В учение древних входили такие положения: чтобы быть готовыми к неожиданным бедствиям, исправлять все по плотничьему правилу и с помощью туши, не приучать молодое поколение к роскоши, к расточительству, к блеску в числах и установлениях. Услышав о таких наставлениях, обрадовались Мо Ди и Цинь Гули, но стали проводить их чрезмерно строго. Назвав это бережливостью, они провозгласили отказ от музыки, чтобы живые перестали петь, мертвых перестали одевать. Мо-цзы учил всеобщей любви и пользе, а также отрицанию войны. Не допуская гнева, его учение требовало любви к обучению, привлечения сторонников, но не было тождественным учению ранних государей и разрушало обряды и музыку древних. При Желтом Предке была песня «Восход солнца», при Высочайшем – «Великое уложение», при Ограждающем – «Великое цветение», при Молодом Драконе – «Великое лето», при Испытующем – «Великий разлив», при царе Прекрасном – «Согласие в каре», царь Воинственный с Чжоугуном создали «Воителя»[262]. В древнем похоронном обряде был ритуал для благородных и для презренных, были ранги для высших и низших: гроб внутренний и саркофаг для Сына Неба – семикратной толщины, для правителей царств – пятикратной, для великих мужей – троекратной, для мужей – двойной толщины. Ныне только один Мо-цзы учит, чтобы живые перестали петь, мертвых перестали одевать, чтобы, как правило, стали делать гробы из дриандры толщиной в три цуня, без саркофага. Учить этому людей – значит, пожалуй, их не любить, действовать так самому – значит, конечно, не любить самого себя. Учение Мо-цзы еще не потерпело поражения, но разве достойно человеческой природы осуждать пение, когда поют, осуждать плач, когда плачут; осуждать радость, когда радуются. Жизнь Мо-цзы прошла в тяжелом труде, похороны его были бедными, учение его очень жестокое. Оно велит людям печалиться, горевать, его трудно осуществить и, боюсь, нельзя считать учением мудрого. Оно противоречит сердцам Поднебесной и для Поднебесной невыносимо. Хотя сам Мо-цзы мог его выполнять, но что было делать с Поднебесной? Оно отделилось от всей Поднебесной и далеко ушло от учения древних государей.
Восхваляя свое учение, Мо-цзы говорил:
– В старину Молодой Дракон преградил путь потопу, проложил русла рек и потоков, открыл дороги во все девять областей и ко всем четырем странам варваров. На трехстах знаменитых реках, трех тысячах притоков, малых же речках без числа Молодой Дракон сам брал в руки мешки и лопату, смешивал воды для стока в девять рек Поднебесной. У него стерлись волоски на икрах и пушок на голенях. Умывал его проливной дождь, причесывал быстрый ветер. Он учредил тьму царств. Молодой Дракон был великий мудрец, а так утруждал себя ради Поднебесной.
Поэтому моисты следующих поколений одевались большей частью в шкуры и платье из грубого сукна, носили деревянные сандалии или плетенные из соломы, не отдыхали ни днем, ни ночью и считали высшим благом тяжкий труд. Они говорили: «Тот, кто на это не способен, отрицает путь Молодого Дракона и недостоин называться моистом».
Ученики Сянли Циня – слуги пяти правителей. Южные моисты, такие как Гу Ху, Цзи Чи, Дэнлинцзы[263], все распевали основу учения Мо[264], но каждый по-своему обманывал вдвойне, называли же друг друга отдельной ветвью моистов. Они поносили друг друга в спорах о том, что такое «твердость» и «белизна»[265], что такое «тождество» и «различие»[266], отвечали друг другу речами о различии между единичным и парным[267]. Наиболее выдающийся считался мудрецом, и все стремились сделать его Покойником, главой, в надежде на преемство в следующем поколении. Это не прекратилось и поныне.
Замыслы Мо Ди и Цинь Гули были истинными, а поступки – ложными. Они повели к тому, что моисты последующих поколений лишь состязались друг с другом, изнуряя себя в труде до тех пор, пока не стирались волоски на икрах и пушок на голенях. В смуте они первые, в управлении – последние. Несмотря на это, сам Мо-цзы воистину лучший из людей Поднебесной, и другого такого не найти. Пусть иссох, как сухое дерево, от него нельзя отказаться, он действительно талантливый муж.
В учение древних входили такие положения: не отягощать себя обычаями, не приукрашиваться перед другими, не относиться нечестно к людям, не приносить вреда народу, желать Поднебесной мира и покоя, чтобы оживить жизнь народа, чтобы все ограничивались питанием, достаточным и для себя и для других, и этим очистили сердце. Услышав о таких наставлениях, обрадовались Сун Цзянь и Инь Вэнь[268]. Отличительным знаком они выбрали для себя шапку в форме Хуа-горы[269]. Воспринимая всю тьму вещей, начинали со снисходительности к отличавшимся от них, говорили о терпимости и назвали это движением сердца. Пытались гармонией соединить в радости и привести в согласие всех среди морей. Стремились к этому и просили принять эту идею как главную. Встречаясь с оскорблениями, но не считая их позором, они стремились спасти народ от борьбы, запретить нападения, отложить оружие, спасти своих современников от войн. С этим обходили они всю Поднебесную, убеждая высших и поучая низших. Хотя в Поднебесной их учения не принимали, они непрестанно на нем настаивали, поэтому о них говорили: «Настойчиво добиваются встреч, хотя всем сверху донизу надоели». Несмотря на это, они добивались для людей слишком многого, для себя же делали слишком мало. Говорили: «Стремимся и просим твердо установить питание в пять шэн зерна, этого достаточно. Преждерожденные, пожалуй, не будут сыты, а ученики, даже голодные, не забудут о заботе Поднебесной». Днем и ночью без отдыха твердили: «Должны же мы обрести возможность жить! Необходимо гордиться мужами, спасающими свое поколение!» Говорили: «Государь не должен сурово взыскивать, не должен присваивать себе чужого, считать ниже себя по уму тех, кого признают бесполезными для Поднебесной». В большом и малом, грубом и тонком их учение ограничивалось тем, что во внешнем они требовали запретить нападения, отложить оружие, а во внутреннем – умерить желания и страсти.
В учение древних входили такие положения: быть справедливым и беспристрастным, ровным и бескорыстным, решительным, но без предвзятости; следовать за другим, но без измены; не оглядываться с опаской, не хитрить со знаниями; отправляться вместе со всеми, никому не отдавая предпочтения. Услышав о таких наставлениях, обрадовались Пын Мэн, Тянь Пянь и Шэнь Дао[270]. Главным они признали равенство всей тьмы вещей. Говорили: «Небо способно покрывать их сверху, но не способно поддерживать их снизу; земля способна поддерживать их снизу, но не способна покрывать их сверху. Великий Путь способен их вмещать, но не способен их различать». Они знали, что для каждой из тьмы вещей есть возможное, есть и невозможное, поэтому говорили: «При выборе нет всеобщего, обучение не каждого достигает, лишь Путь объемлет все без остатка». По этой причине Шэнь Дао отбросил знания, отказался от самого себя и действовал лишь по принуждению. Он считал естественным законом очищение от вещей и равнодушие. Говорил: «Знание – это незнание, даже незначительные знания приближают к опасности». Стыдил безнравственных, не служил, но высмеивал тех, кто почитал достойных в Поднебесной; свободный, необузданный, он не действовал, но порицал великих мудрецов Поднебесной. То молотком, то рукой он сглаживал шероховатости и вместе с другими приспосабливался к обстоятельствам. Отбрасывал и истинное, и ложное, лишь бы избежать затруднений. Не изучал ни людских знаний, ни забот, не ведал ни прошедшего, ни будущего и лишь величественно возвышался. Действовал, лишь когда толкали; шел, лишь когда тащили; крутился, подобно вихрю, кружился, подобно перышку, вращался, подобно жернову. Почему же он оставался целостным, не встречая порицания, не делая ошибок ни в движении, ни в покое, никогда не совершая преступлений? Потому что подобно вещи, не обладающей знаниями, не ведал беды самоутверждения, не отягощал себя применением знаний, не отходил от естественных законов ни в движении, ни в покое; поэтому-то за всю жизнь так и не прославился. Поэтому говорил: «Высшее лишь в том, чтобы уподобиться вещи, не обладающей знаниями, не использовать ни достойных, ни мудрых. Ведь любой ком земли не утратит пути». Удальцы между собой его высмеивали: «Не достойно ли удивления учение Шэнь Дао? В нем поведение не живого человека, а мертвого!» Таково же и учение Тянь Пяня. Он удостоился перенять у Пын Мэна учение без поучений. Наставляя, Пын Мэн говорил: «Даосы древности пришли лишь к тому выводу, что нет ни истинного, ни неистинного». Его наставления подобны шуму встречного ветра, как же можно о них говорить? Он всегда противоречит людям, но не встречает внимания и неизбежно сглаживает шероховатости. То, что он называет учением, не настоящее учение; в истине, о которой он говорит, неизбежно есть ложь. Пын Мэн, Тянь Пянь и Шэнь Дао не знали учения, хотя, в общем, о нем и слышали.
В учение древних входили такие положения: считать основой мельчайшее семя, а вещью – крупное; считать накопление недостатком, жить безмятежно, в одиночестве, с ясным разумом. Услышав о таких наставлениях, обрадовались Страж Границы и Лао-цзы. Они построили учение на постоянстве бытия и небытия с главным – великим единством. Учили во внешнем – быть терпеливым, мягким, уступчивым, в сущности во внутреннем – пустым, чистым, не разрушать ни одной из тьмы вещей.
Страж Границы сказал: «Телесные формы и вещи сами показываются тому, кто на самом себе не останавливается. Его движения подобны течению воды, его покой подобен зеркалу, его ответ подобен эху. Туманный, будто отсутствует; тихий, будто прозрачен, уподобляясь вещам, гармоничен, приобретая вещи, несет урон. Никогда не опережая других, всегда следует за другими».