– Это дом Яня Врата Бытия?
– Это дом Врата Бытия, – отвечал Янь.
Гонец поднес шелк, но Янь Врата Бытия молвил:
– Боюсь, что вы не поняли приказа, и это могут вам поставить в вину. Не лучше ли проверить?
Гонец возвратился к царю, проверил и, когда явился снова, уже не нашел Яня[223].
Подобные Яню искренне ненавидят богатство и знатность. Недаром говорят: «Истина Пути в том, чтобы совершенствоваться самому, все остальное лишь сор – и управление царством, и управление Поднебесной». Вот почему мудрый считает бесполезными заслуги предков и древних царей, они не нужны ни для самосовершенствования, ни для сохранения жизни. Разве не прискорбно, что ныне многие цари, погрязнув в пошлости, жертвуют жизнь ради вещей! Мудрому же надлежит выяснить причины, почему это происходит, почему так действуют. А ныне известен случай, когда жемчужиной суйского царя[224] сбили из арбалета птичку на высоте в тысячу жэней. Не смешно ли, что бесценное сокровище использовали для достижения столь ничтожной цели! Так разве жизнь не важнее сокровища суйского царя?
Учитель Лецзы попал в нужду и отощал от голода. Какой-то гость поведал об этом чжэнскому царю Цзыяну.
– Разве государь, – спросил он, – не прослывет врагом мужей, если постигший учение муж – Ле Защита Разбойников, бедствует в вашем царстве?
Чжэнский Цзыян тотчас велел служителю одарить Лецзы просом.
Учитель вышел к посланцу, дважды поклонился, но проса не принял. Посланец удалился.
Лецзы вошел в дом. Жена посмотрела на него, стала бить себя в грудь и сказала:
– Слышала я, что семья человека, постигшего учение, обретает покой и радость. Мы же отощали от голода. Царь дарит вам, Преждерожденному, зерно. Разве это не судьба? А вы, Преждерожденный, отказываетесь!
Учитель Лецзы улыбнулся и ответил:
– Царь шлет в подарок просо, а сам меня не видел, знает обо мне лишь с чужих слов. Так с чужих слов он обвинит меня и в преступлении. Вот почему я не принял дара.
А народ и вправду восстал и прикончил Цзыяна.
Когда царь Чу Светлейший[225] лишился своего царства, за ним последовал мясник, забивающий овец, Рассуждающий. Вновь обретя царство, государь стал награждать всех, кто не покинул его в беде. Очередь дошла и до мясника.
– Великий государь лишился царства, – сказал Рассуждающий, – и я лишился скотобойни. Ныне великий государь вновь обрел свое царство, и я, Рассуждающий, вновь обрел свою скотобойню. Так, ко мне, вашему слуге, вернулись и ранг, и жалованье. Какая же мне еще нужна награда?
– Заставить его принять награду, – передал в ответ государь.
– Не по моей, вашего слуги, вине великий государь лишился царства, – сказал Рассуждающий, – поэтому я не смею принять казни. Не моя заслуга в том, что великий государь вновь обрел царство, поэтому не смею принять и награды.
– Привести его ко мне, – велел царь.
– По законам царства Чу предстать перед царем можно, лишь получив награду за важные заслуги. Ныне же у меня, вашего слуги, не хватает знаний, чтобы сохранить царство; не хватает смелости, чтобы принять смерть в бою с разбойниками. После вторжения армии царства У в столицу Ин, я, Рассуждающий, в страхе бежал от разбойников, а не последовал за вами намеренно, великий государь. Ныне же вы, великий государь, желаете, чтобы я, Рассуждающий, предстал перед вами. О таком нарушении закона и клятвенного договора в Поднебесной мне, вашему слуге, еще не приходилось слышать.
Царь обратился к Конюшему Владеющему Своими Чувствами со словами:
– Мясник Рассуждающий звания весьма презренного, а суждения имеет весьма высокие. Передай ему от моего имени, чтобы занял место среди Трех великих мужей[226].
И велел мясник передать царю:
– Я знаю, насколько место среди Трех великих мужей почетнее моего прилавка на рынке. Мне также известно, во сколько раз жалованье в десять тысяч чжунов больше прибыли мясника. Но если я посмею кормиться от такого высокого ранга и жалованья, моего государя станут называть безумно расточительным. Лучше мне вернуться на рынок забивать овец.
Так мясник и не принял награды.
Юань Сянь жил в Лу за круглой оградой в доме, крытом соломой, проросшей травой. Поломанные двери из хвороста держались на тутовых ветках, окном служило горлышко разбитого кувшина. Заткнув окна сермягой, он и жена сидели выпрямившись и перебирали струны в своих комнатах, протекавших сверху и отсыревших снизу.
К Юань Сяню приехал в гости Цзыгун на запряженной рослыми конями колеснице с высоким передком, которая не смогла вместиться в переулке. Цзыгуна, одетого в нижнее лиловое и верхнее белое платье, встретил у ворот Юань Сянь в шапке из бересты, в соломенных сандалиях, опираясь о посох из белой мари[227].
– Ах! – воскликнул Цзыгун. – Не заболели ли вы, Преждерожденный?
– Ныне я, Сянь, не болен, а беден, – ответил Юань Сянь. – Я, Сянь, слышал, что больным называют того, кто не способен осуществлять своего учения; а бедным того, кто не имеет богатства.
Цзыгун, пристыженный, остановился в нерешительности, а Юань Сянь, усмехаясь, сказал:
– Действовать в надежде на похвалу современников, сближаться со всеми и заводить друзей, учиться самому для других, а поучать других для себя, прикрываясь милосердием и справедливостью, украшать колесницу и коней – вот то, чего я, Сянь, не могу терпеть.
Цзэнцзы[228] жил в царстве Вэй, одевался в посконный халат без верхнего платья. Лицо его опухло, руки и ноги покрылись мозолями. По три дня не разводил огня, по десять лет не шил себе одежды. Поправит шапку – кисти оторвутся, возьмется за ворот – локти обнажатся, схватится за соломенные сандалии – задники оторвутся. Но, шаркая сандалиями, он распевал шанские гимны, и голос его, подобный звуку металла и камня, наполнял небо и землю. Сын Неба не обрел в нем слуги, правители не обрели друга, ибо воспитывающий волю забывает о телесной форме, воспитывающий телесную форму забывает о выгоде, постигший же Путь забывает о сердце.
Конфуций сказал Янь Юаню:
– Подойди, Хой! Семья у тебя бедная, состояние низкое. Почему не идешь служить?
– Не хочу служить, – ответил Янь Юань. – У меня, Хоя, за городской стеной поле в пятьдесят му, урожая хватает на кашу, внутри городской стены поле в десять му, хватает и шелка, и пеньки. Игрой на цине достаточно себя веселю; учения, воспринятого у вас, учитель, достаточно для наслаждения. Я, Хой, не хочу служить.
Конфуций, изменившись в лице, печально сказал:
– Как прекрасны твои мысли, Хой! Я, Цю, слышал, что умеющий довольствоваться малым не станет отягощать себя из-за выгоды; что не страшится утратить ее тот, кто способен удовлетвориться собой; что тот, кто совершенствует в себе внутреннее, не стыдится остаться без службы. Об этом я давно твердил, а ныне увидел это в тебе, Хой. Это и есть мое, Цю, приобретение.
Царевич Моу из Средних гор спросил у Чжаньцзы:
– Как мне быть? Телом скитаюсь по рекам и морям, а сердцем пребываю у дворцовых ворот в Вэй.
– Цени жизнь, – ответил Чжаньцзы. – Кто ценит жизнь, презирает выгоду.
– Знаю это, – ответил царский сын Моу, – да еще не могу с собой совладать.
– Не можешь с собой совладать, – сказал Чжаньцзы, – тогда следуй за своими страстями. Разума не повредишь. Помешать следовать за своими страстями тому, кто не может с собой совладать, – значит нанести ему двойную рану. Человеку же с двойной раной не войти в число долголетних.
Моу был сыном вэйского царя, владевшего тьмой колесниц. Ему было труднее скрыться в пещере на высокой скале, чем мужу в холщовой одежде[229]. Хотя он не достиг Пути, но, можно сказать, имел о нем представление.
Терпя бедствие между Чэнь и Цай, Конфуций семь дней оставался без горячей пищи, питался похлебкой из лебеды, не заболтанной мукой. Выглядел очень изнуренным, но пел в комнате, подыгрывая себе на струнах.
Янь Юань собирал овощи, а Цзылу и Цзыгун заговорили между собой:
– Учителя дважды изгоняли из Лу, он заметал следы в Вэй, на него свалили дерево в Сун, он терпел бедствие в Шан и Чжоу, был осажден между Чэнь и Цай. Того, кто убьет учителя, не обвинят в преступлении; тот, кто оскорбит учителя, не нарушит запрета. А он все еще продолжает петь и играть на цине. Может ли благородный муж быть настолько бесстыдным?
Ничего не возразив, Янь Юань вошел к Конфуцию и обо всем ему передал. Конфуций оттолкнул цинь, глубоко вздохнул и сказал:
– Оба они, Ю и Сы, – ничтожные люди! Позови их, я им объясню.
Когда Цзылу и Цзыгун вошли, Цзылу произнес:
– Вот это можно назвать безвыходным положением!
– Что это за слова? – ответил Конфуций. – Постичь Учение, вот что называется удачей для благородного мужа. Зайти в тупик в Учении, вот что называется безвыходным положением. Если, храня Учение о милосердии и справедливости, я, Цю, ныне встретился с бедствиями смуты, о каком безвыходном положении может идти речь? Поэтому тот, кто исследует свое внутреннее, не зайдет в тупик в Учении, не утратив своих добродетелей перед лицом опасности. Лишь когда настают холода и выпадает иней, мы узнаем красоту вечнозеленых сосен и кипарисов. Бедствие между Чэнь и Цай – да для меня, Цю, это счастье!
Конфуций снова взялся за цинь, стал перебирать струны и петь. Цзылу поднял щит и с воинственным видом стал танцевать, а Цзыгун сказал:
– Насколько высоко небо, насколько низка земля – я не ведаю. А вот те, кто в древности обрел Учение, радовались и в беде, радовались и при удаче. Их радость не зависела ни от беды, ни от удачи. Если есть Учение и добродетель, тогда удача и неудача чередуются так же, как холод и жара, ветер и дождь. Поэтому Никого не Стесняющий радовался на южном берегу Ин, а Гун Бо был доволен собой на вершине горы Гун