— Боюсь, вряд ли его утешит известие о том, что тебя отвели в ямэнь, — пробормотал Саньюэ вслед удаляющемуся Нежате.
Саньюэ столкнулся со своим господином у ворот дома. Когда он все рассказал, Юньфэн чуть в обморок не упал.
— Юньфэн-лан, я сейчас же поеду к отцу и порошу его поговорить с семьей Пань. Если не выйдет договориться с ними, можно обратиться к следователям и судьям. Мы что-нибудь придумаем. Уж во всяком случае глупое обвинение в колдовстве будет снято с братца Не, — утешала его Сюэлянь.
Ао Юньфэну оставалось только ждать и сокрушаться, цедя мутное вино сомнений и сожалений.
В конце концов, действительно, господин Сяхоу лично навестил своего тестя и переговорил с ним.
— Ну помилуйте, драгоценный, уважаемый юэфу[5]! Какое колдовство в наше просвещенное время?! А кстати, я прислал вам четки из редчайшего красного нефрита и рулон узорчатого шелка цзинь[6] для вашей супруги. Это небольшой подарок на Новый год, в дополнение к уже полученным вами в начале месяца…
Словом, господин Сяхоу был так любезен, что приложил все усилия для улаживания дела с семьей Пань. Однако Пань Цзинь, действительно, чувствовал себя плохо, и лекарь не обещал быстрого улучшения, потому, хотя обвинение в колдовстве и было снято, иноземца продолжали считать виновным в причинении вреда. Это было смешно: всем было очевидно, что миниатюрный господин Не никоим образом не смог бы навредить господину Паню, большому, как гора. И все же семья Пань была очень влиятельной, и никто не смел прямо пойти против них.
Господин Сяхоу тоже не был таким уж правдолюбом, чтобы переживать из-за какого-то иноземца. Однако по просьбе дочери он написал несколько писем судьям и следователям, требуя посодействовать благополучному разрешению этого дела. Тут уже бегали Ао Юньфэн и его приятели, которые волновались, как бы от переживаний их друг не тронулся умом. Несколько лянов серебра и письма господина Сяхоу помогли, хотя и не полностью. Все-таки семья Пань была известна в городе и тоже немного подсуетилась. Просто так отпустить этого чужеземца было нельзя. Но и причинять ему большой вред тоже было неудобно. Никому не хотелось ссориться с двумя уважаемыми семьями, и потому чиновники решили пойти на компромисс…
А пока они думали, у сюцая Ао была возможность навещать своего друга в тюрьме. Он приходил, приносил еду. Стража за небольшую плату спокойно пропускала его к заключенным. Потом солдаты играли на эти деньги в пайго, а Юньфэн мог поговорить с Нежатой.
С Нежатой вместе содержался человек, некий Чжао, случайно убивший трактирного слугу, в гневе толкнув его слишком сильно. Падая, тот неудачно ударился головой о край стола. Человек этот был в отчаянии.
— Что с ним будет? — спрашивал Нежата Юньфэна.
— Ничего страшного, — успокаивал его Юньфэн. — Двадцать или сорок ударов палками, заклеймят и отправят на поселение лет на пять-семь.
— И никак нельзя помочь?
— Заплатить судьям. Если денег нет, придется принять наказание. Не нужно гневаться слишком и распускать руки.
— А ты мог бы заплатить?
— Не уверен. У нас, честно говоря, очень много денег ушло на следователей и судей для кое-кого другого.
— Но ведь я ничего не сделал, разве меня можно осудить?
— Ты ничего не сделал, но это знаешь только ты. Я знаю, потому что знаю тебя. Больше никто этого не знает, кроме господина Паня, который, как я понимаю, сейчас мало что может сказать. Будут расспрашивать слуг, домочадцев. Как думаешь, что они скажут?
— Что они могут сказать, если не знают?
— Придумают что-нибудь, как ты считаешь?
— Да… в их представлении, я виноват в том, что случилось.
— Следователи осмотрели посуду и еду, не нашли яда, не нашли никакого оружия, которым ты мог бы воспользоваться. Относительно колдовства, — Юньфэн горько усмехнулся, — господину Сяхоу удалось договориться, что такого не бывает нынче. Однако все не так просто, Чжай-эр. Поскорей бы уже это утомительное ожидание закончилось…
— Но неужели господину Чжао никак нельзя помочь?
— А его близкие что делают?
— Он из другого города, они ничего не знают.
— Самое большее, что я могу сделать, это заплатить стражникам, которые будут сопровождать его на поселение, и дать ему немного денег в дорогу.
— Это ведь тоже очень хорошо! — обрадовался Нежата. — Я его немного смогу утешить.
— А меня ты как утешишь?
— А как тебя утешать? Со мной ничего страшного не случится, я ведь никого не убил. Значит, меня не могут отправить на поселение. А что еще?
— Просто то, что ты здесь. И вовсе ты тут не должен быть.
— А я даже рад! И апостол Павел был в тюрьме… Я как будто приобщился к его трудам. Хотя опять мне все дается слишком легко, без страданий. Страдаешь почему-то вместо меня ты. Ужасная несправедливость: я сижу в тюрьме, а награду за это получишь ты.
И они рассмеялись.
В конце концов, его просто побили и отпустили. Вроде как все заинтересованные люди должны остаться довольны. По крайней мере, ведь придраться не к чему? Преступник наказан — наказан. Но не так уж и ужасно.
Неизвестно только, кто пострадал больше: Нежата или Ао Юньфэн…
Но следами от ударов палок дело не ограничилось. Возможно, Нежата подхватил в тюрьме какую-то болезнь, да и двадцать ударов палками, конечно, тоже сказались. Нежата заболел и несколько дней, как говорится, был между жизнью и смертью. Во всяком случае, так казалось Юньфэну, и самый лучший лекарь, присланный по просьбе Сюэлянь господином Сяхоу, к сожалению, не мог развеять его опасения, поскольку и сам не был уверен в том, что этот щуплый господин Не выживет после таких испытаний. Так что Юньфэн имел возможность почувствовать себя на дне печали и отчаяния. И тогда он впервые обратился к Богу — Тому, о Котором рассказывал Нежата. Сначала он очень просил, чтобы с его другом все было хорошо, чтобы он поправился. Потому что… потому что Юньфэн не мог его сейчас потерять. Но потом он вспомнил, как Нежата говорил о Боге, который не дает испытаний не по силам, о страданиях, за которые будет награда… Юньфэн не хотел никакой награды потом, он просто хотел, чтобы сейчас у его Чжайдао спал жар, чтобы Чжай-эр очнулся и снова поговорил с ним. Хотел снова и снова испытывать все эти странные чувства, смесь восхищения и непозволительной нежности, причинявшей боль. Он был готов терпеть ее, лишь бы Чжай-эр оставался рядом. Но если это было оскорбительно для Чжайдао, если ему было лучше покинуть Юньфэна, чтобы не смущать его, не становиться причиной его сомнительных чувств… Юньфэн, пожалуй, был готов его отпустить. Если так нужно, если это правильно, если так будет лучше… Он готов отпустить.
И будто гора страха и смятения свалилась с души Юньфэна. Он открыл окно и вдохнул свежий ночной воздух. Он может отпустить. Нет, не хочет, но может. Если так будет павильнее.
В ту ночь Нежате стало лучше.
Теперь он просто много спал, и Юньфэн часто проводил время на кухне, готовя для него что-нибудь вкусное постное, какие-нибудь особенные овощные блюда или сладости. Это занятие его успокаивало и приводило мысли в порядок. Накормив своего бесценного друга и посидев с ним немного, пока тот снова не уснет, он однажды вспомнил, что давно не заходил к Сюэлянь и, кажется, даже не поблагодарил ее за помощь и поддержку в эти трудные дни.
Сюэлянь играла на лютне необыкновенно нежную и печальную мелодию, Юньфэн заслушался, столько в этой музыке было чувства, так отзывалась в его сердце эта льдистая песня зимы…
С тех пор он чаще заходил к ней, и их отношения стали теплее.
[1] Отсылка к «Беседам и суждениям» Конфуция, гл. 2:4, 30 лет.
[2] Дядя, брат матери.
[3] «Рифма была довольно-таки условной в том смысле, что она отражала не реальное произношение того времени, а некий условно произносительный стандарт VII века» (Ю. Дрейзис, Традиционная китайская поэзия).
[4] Я взяла перевод окончаний строк этого стихотворения, подобрав более-менее по созвучию. Но писать по-русски классические китайские стихи та еще задачка. А на вэньяне я совсем не смогла бы написать. Вот мое переложение с подстрочника этого текста:
Построил дом я свой среди людей —
Никто не ездит в эту глухомань.
Спроси меня, как получилось так?
Душа вдали — земля распалась в пыль.
Сломаешь хризантему у плетня,
На горизонте контуры Наньшань,
Туман прекрасен на закате дня,
Поодиночке птицы к нам спешат,
И в этом виден предначальный смысл —
Хотел сказать, да слово позабыл.
[5]岳父 yuèfù — тесть.
[6] Плотный яркий шелк, произведенный в Сычуани.
Глава 10. С эпохи Тан пион у нас в чести
Сун Шуньфэн и Ся Юньни нередко теперь заглядывали проведать «небожителя» Чжайдао. Чтобы Сюэлянь не скучала, Юньфэн и ее приглашал посидеть с ними: «С Шуньфэном и Юньни мы почти как братья: вместе росли и учились у одного учителя, так что ты можешь к ним выходить, в этом нет ничего зазорного».
Как-то раз они принесли хорошего вина, но просто так ведь пить не интересно.
— Давайте поиграем в застольный приказ? — предложила Сюэлянь.
— Хорошо, какие у госпожи предложения?
— Давайте, кто-то будет открывать по одной костяшке пайго: справа, слева и посередине и называть костяшку, а ему надо будет отвечать в рифму, также называя костяшку[1].
— Хорошо, замечательно!
— Чжай-эр, ты будешь играть? — спросил Юньфэн.
— Нет-нет, я больше никогда не буду играть в застольный приказ, — смущенно улыбнулся Нежата. — Мне никогда не угнаться за вами. Я просто посмотрю и послушаю, как играете вы.
— Кто же будет открывать костяшки?
— Конечно, моя жена: это же она придумала игру.
Пинъэр принесла шкатулку с пайго, и Сюэлянь разложила костяшки. Бросили жребий, и первому выпало отвечать Ся Юньни. Сюэлянь открыла костяшку справа и произнесла:
— Направо вижу три-один[2]: луна над горным склоном.