяют облизывать себе руки, после чего остается на коже белая, как сметана, слизь. Со мной Ш. был очень мил и заботлив, дал мне подобие зубной щетки, когда оказалось, что я свою потерял. Вместе с тем он тактично старался не замечать моей неприязни и отвращения к улиткам, которых он и его дети и внуки нежно любят, общаются с ними не только вне до