Среди циских мужей был Хуанцзы Обвинитель Гордыни, который сказал:
– Как мог дух повредить царю? Царь сам себе повредил! Ведь от гнева эфир рассеивается и не возвращается, поэтому его и не хватает. Если, поднявшись, эфир не спускается, человек становится вспыльчивым; если, опустившись, не поднимается, человек становится забывчивым; если, не поднимаясь и не опускаясь, остается в середине, в сердце, человек заболевает.
– Но существуют ли тогда духи? – спросил царь.
– Существуют, – ответил Хуанцзы. – У озера есть Соломенный Башмак, у очага – Высокая Прическа, в куче сора во дворе обитает Гром, в низине на северо-востоке на берегу реки прыгает Лягушка; в низине на северо-западе обитает Домовой; в реке есть Водяной; на холмах – Разноцветная Собака, в горах – Одноногий, в степях – Двуглавый Змей, на болотах – Извивающийся Змей.
– Разреши узнать, как выглядит Извивающийся Змей? – задал вопрос царь.
– Извивающийся Змей, – ответил Хуанцзы, – толщиной со ступицу, а длиной с оглоблю, одет в фиолетовое платье и пурпурную шапку. По природе он злой. Как заслышит грохот колесницы, встает стоймя, охватив голову. Тот, кто его увидит, станет царем царей.
– Вот его-то я, единственный, и увидел, – сказал царь и захохотал. Тут он оправил на себе одежду и шапку и уселся рядом с Хуанцзы. День еще не кончился, а болезнь незаметно прошла.
Цзы Синцзы тренировал бойцового петуха для царя. Через десять дней царь спросил:
– Готов ли петух?
– Еще нет. Пока самонадеян, попусту кичится.
Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.
– Пока нет. Бросается на каждую тень, откликается на каждый звук.
Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.
– Пока нет. Взгляд еще полон ненависти, сила бьет через край.
Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.
– Почти готов. Не встревожится, пусть даже услышит другого петуха. Взгляни на него – будто вырезан из дерева. Полнота его свойств совершенна. На его вызов не посмеет откликнуться ни один петух – повернется и сбежит.
Конфуций любовался в Люйляне водопадом; струи спадают с высоты в три тысячи жэней, пена бурлит на сорок ли. Его не могут преодолеть ни кайманы, ни рыбы, ни черепахи – морские или речные. Заметив там пловца, Конфуций подумал, что тот с горя ищет смерти, и отправил своих учеников вниз, чтобы его вытащить. Но тот через несколько сот шагов вышел из воды с распущенными волосами, запел и стал прогуливаться у дамбы.
Конфуций последовал за ним и ему сказал:
– Я принял тебя за душу утопленника, но вгляделся: ты – человек. Дозволь задать вопрос: владеешь ли секретом, как ходить по воде?
– Нет, – ответил пловец. – У меня нет секрета. От рождения – это у меня привычка, при возмужании – характер, в зрелости – это судьба. Вместе с волной погружаюсь, вместе с пеной всплываю, следую за течением воды, не навязывая ей ничего от себя. Вот почему я и хожу по воде.
– Что означает «от рождения – это привычка, при возмужании – характер, в зрелости – это судьба»? – спросил Конфуций.
– Я родился среди холмов и удовлетворен жизнью среди холмов – такова привычка; вырос на воде и удовлетворен жизнью на воде – таков характер; это происходит само по себе, и я не знаю почему – такова судьба.
Плотник Счастливый вырезал из дерева раму для колоколов. Любовавшиеся рамой поражались его искусству, будто сделали ее духи или боги.
Увидел раму луский царь и спросил:
– Какой секрет помог тебе ее вырезать?
– Каким секретом могу обладать я, ваш слуга, рабочий человек? И все же был один. Я, ваш слуга, задумав вырезать раму для колоколов, не смел напрасно расходовать свой эфир и должен был поститься, чтобы обрести покой. Постился сердцем три дня и уже не смел думать о получении мною, Счастливым, награды – ранга и жалованья; постился пять дней и уже не смел думать о хвале и хуле, удаче или неудаче; постился семь дней и вдруг забыл о самом себе, своем теле, руках и ногах. И не стало для меня ни царского двора, ни того, что отвлекало и смущало, исчезло все внешнее. И тогда я отправился в горы, в леса, приглядываясь к природному характеру деревьев. И в лучшем по форме и сущности дереве передо мной предстала воочию рама музыкального инструмента. Иначе пришлось бы от замысла отказаться. И тут я приложил руки, естественное во мне соединилось с естественным в дереве, и музыкальный инструмент был создан сосредоточием жизненной силы. Вот он!
Просо из Восточной Степи представился Достойнейшему как колесничий[149]. Он ездил вперед и назад точно по отвесу, делал повороты направо и налево точно по циркулю. Достойнейший подумал, что в красоте линий у него нет погрешностей, и велел ему вернуться, проделав сотню поворотов.
Янь Врата Бытия, повстречавшись с колесницей, явился к царю и сказал:
– Просо скоро загонит коней.
Царь промолчал.
Но вскоре колесничий вернулся, действительно загнав коней.
– Как ты это узнал? – спросил царь.
– Кони уже обессилели, а он все их понукал, – ответил Янь. – Поэтому я и сказал, что загонит.
Искусный Молот чертил круги и квадраты точнее, чем с циркулем и наугольником. Вещи изменялись, как в природе, вместе с движением его пальцев, а его мысль на них не задерживалась. Поэтому его разум оставался целостным и не знал пут. Он забывал о своих ногах, лишь бы обувь впору; забывал о пояснице, лишь бы удобный пояс; в знаниях забывал об истинном и ложном, лишь бы были по сердцу. Не изменялся внутренне, не следовал за внешним, сообразуясь с каждым случаем. Начал сообразовываться, и, всегда со всем сообразуясь, он забыл о сообразности своего пристрастия к сообразности.
Сунь Изгой подошел к воротам учителя Бяня Счастливого и, смущенно вздыхая, сказал:
– Я, Изгой, жил в селении, и не случалось, чтобы меня назвали ленивым; не случалось, чтобы в опасный момент меня назвали трусливым. Но вот на полях не было урожая, а на службе царю я не встретил удачи. Меня изгнали из селения, из области. Но в чем мое преступление? О, Небо! За что мне досталась судьба Изгоя!
– Разве ты не слышал о поведении настоящего человека? – сказал Бянь Счастливый. – Он забывает о своей смелости, забывает о зрении и слухе, бесцельно блуждает за пределами мирской пыли, в беспредельном, не занимаясь делами. Это называется действовать, но не настаивать; быть старшим, но не управлять. А ты ныне приукрашиваешь свои познания, чтобы удивить невежд; очищаешься сам, чтобы осветить грязь других; сверкаешь, будто поднимаешь солнце и луну. Ведь в сравнении со многими людьми: глухими, слепыми, хромыми, безвременно погибшими – ты обрел целостным свое тело, все его девять отверстий. Это уже счастье! Зачем же попусту ропщешь на Небо? Уходи!
Сунь Изгой удалился, а Бянь вошел в дом, сел, но вскоре взглянул на небо и вздохнул.
– Почему вы, Преждерожденный, вздыхаете? – спросили ученики.
– Недавно приходил Изгой, – ответил Бянь, – и я рассказал ему о свойствах настоящего человека. Боюсь, что напугал его и он впадет в сомнения.
– Нет, – ответили ученики. – В чем ваша вина? Если то, что сказал Изгой, истинно, а то, что сказали вы, Преждерожденный, ложно, то ложное, конечно, не может вызвать сомнений в истинном. Если же то, что сказал Изгой, ложно, а то, что сказали вы, Преждерожденный, истинно, то он, конечно, усомнится и вернется.
– Нет, – ответил Бянь. – Ведь в старину в окрестностях столицы Лу опустилась птица. Обрадовавшись ей, луский царь велел приготовить жертвенных животных, чтобы ее угостить; исполнить девять тактов мелодии «Великое Цветение», чтобы усладить ее музыкой. Но птица начала грустить, у нее зарябило в глазах, она не могла ни пить, ни есть. Вот что значит кормить птицу тем, чем питаешься сам. Ведь чтобы кормить птицу так, как она кормится сама, нужно предоставить ей гнездиться в глухом лесу, плавать по рекам и озерам, кормиться на приволье, на отмели, и только. Вот и ныне, как мог не испугаться Изгой, человек мало видевший, мало слышавший? Ведь рассказывать ему о свойствах настоящего человека то же самое, что мышей катать в повозке или перепелку веселить барабанной трелью и звоном колоколов.
Глава 20Дерево на горе
Бродя по склону горы, Чжуанцзы увидел огромное дерево с пышными ветвями и листвой. Лесоруб остановился около дерева, но его не выбрал.
– Почему его не рубишь? – спросил Чжуанцзы.
– Ни на что не годно, – ответил Лесоруб.
– Дерево негодное, а поэтому может дожить до своего естественного конца, – заметил Чжуанцзы, спустился с горы и остановился в доме старого друга.
От радости друг велел мальчишке-рабу зарезать гуся и сварить.
– Разрешите узнать, – спросил мальчишка, – какого из гусей резать: того, который может петь, или того, который не может?
– Режь того, который не может петь, – ответил хозяин.
На другой день ученики спросили Чжуанцзы:
– Дерево на горе, которое вы видели вчера, может дожить до своего естественного конца, так как ни на что не годно. А сегодня смерть грозит гусю хозяина, который ни на что не годен. Как бы вы, Преждерожденный, эту годность определили для себя?
– Я, Чжоу, поместился бы между годным и негодным. Сказав «между годным и негодным», как будто определил, а на самом деле нет. Поэтому неизбежны и затруднения. Но все иначе, если парить и странствовать, оседлав природные свойства. Подобно то дракону, то змее, без славы и хулы, развиваться вместе со временем, не соглашаясь предаться чему-либо одному. То вверху, то внизу, с мерой лишь в гармонии парить и странствовать у предка всей тьмы вещей, как вещь рядом с вещью, а не как вещь для вещи. Откуда же тогда возьмутся затруднения? Таковы были Желтый Предок и Священный Земледелец. Иначе обстоит дело с теми, кто говорит о всей тьме вещей, об отношениях между людьми: единое разделяют, созданное разрушают, честных унижают, почитаемых низвергают, деятельным несут неудачи, добродетельных стремятся перехитрить, бесполезных – обмануть. Разве тогда не обязательны затруднения? Увы! Запомните это, ученики! Вам остается лишь одно – область природных свойств!