ве и в Репине), но весной я предпочитаю Дом творчества композиторов — и верен этой традиции ровно треть своей жизни.
Начали мы с женой сюда ездить еще в те годы, когда Дом был совсем простенький, еще не построили для столовой большое красивое здание в скандинавском стиле, — столовая и кухня тогда помещались в старой деревянной даче. Помню, однажды, едва мы успели приехать, из открытого настежь кухонного окна послышался голос кухарки: «Рахманинов приехал! С женой!» Впрочем, скоро работники столовой и кухни узнали, что мы отнюдь не Рахманиновы, а всего Рахмановы — когда мы стали приезжать каждый год…
Что же нас сюда влечет? Может быть, как раз то, что мы здесь г о с т и? Но у нас нет никаких гостевых преимуществ, скорее наоборот: в Доме кинематографистов, скажем, в нашем распоряжении комната с ванной, балконом, мы можем ежевечерне смотреть фильмы, если захочется, а здесь у нас просто комната и ничего больше. Это ведь только композитору или музыковеду предоставляется отдельный коттедж из двух-трех комнат с роялем, со всеми удобствами, что вполне естественно.
Комнату мы с женой получали сперва в каменном двухэтажном доме, с большим окном, выходящим на балкон, если это был верхний этаж, и на бетонную площадку вида террасы, но без перил, если нижний. Теперь в каменном доме живут служащие, а нас селят в той деревянной даче, где раньше помещалась столовая. Но, откровенно говоря, нам приятно здесь любое жилье. В какое окно ни глянешь — увидишь стройные сосны, — они стоят рядами, как свечи, а горят ясным пламенем даже в ненастье. А свежесть сочной травы, а разбушевавшаяся в мае черемуха — все это создает такую близость к природе, какой никогда не добиться искусственными ухищрениями вроде клумб с городскими цветочками… Мы любим залив, который совсем под боком, любим лесные тропинки: только перешагнешь канавку — и ты уже в хвойном, чуть что не в дремучем лесу, пряно пахнущем можжевельником; и без лыж и на лыжах мы немало колесили по лесу и перелескам, окружающим этот ставший нам родным музыкальный Дом.
Но немало здесь исписано и бумаги… Сразу же после завтрака, которым заботливо, как всегда, накормит нас милая Анечка (знакомство с ней длится также с 1958 года), я усаживаюсь за письменный стол и усердно тружусь до предобеденной прогулки. Именно здесь написаны многие главы книги воспоминаний «Люди — народ интересный», именно сюда в конце февраля мне привезли из издательства первый авторский ее экземпляр, подгадав к дню моего 70-летия. Сюда же через несколько часов приехали поздравить меня друзья с «Ленфильма», и гостеприимные хозяева отвели нам уютное зальце, где в свое время праздновали юбилей Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.
С самим Дмитрием Дмитриевичем, равно как и с его другом Евгением Александровичем Мравинским, мы лишь изредка встречались в столовой или на прогулке; гораздо чаще виделись с остроумным и тонким музыковедом Михаилом Семеновичем Друскиным и с замечательным ленинградским адвокатом Яковом Семеновичем Киселевым: как и мы, непричастный к музыке, Киселев любил этот дом.
Лет десять назад пережили мы здесь на редкость морозный март, когда кошки бегали по двору преимущественно от люка до люка центрального отопления, присаживаясь на теплую крышку, чтобы согреть задик… Но вот в одну из ночей отопление перестало действовать: истопник слишком рьяно отпраздновал чью-то свадьбу и заснул на дежурстве, так что под утро пришлось его подменить самому директору.
Наблюдали мы еще и более любопытное явление природы: неожиданная прибыль воды в заливе взломала лед, сильный ветер нагромоздил льдины одна на другую, на несколько метров ввысь поднялись могучие айсберги, протянулись шеренгами до самого Зеленогорска, загородив гладь залива на протяжении почти восьми километров: приходилось по-альпинистски перебираться через эти ледяные хребты, чтобы побегать на лыжах по заливу.
В марте, перед самым ужином, я обычно опять выходил на берег попрощаться с застывшим морем, поглядеть на багровый закат, на дальний, еле видный на горизонте маяк, на возвращавшихся с залива рыбаков с пешнями, сверлами, с красными обветренными лицами и обильной добычей — каждый с 5-ю, 6-ю килограммами корюшки…
По пути в столовую я встречал композиторов, наконец-то покинувших свои коттеджи, укрывшиеся среди сугробов, под сенью заснеженных елей и сосен. Целый день из этих коттеджей раздавались звуки рояля: там неустанно сочиняли музыку, что настраивало и меня на рабочий лад. В самом деле, разве похоже это на Дом творчества писателей, где мы совершенно беззвучно водим по бумаге своими шариковыми ручками? Может, потому я и люблю бывать в Доме творчества композиторов: здесь не только хорошо отдыхается, но и хорошо работается.
Даже в благословенном мае, когда под окнами старой дачи расцветает черемуха, а в конце месяца распускается сирень, ни на час не забываешь, что эти цветы — не только дары, но и труды природы, — значит, не грех потрудиться и мне.