Старый художник испытывает острую зависть к своему бывшему ученику, который пошел дальше него и смог воплотить, претворить все, чего он не смог, или не успел, или не хватило сил; а ведь именно он научил того думать, чувствовать и творить, и даже внушил эту мысль… Банальный вопрос: прав он или не прав? Казалось бы, должен, наоборот, радоваться за своего ученика и за свою нашедшую наконец воплощение идею! Конечно же, этот внутренний конфликт неизбежен в любой среде и в любом поколении. Моцарт и Сальери? Не совсем так. Нечто иное. Но близко.
Личное тщеславие у вдовы: «Почему это е г о так пышно хоронят? А не е е? Небось, когда умрет она, ни одна собака не поплетется за гробом!»
В сороковой день я пошла к Масеньке на могилку, и Масенька мне сказал:
— Я никогда, говорит, так хорошо себя не чувствовал.
— Почему, говорю, Масенька?
— Потому что не слышу, говорит, твоей болтовни.
Сон:
Церковь. Боковой придел. Подле гроба стоит красавец великанского роста, молодой паралитик. Мать или жена, не понять, с трудом поддерживает его под руку или обняв за пояс. Священник с ярко накрашенными губами произносит с амвона проповедь о всепрощении. Кругом тихо толкуют о проклятом богом красавце паралитике. А покойник, лежащий в огромном гробу, установленном на наклонном к нам катафалке, лукаво усмехается в черную бороду и усы. Он не стар, и мы поневоле задумываемся — каковы между всеми троими отношения? В чем темная тайна?
Ностальгия бывает по разным поводам. Недавно за столом зашла речь о том, что в столовой нет и нет горчицы. Кто-то меланхолично заметил:
— А раньше пьяные купцы рожу официантам горчицей мазали — и на все хватало.
Начало нэпа. Киселевы еще в Петрограде. Живется трудно, одолело безденежье. Мать Надюши прислала письмо, в нем написано: «Посылаю червонец». Где же он? А он разорван на мелкие-мелкие клочки. Надюша, как всегда, получив письмо, прежде всего разорвала конверт и выбросила его в помойное ведро, а потом стала читать — что́ пишет мама… Что теперь делать? Соседи посоветовали собрать все клочки и попытаться наклеить их на кальку. Так и сделали, предварительно просушив разорванный и намокший в ведре червонец.
Дядя Коля помчался в банк на Васильевском острове, где они тогда жили. Там сказали, что обменять червонец на новый может только центральный банк. Поехал на последний пятак на Фонтанку. А там — окошечко перед носом захлопнулось: операции до определенного часа, приходите завтра. Денег на трамвай больше нет, поплелся пешком домой, а наутро — опять в банк, на Фонтанке, где на этот раз беспрекословно обменяли склеенный червонец на новый. Значит, живем! Радости не было конца…
С тех пор Надюша перестала рвать конверты сразу же по получении письма, делала это потом, когда все внимательно прочтет и осмотрит.
В этот «сюжет» могут поразительно точно уложиться и характеры и обстоятельства. Надюша — веселая, беспечная, избалованная, на двадцать лет моложе дяди Коли. Дядя Коля до тридцати лет тоже жил при папе, нигде не служил, не работал, только учился: получил три высших образования — художественное, музыкальное и юридическое. Похоронив первую жену, женился на дочери друга, имея уже за сорок лет. Легкие характеры помогли перенести тяготы и приключения голодного времени. А приключений было немало, вплоть до скитания в 1919 году по калмыцким степям, когда пробовали добраться до бывшего отцовского имения… И вот после всего — курьез с разорванным червонцем и хлопотливой беготней! Трудное житье-бытье и анекдотический случай из-за привычной небрежности (капризной привычки) веселой, беспечной Надюши… Кстати, смешно и то, что сам дядя Коля служил когда-то в банке, и однажды ему привелось принимать по делу Анну Григорьевну Достоевскую (перед самой революцией, в 1917 году).
Ключевский, читая лекции, показывал на примере воды и красных чернил в двух стаканах, как разжижалась кровь династии Романовых посторонними примесями. В конце опыта оставалась почти бесцветная жидкость.
Виринея Корытина — дочь богатого оренбургского купца — владельца двух кожевенных заводов, старообрядца, который вот уже больше десяти лет (дело происходило в 1925 году) парализован и лежит в постели. Он ничего не знает о двух революциях (февраль и октябрь 1917 года), об отречении царя, гражданской войне и пр. Старик приказчик каждое утро докладывает ему о мнимых «делах». Домом заправляет сестра заводчика, старая, безобразная, властная монашка — раскольница. 18-летнюю дочь в 1917 году пытались выдать замуж за молодого купчика, с которым ее помолвили еще в детстве. Она решительно отказалась. Тогда ее связанной увезли в скит под Орском и посадили на год в одиночную келью. Затем ей удалось бежать и явиться в Оренбургский женотдел. С тех пор она работает в отделе писем от женщин этого края. Отец ничего о ее занятиях не знает. За эти годы Оренбург пережил дутовщину и многое другое. Тетка и племянница — это два полюса: одна ненавидит все новое, другая — все старое. Виринее в 1925 году — лет двадцать пять, она мрачно красива.
П р и м е ч а н и е: история с отцом Виринеи Корытиной напоминает историю с бывшим португальским диктатором Салазаром. Тот по болезни отошел от дел, и вот уже год, как его место занял Каэтану. Однако, как рассказал французский газетчик, Салазар, прикованный к постели, живущий без газет, радио и телевидения, даже не подозревает, что он уже «не хозяин» Португалии, а, наоборот, уверен, что правит ею именно он и что весь мир считает так же…
Самара. 1923 год. Пивная. Цыганская певица Шура Масальская и ее муж — безногий инвалид, участник германской войны. Шура была замечательной красавицей и стала пристанской проституткой после того, как революция ликвидировала ее первого мужа, знаменитого самарского богача мукомола. Жила в Барабашке — самарской «Ницце». Теперь живет с мужем-сапожником в хибаре. Счастлива. Сначала ее кормил он, теперь она его, имеющая успех в пивной. Он всегда присутствует на ее концертах, — иначе ее выступления нельзя назвать — такая благоговейная царит тишина, когда она поет.
Познакомился Янковский с Шурой за десять лет до встречи в Самаре; познакомился в Москве, в доме родителей, где бывали цыгане из «Яра» (на одной из певичек женился знакомый им адвокат Теленин). Тогда Янковскому было лет тринадцать, но в Самаре Шура его узнала и все рассказала о своей жизни. Муж-инвалид сидел на стуле, который специально для него приносили и ставили подле эстрады. На нем была старая шинель.
В гостях у дочери Гиляровского.
Старая московская квартира. Пять комнат, где все осталось таким, как при Гиляровском. До потолка связки дореволюционных газет. Пыль, хлам. Хозяйка поцеловала Янковского в лоб. Сели обедать. Вошла чудовищной толщины 90-летняя старуха (вдова Гиляровского) и вместо приветствия произнесла одну фразу:
— В этом доме меня морят голодом.
За обедом она съела три тарелки супа, три вторых и целую миску компота. Уходя, старуха простилась с гостем той же сакраментальной фразой:
— Видите, что меня здесь морят голодом!
Из жизни одной старой актрисы.
В 1943 году, живя в Москве, она очень нуждалась, так как не имела ни звания, ни пенсии, ни даже литерной или рабочей карточки. Стали хлопотать за нее. Когда ей нужно было заполнить анкету, она выбросила ее за дверь, сказав в сердцах: «Они хотят меня заставить сказать, сколько мне лет! Не выйдет!» Кое-как это уладили, убедив ее оставить графу о возрасте пустой. И вот она получила пенсию в 300 рублей и соответствующую продовольственную карточку. Янковский слышит, как она звонит по телефону своему старому другу, доктору, и приглашает его в гости, в пятницу, в 5 часов дня, обещая напоить его кофе с коньяком, как он привык, как он любит. Янковский спрашивает ее:
— Вера, а у тебя есть кофе и коньяк?
Она отвечает:
— Откуда? Конечно, нет.
— Как же ты обещаешь доктору такое угощение?
— Боже мой, — говорит она, — я и забыла! Знаешь, это просто по старой привычке…
Янковский достает в Доме литераторов немного кофе и коньяку, и доктор ублаготворен. Через несколько лет реабилитируют мужа Юреневой, генерал-лейтенанта, и она получает пенсию в 900 рублей и прочие блага. Она приезжает в Ленинград, останавливается в «Астории» в номере люкс, приглашает Янковского на кофе с коньяком и… забывает приготовить это угощение. Звонит через два часа после его ухода, когда они уже наболтались «в сухую», и рвет по телефону волосы за свою забывчивость: она так мечтала отплатить ему за его любезность, лелеяла эту мечту столько лет — и вот результат!
В Доме кино кто-то рассказывал анекдот про «Ленфильм».
По Кировскому проспекту идет автобус с туристами. Указывая на «Ленфильм», гид сообщает:
— Направо от вас киностудия, старейшая в стране. На ней были созданы такие великие картины, как «Чапаев», «Петр Первый», «Юность Максима»…
Турист спросил, сколько человек работает на студии. Немного подумав, гид отвечает:
— Примерно, процентов сорок.
На худсовете:
— По-вашему, стоит экранизировать «Горе от ума»?
— Как вам сказать… Два выигрышных момента там, во всяком случае, есть. Превосходный монтажный переход Чацкого с корабля на бал… И заключительный (но это уже с натяжкой) — из дома Фамусова в карету.
Сон (с 3-го на 4-е января 77 г.) — рассказ в рассказе: отчасти навеянный чтением перед сном книги З. Паперного «Записные книжки Чехова».
…Будто я написал (или задумал) рассказ об одной супружеской чете. Муж — предприимчивый неудачник, этакий прожектер. Все его предприятия имеют эксцентрический характер и неизменно кончаются крахом и разорением. Жене это надоело, нрав у нее нелегкий, да и кого угодно могут извести постоянные неудачи, бедность и одновременно такие несуразные фантазии мужа, — и она его оставляет. Проходит какое-то время — и вдруг она приезжает на лихаче, веселая, оживленная, хвалится своим новым мужем, богатым, щедрым: он был так добр, что позволил ей навестить своего старого, незадачливого муженька… Она до тех пор это все рассказывает, пока не приходит кучер (извозчик), требуя, чтобы с ним расплатилис