Идёт ко мне и курит. Я, как её увидел, сразу рваться начал. Хочу к ней на шею кинуться, обнять, но цепь мешает. Чуть не задохнулся.
Мама с бабушкой ко мне подошли.
— Вишь, какой! Опять жрать просит! — говорит бабушка.
— Прожорливый! — отвечает мама.
Развернулись и ушли. Если бы не цепь, я бы бросился к ним на шею и крепко бы обнял. Не из-за еды — просто я их люблю. Только цепь мешает.
Это три дня назад было. С тех пор меня не отвязывают. Работать не заставляют. Кушать не дают.
Уйду сегодня играть в футбол. Навсегда, к папе. Там я стану великим футболистом. Наемся до пуза, чтобы, как нашей свинье, аж тошно было!
Папа так обещал, а он хороший. И мама хорошая. И бабушка. Просто жизнь такая.
Бесноватый
Апостол Пётр, распределяющий путёвки в рай или ад, прямо передо мной. У него большие ресницы, ярко-красные губы и чуть обвисшая грудь. На нём медицинский халат, и, судя по бейджику, его настоящее имя — Оксана Петровна.
Нас двое. Я в мягком кожаном кресле, она за облезшим столом фальшивого ореха. Её короткие полные пальцы с французским маникюром перелистывают страницы тетради, периодически отвлекаясь на порцию слюны. Наконец, они замирают. Оксана Петровна останавливает взгляд на странице. Я внимательно смотрю на её равнодушное лицо, мёртвое от избытка пудры. Ярко-красные губы приходят в движение, обнажая искусственные зубы цвета сгущённого молока. Говори, Оксана Петровна, не молчи…
Напрягаю ноздри, широко расширяя их, так широко, что становятся видны чёрные волоски и засохшие сопли. Хорошо, что эта девушка в жёлтом платье слишком заплакана и не может лицезреть два кратера моего носа.
Без очереди здесь не обходится. Правда, всё спокойно: никто не спешит и не лезет вперёд — покорно ждёт, изучая плакаты о профилактике сифилиса и ВИЧ. На одном из них девушка, похотливо улыбаясь, спрашивает: «Зайдёшь на кофе?». Внизу приписка — «секс = презерватив». Все рекламируют презервативы, но никто так и не заикнулся о любви.
— Здравствуйте!
Обнажаю вену. Меня стягивают жгутом. Работаю кулаком. Моя кровь, тёмная, как хороший гранатовый сок, переливается в стеклянную колбу. Жгут ослабляют. Колбу надписывают. Ранку зажимают ваткой.
— До свидания!
Мне нужен тот, кто будет любить меня, тот, кого буду любить я, но я всегда одинок. Возможно, из-за своего физического уродства — заячьей губы и молочной, как у альбиноса, кожи, а, возможно, из-за того, что не способен полюбить самого себя. До двадцати лет я ненавидел весь мир и хотел жить вечно, назло всем. Когда мне исполнилось двадцать, я вдруг понял, что несу стопроцентную ответственность за свою жизнь. Эта мысль сделала меня сильным, и захотелось умереть.
Жизнь после смерти. Данная формулировка применяется в контексте бессмертной души и бренного тела, но разве нельзя умереть, продолжая жить? Например, сломав позвоночник и навсегда лишившись возможности двигаться? Или впав в летаргический сон? Живёт ли больной раком последний год своей агонии? Живёт ли тот, чей мозг поедают паразиты?
Наверное, живёт, но совсем другой жизнью — по сути, загробной. Это и есть жизнь после смерти; она же жизнь после диагноза. Однако и в таком случае жить можно. Может, не всегда нужно, но определённо можно.
Например, я так и не умер, не смотря на все заверения врачей. Говорят, что разные болезни не уживаются друг с другом — ложь: списка моих заболеваний хватит на составление медицинского справочника. Впрочем, я уникум: мои Т-лимфоциты видоизменены, из-за чего у меня наблюдается болезнь, которой, по статистике, страдает 1 из 100 000 человек.
Никогда не думай, что твой крест самый тяжкий, оглянись вокруг, и ты поймёшь, что всегда найдутся те, кто почти пал под тяжестью ноши.
Я один из тех, кто несёт в себе ген смерти. Сценарий жизни таких людей есть бессознательное самоубийство. Церковь называет их бесноватыми.
Они губят себя с врождённой осторожностью, которой отравляют жизнь близким. Они играют со смертью, балансируют на грани, но переходят её только в последний момент, пережив тех, кто пытался им помочь.
Я выбрал смерть верную и изощрённую. От СПИДа. Во-первых, даже добровольно заражаясь, ты всё ещё сохраняешь шанс выжить, а, значит, формально это не суицид. Во-вторых, акт посвящения в смертники может быть весьма любопытен.
Я решил сделать то, чего всегда был лишён, но о чём так долго грезил, — переспать с девушкой. Конечно, она обязательно должна быть больна СПИДом.
В Интернете тысяча объявлений от людей с ВИЧ, предлагающих свои сексуальные услуги. Это новый вид секс-экстрима: ты играешь со смертью, между ней и тобой только латекс.
Я лишился девственности в двадцать восемь лет с проституткой, больной СПИДом. Последнее было записано в её медкарте. Мы занялись сексом без презерватива; три половых акта, чтобы я наверняка смог умереть…
Оксана Петровна переводит взгляд на меня. Её глаза сужаются, образуя две узкие щёлочки, зажатые чёрной бахромой ресниц.
— Ваш анализ отрицателен. Поздравляю.
Не верю ей. Не хочу верить. Не ври мне, тварь.
— Простите?
— Всё в порядке. У вас нет ВИЧ.
За что мне это? Оксана Петровна, не издевайся, сука, не надо.
— Не может быть! У меня определённо должен быть ВИЧ!
— Но у вас его нет.
Ты перекрываешь мне кислород. Ты… подлая стерва.
— Вы уверены?
— Без сомнения.
Мои мысли как пульсирующий, обнажённый нерв. Она лжёт, или вышла ошибка.
— Не может быть, Оксана Петровна, этого не может быть, — я встаю с кресла и начинаю бродить по комнате, скручивая руки в морские узлы, — пожалуйста, не обманывайте меня…
— Что с вами? — Красные пятна проступают сквозь тоннаж пудры. — Почему вы так взволнованы? Ведь вы здоровы.
— Этого не может быть! Не может быть! Ведь я заплатил ей, чтобы заразиться…
— Кому?
— Шлюхе из Интернета! — я захожусь в хохоте. — Не понимаете, да? Объясню, Оксана Петровна, объясню! Я нашёл шлюху, больную ВИЧ, проверил справку и трахнул её без гандона, три раза, чтобы наверняка. Теперь вы понимаете?
Её глаза расширяются. Она мямлит:
— Но для чего? Для чего вам убивать себя?
— Для того чтобы не жить, разве не понимаете? Есть такие, как я, в нас что-то сбилось? Мы обезумевшие псы, которые сами перегрызают себе глотку.
Я умолкаю и падаю в кресло. Она всё равно не поймёт. Мне надо замолчать. Я даже не могу умереть. Ни на что не способный отщепенец, бесноватый…
Только один вопрос:
— Но почему? Почему я не заразился?
Она мямлит:
— Я только психолог, не специалист по крови, поэтому не уверена в том, что скажу, но думаю, дело в ваших Т-лимфоцитах: они сильно видоизменены. Вполне возможно, что вирус иммунодефицита человека не может развиваться в них.
У входа в метро стоит женщина, закутанная в монашескую рясу. На лотке перед ней разложены книги. Она смотрит на меня своими огромными карими глазами. Долго смотрит, и я сам не могу оторвать взгляда. Интересно, но рано или поздно все правоверные женщины лицом начинают походить на Богоматерь с икон, особенно глазами.
Я достаю деньги и протягиваю ей. Она улыбается и даёт мне книгу. Всё это происходит без слов, по одному лишь наитию.
Прижавшись к дверям вагона, я открываю купленную у монахини книгу.
…однажды священник, выгнав беса из девочки, повелел тому показаться. Тогда явился ужасный чёрный пёс с горящими глазами и вспененной пастью.
Священник спросил:
— Кто дал тебе власть над смертными?
— Мы не властны над теми, кто живёт по Божьим законам, — отвечал бес, — ибо власть наша, данная Отцом Лжи, только над теми, кто законы эти презрел…
…и молвил Екклесиаст, «не предавайся греху и не будь безумен, ибо зачем тебе умирать не в своё время?»…
Школьный роман
Я возвращаюсь сюда. Снова и снова. В шелушащиеся известковой перхотью стены, узкие ряды кособоких парт и выцветавшие плакаты по анатомии. Возвращаюсь к нему.
Вот он. На задней парте. Скалит физиономию. Красивую, наглую физиономию.
Если бы мне сказали, что всё будет именно так, то я бросила бы пединститут. Лишь бы не краснеть под взглядом его тёмных, миндальных глаз.
Марат Хамин. Мой мучитель и властелин. Ему 15, мне 26.
Не знаю, кто он по национальности. Видимо, кавказец. В нём чувствуется темперамент. Пройдёт ещё лет пять, и все женщины будут у его ног. Взрослые, эффектные женщины, а пока он довольствуется одноклассницами. И мной.
Я встаю из-за стола. Поправляю свою серую хлопковую юбку — Господи, сколько же ей лет? — и неуверенно выхожу в центр класса. Он пристально смотрит на меня.
— На прошлом занятии мы изучили мочеполовую систему человека. — Это мои слова, и мне придётся повторять их всю жизнь. — Вы прочли сорок седьмой параграф?
Класс молчит — пустые, равнодушные глаза. Ненавижу их! Блядоватых девочек в откровенных мини-юбках и колготках в сеточку, с длинными алыми ногтями и огромными загнутыми ресницами. Напомаженных мальчиков в расстёгнутых рубашках и лаковых туфлях, с пухом на лице и презервативами в кошельках.
— Желающие пойти к доске? — спрашиваю я.
Ни одной руки. Натыкаюсь на пронзительный, желчный взгляд. Мямлю:
— К доске пойдёт Хамин.
Он поднимается из-за парты. Высокий, стройный, черноволосый. Медленно идёт к доске. Представляю, как под его стальными брюками перекатываются упругие ягодицы. Чувствую, как между моих ног выделяется тёплая влага.
— Ну? — его вопрос грохочет у меня в голове.
— Расскажи… про… половую систему.
— Чью?
«Про свою, — думаю я. — Расскажи, как устроен твой пенис. Расскажи, а лучше покажи».
— Женщины.
— Про вашу?
Я вспыхиваю румянцем, словно сигнальная ракета, и, будто в лихорадке, бормочу:
— Хамин, что ты себе позволяешь?
— А вы что? Не женщина?
— Хамин, я тебя… прошу… расскажи…
Мои ноги становятся ватными. Я пячусь назад и падаю. Удачно — на стул. Бешеная пульсация в висках.