– Нет! – сказали ученики. – В обычной канаве не повернуться огромной рыбе, не то что пескарю. За холмом вышиной в несколько шагов не спрятаться крупному зверю, он пригоден лишь для лисицы, оборотня. Ведь почитаемые и достойные поручали дела способным, а добрых заранее ограждали. Если так поступали с древних времен Высочайший и Ограждающий, то тем более так поступает народ на горе Опасное Нагромождение. Послушайтесь его, учитель!
– Подойдите, дети! – сказал Гэнсан Чу. – Ведь зверь величиной с повозку, в одиночку покинув гору, не избежит сетей и ловушек. Рыбу, глотающую суда, останься она после разлива на мели, замучают даже муравьи. Поэтому птицы и звери неустанно ищут большую высоту; рыбы, черепахи неустанно ищут большую глубину. И человек, чтобы сохранить свою телесную форму и жизнь, скрывается и неустанно ищет большее уединение. Разве Высочайший и Ограждающий заслуживают восхваления? Это от них пошли различия; люди стали опрометчиво ломать стены и сеять бурьян; причесываться, перебирая по волоску; варить рис, пересчитывая зернышки. По моему ничтожному мнению, этого недостаточно, чтобы помочь миру! Начали выдвигать добродетельных, и люди стали друг друга притеснять; возвысили знающих, и люди стали друг друга грабить. Тот, кто пересчитывает вещи, недостоин благодетельствовать народу. Народ стал жаждать выгоды, сыновья – поднимать руку на отцов, слуги – убивать своих хозяев, начали грабить среди бела дня, делать подкопы в полдень. Я говорю вам: корень великой смуты был взращен при Высочайшем и Ограждающем, ее вершина просуществует тысячу поколений, и через тысячу поколений люди будут пожирать людей[171].
Тут Карлик Прославленный на Юге[172] выпрямился и взволнованно спросил:
– Какое же учение вы вручите вместе с этими словами такому старому, как я, Карлик?
– Сохраняй в целости свою телесную форму, заботься о своей жизни, не допускай суеты в мыслях и думах и через три года сумеешь постичь эти слова, – ответил Гэнсан Чу.
– Глаза подобны по форме, – сказал Карлик, – я не понимаю, в чем между ними различие, а слепой себя не видит. Уши подобны по форме – я не понимаю, в чем между ними различие, а глухой себя не слышит. Сердца подобны по форме – я не понимаю, в чем между ними различие, а безумный себя не обретает. Тело телу также уподобляется, но их, возможно, разделяют вещи. Стремлюсь найти подобие, но не способен его обрести. Ныне вы сказали мне, Карлику: «Сохраняй в целости свою телесную форму, заботься о своей жизни, не допускай суеты в мыслях и думах». Я, Карлик, внимал учению напрягаясь, но оно достигло лишь ушей.
– Слова мои иссякли, – сказал Гэнсан Чу. – Ведь говорят, что шмелю не изменить куколки, юэской курице не высидеть гусиного яйца – это по силам лишь наседке из Лу[173]. Курица подобна курице, свойства их во всем одинаковые. Если одна способна, а другая не способна, это, конечно, означает, что способности бывают большие и малые. Ныне оказалось, что мои способности малы – недостаточны, чтобы тебя развить. Почему бы тебе не отправиться на юг повидаться с Лао-цзы?
Карлик взвалил на спину побольше провизии и за семь дней и семь ночей дошел до жилища Лао-цзы.
– Не от Чу ли ты пришел? – обратился к нему Лао-цзы.
– Да, – ответил Карлик.
– Почему ты привел с собой стольких людей? – спросил Лао-цзы.
Карлик в испуге оглянулся.
– Ты не понял, о чем я спросил? – задал вопрос Лао-цзы.
Карлик потупился от стыда, затем поднял голову и вздохнул:
– Сейчас я забыл, что мне ответить, а поэтому забыл и свой вопрос.
– О чем ты хотел говорить? – спросил Лао-цзы.
– Если у меня не будет знаний, люди обзовут меня Карликом Простаком; если будут знания, они принесут беду мне самому. Буду милосердным, навлеку беду на себя, а немилосердным, напротив, принесу вред другим; буду справедливым, навлеку беду на себя; а несправедливым, напротив, погублю других. По совету Гэнсан Чу хотел бы у вас спросить, как мне избежать этих трех бед?
– Сначала я понял твой взгляд, теперь и твои слова это подтвердили. Соблюдая правила приличия, точно сирота без отца и матери, ты берешься за шест, а измерить стремишься морские глубины. Как жалок ты, заблудший, в неведении. Стремясь вернуться к своей природе, не знаешь, откуда начать.
Карлик попросил разрешения остаться в доме, призывал то, что по учению любил, отказывался от того, что по учению ненавидел, десять дней предавался скорби, а затем снова встретился с Лао-цзы. Лао-цзы сказал:
– Ты омылся, пар идет, как от вареного! Однако в тебе еще много ненависти. Ведь когда узы столь многочисленные, что с ними не справиться, идут извне, следует для них воздвигнуть преграду изнутри. Когда узы столь запутанные, что с ними не справиться, идут изнутри, следует для них воздвигнуть преграду вовне. Внешних и внутренних уз не выдержать даже тому, кто владеет природными свойствами, а тем более тому, кто лишь подражает Пути.
Карлик сказал:
– Когда один человек в селении заболел, земляк спросил его, что болит, и больной сумел рассказать о своей болезни. Такая болезнь еще не опасна. Я же, Карлик, выслушал ваши слова о Великом Пути будто принял снадобье, чтобы болезнь усилилась. Мне, Карлику, хочется послушать хотя бы о главном для сохранения жизни.
– О главном для сохранения жизни? – повторил Лао-цзы. – Способен ли ты сохранять единое, его не теряя? Способен ли узнавать, что впереди – счастье или беда, не гадая ни на панцире черепахи, ни на стебле пупавки? Способен ли остановиться? Способен ли со всем покончить? Способен ли оставить всех людей и искать только самого себя? Способен ли парить? Способен ли стать безыскусственным? Способен ли стать младенцем? Ведь младенец[174] целыми днями кричит и не хрипнет – это высшая гармония; целыми днями сжимает кулачки, но ничего не хватает – это общее в его свойствах; целыми днями смотрит, но не мигает – ни к чему внешнему не склоняется. Ходить, не ведая куда; останавливаться, не ведая зачем; сжиматься и разжиматься вместе со всеми вещами, плыть с ними на одной волне – таково главное для сохранения жизни.
– Все это и есть свойства настоящего человека? – спросил Карлик.
– Нет, – ответил Лао-цзы. – Это лишь способности к тому, что называется «растопить снег и лед». Настоящий же человек кормится совместно с другими от земли, наслаждается природой. Он не станет суетиться вместе с другими из-за прибыли или убытка, которые приносят люди и вещи; не станет удивляться вместе с другими, не станет вместе с другими замышлять планы; не станет вместе с другими заниматься делами. Уходит, словно парит, возвращается безыскусственный. Вот это и есть главное для сохранения жизни.
– Так это и есть высшее?
– Еще нет. Я тебе, конечно, поведаю. Я спросил, способен ли ты стать младенцем? Ибо младенец движется, не зная зачем; идет, не зная куда; телом подобен засохшей ветке, сердцем подобен угасшему пеплу. Вот к такому не придет несчастье, не явится и счастье. Что людские беды тому, для кого не существует ни горя, ни счастья!
Тот, чьи свойства в покое, испускает естественный свет. В том, от кого исходит естественный свет, люди видят его человеческое начало. Тот, кто совершенствовался, ныне обрел постоянство. К тому, кто обрел постоянство, стекаются люди, ему помогает природа. Того, к кому стекаются люди, называют человеком природы; того, кому помогает природа, называют сыном природы[175].
Ученик учит то, что не способен выучить. Деятель выполняет то, что не способен выполнить. Оратор ораторствует о том, о чем не способен ораторствовать. Тот, кто в знании отступает там, где не способен познать, обладает истинным знанием. Того, кто к этому не приближается, разбивает естественное равновесие.
Вещи запасает, чтобы уберечь тело; прячется от непредвиденного, чтобы сохранить живым сердце; осторожен во внутреннем, чтобы постичь другие вещи. Если такого и настигает тьма бед, то все они от природы, а не от человека: недостойны смутить установившегося, не могут проникнуть внутрь башни разума. В башне разума кое-что сохраняется, но сохраняется без знания, сознательно не может сохраняться. Если проявит это тот, кто не увидит искренности проявляемого, тот каждый раз проявит то, что не следует. Дело, входя в сердце, его не оставляет и каждый раз приносит ему новые утраты.
Того, кто сотворил недоброе явно, удается покарать людям; того, кто сотворил недоброе тайно, удается покарать душам предков. Лишь тот, кто понимает людей, кто понимает души предков, способен действовать в одиночестве.
Тот, кто заключает договор внутренний, остается безымянным. Тот, кто заключает договор внешний, стремится к приобретению. От того, кто действует без имени, даже в обычном исходит свет. Тот, кто стремится к приобретению, лишь торгаш. Глядя, как он вытягивается на цыпочках, люди принимают его за человека выдающегося.
Вещи вторгаются к тому, кто вместе с вещами исчерпывается. Как же снизойдет до людей тот, кто к вещам безразличен, не способен до них снизойти? Тот, кто не снисходит до людей, не имеет близких. Тому, у кого нет близких, все чужие. Нет оружия более сильного, чем воля, даже меч Мосе уступает ей. Нет разбойников более опасных, чем силы жара и холода, от них не скрыться во всей вселенной. Если не ограбят силы жара и холода, это сделает собственное сердце.
Путь пронизывает все свои части при образовании и разрушении. От этих частей отвращает то, что, будучи частями, они стремятся стать целыми. От целого отвращает то, что стремятся к еще большему целому. Поэтому в ушедшем безвозвратно видят душу предка. О тех, кто ушел и обрел прежнюю сущность, говорят – обрел смерть. Кто погиб, оставив телесную сущность, того и принимают за одну из душ предков.