— Если бы я мог вернуться, я бы отпустил моего наставника сразу. Не стал бы его мучить… Мне кажется, от того, что я не был готов его отпустить, он так долго умирал…
— Не стал бы сдавать столичный экзамен.
— Ты все еще злишься, что не прошел? — удивилась Сюэлянь.
— Мне жаль, что я потратил столько времени впустую. Хотя тут много всего. На самом деле, мне кажется, если бы я тогда не отправился в Линьань, я бы не встретил потом Чжайдао. Так что нет смысла что-то менять.
— Я иногда думала, что лучше бы я влюбилась в кого-то другого, не в Юньфэн-лана, — Сюэлянь вздохнула. — Но когда пытаюсь представить на его месте кого-то еще… Все равно выходит, что он самый лучший.
— А-Лянь, — Юньфэн мягко сжал ее руку.
— Отец, только не думай, что у нас плохие отношения с мужем, — довольно резко отозвалась Сюэлянь. — Просто Юньфэн-сюн все еще думает, что я лишила его выбора, — и она улыбнулась.
Господин Сяхоу внимательно посмотрел на дочь, тихо кивнул и продолжил спрашивать:
— Вы хотели бы быть бессмертным? Почему? Если да, то чем бы занялись?
— Но человек и так призван к бессмертию, душа бессмертна и потом, после Второго пришествия, все люди воскреснут и получат вечную жизнь… Получить бессмертие сейчас, на земле, в этом несовершенном мире, исполненном зла, боли и греха? Зачем?
— Я не знаю, зачем это нужно, если со мной рядом не будет того, кого я люблю, — отозвалась Сюэлянь.
— Не могу себе представить… Конечно, смерть страшит, как страшит неизвестность, но вечная жизнь — это тоже неизвестность. И она тоже страшит.
— А теперь расскажите про свою первую любовь.
— Моя первая любовь… это мой наставник отец Авраамий — самый добрый, самый светлый…
— Нет, Чжай-эр, я думаю речь о… влюбленности, — перебил его Ао Юньфэн.
— Влюбленность? Может, это когда я встретил лисичку первый раз? Это было… как еж, растопыривший иголки, и много-много жуков, ползающих внутри. Мне не понравилось, я сразу сбежал, — он улыбнулся. — К счастью, потом, когда мы встретились снова, это уже не повторилось.
— Я не хочу говорить об этом. Это слишком… я стараюсь об этом не думать, — отозвался Юньфэн, налил в чарку вино и быстро выпил.
— А я расскажу, — сообщила Сюэлянь. — Мне в тот год только начали делать прическу, а ему исполнилось четырнадцать лет, но он уже сдал уездный экзамен, и отец отметил этого талантливого юношу. Впервые он был приглашен на Праздник двух девяток, и тогда-то я и заметила его — самого юного из гостей. Самого скромного и красивого. Он играл на цине «Гуанлинский напев», и эта музыка навсегда покорила мое сердце.
— А теперь расскажите, какой ваш самый большой страх? — не унимаолся господин Сяхоу.
— Ох, — вздохнул Нежата. — Наверное, я боюсь быть злым, боюсь кому-то сделать больно… только все равно делаю. Боюсь оскорбить Бога своеволием, боюсь отвернуться от Него из-за своих пристрастий, потеряться.
— Боюсь не понять, в чем мое предназначение и пойти не по своему пути, — отозвался Ао Юньфэн.
— А я боюсь, что Небо не пошлет мне сына и некому будет молиться на могилах предков рода Ао, — сказала Сюэлянь.
— Это твой самый большой страх? — переспросил господин Сяхоу.
— О чем-то более страшном я не хочу думать.
— Что ж, скажите теперь, как вы относитесь к подаркам? Какой подарок доставил вам большее удовольствие: который подарили вам или который подарили вы? Что это было?
— Мне однажды мой наставник подарил свистульку. Еще в самом начале, когда меня к нему привели и мне было грустно и не по себе на новом месте. Она придала мне уверенности, потому что через этот подарок, в частности, я увидел моего старца, его доброту и заботу. Потом я отдал ее моему названому братцу, чтобы утешить его, когда умерла его бабушка. Он сохранил ее. Когда мы расставались, показал мне.
— Великолепный гуцинь, который господин Сяхоу подарил мне — бесценный подарок. Сам я никогда не умел делать подарки, хотя и старался… но, увы. Ничего особенного не могу вспомнить.
— А как же песня, которую ты для меня сочинил? — спросила Сюэлянь. — Разве это не самый хороший подарок? Когда я пою ее, мне кажется, что у меня есть надежда. Кроме этой песни, в моей жизни было столько прекрасных подарков… Лютня-пипа, на которой я играю. Отец, ты подарил ее мне, когда я еще толком не научилась играть, но ты не побоялся доверить мне этот прекрасный инструмент.
— Забавно, что все ваши подарки связаны с музыкой… — заметил господин Сяхоу. — А с кем вы хотели бы провести последний день своей жизни?
— Я бы просто хотел, чтобы рядом оказался священник, чтобы он исповедовал, соборовал и причастил меня. Прочитал молитвы на отшествие души от тела, тоже было бы хорошо.
— Наверное, с близким другом, — проговорил Юньфэн и, помолчав, добавил: — Не только последний, но каждый день своей жизни.
— Даже не знаю. Просто не хотелось бы оказаться в одиночестве. Мне кажется, умирать немного… страшно.
— Да, пожалуй… — согласился господин Сяхоу. — А как вы думаете, влияет ли имя человека на личность, которой он становится?
— Мне кажется, нет. Мое имя, данное при рождении, значит «нежный». Но у отца был приятель, дубильщик кож, носивший такое же имя. Его никак нельзя было бы назвать нежным. А мое имя при крещении значит что-то вроде «защитник». Но какой из меня защитник?
— Мое имя-цзы дал мне учитель, исходя из моего характера. Мое детское имя было просто И — первый. Наложило ли отпечаток на мою личность мое имя-мин? Отец назвал меня Баймин. Стал ли я от этого похож на белый свет? Мне кажется, имя не влияет на личность.
— И я думаю, что имя не влияет на характер. Матушка рассказывала, что я была очень шумная в младенчестве, так что мне даже решили дать особенное имя, как мальчику. Вы меня назвали Диндин, но это вовсе не помогло вернуть тишину в дом.
— И то верно, А-Лянь, — рассмеялся господин Сяхоу. — А какова, по-вашему, должна быть цель человечества?
— Изначально цель каждого человека — уподобиться Богу и войти в Его Царство, уготованное для всех людей.
— В идеале, люди должны стремиться к миру, гармонии и справедливости.
— Если бы целью людей была любовь друг к другу, это было бы хорошо.
— Какие вы идеалисты, дети, — усмехнулся господин Сяхоу. — Что ж, продолжаем: у добрых дел должен быть мотив или нет?
— Единственным мотивом добрых дел должна быть любовь.
— Пожалуй, да.
— Я согласна.
— Как думаете, можно ли изменить природу человека? — снова задал вопрос госопдин Сяхоу. — Нужно ли ее менять?
— Человек и так сам изменил свою природу, то есть испортил ее грехом. Ведь человек был сотворен по образу и подобию Божию, но отвернувшись от Бога, он отвернулся от своей чистой прекрасной сущности.Надо возвращать себе свою истинную природу — вот что нужно менять.
— Звучит красиво и убедительно, — согласился Ао Юньфэн.
— Думаю, да. Это правильно.
— Как думаете, почему люди мечтают?—продолжил расспрашивать госопдин Сяхоу.
— Исключительно из-за праздности ума, — поспешно отозвался Нежата. — Так говорил мой духовник в монастыре, но тут я с ним согласен. Не надо мечтать, надо просто жить и трудиться. Только это иногда бывает сложно.
— Человек начинает мечтать, когда ему кажется, будто ему не хватает чего-то в жизни. Что это от праздности души и ума… наверное, с этим можно согласиться.
— А я думаю, что человек не может не мечтать. Разве прекрасные стихи и картины — это не воплощение мечты? Или стремление претворить в жизнь какие-то свои задумки и идеи? Разве это не мечты? Вот ты, Юньфэн-лан, говорил, что мечтал сдать экзамен, а братец Не хотел путешествовать…
— А-Лянь, — не согласился Юньфэн. — Ты путаешь с мечтами представления о прекрасном и стремление к нему, а второе — это не мечты, а желания, которые могут или не могут быть реализованы. Впрочем, это действительно, очень все спорно. Чжай-эр, ты что подразумевал под мечтами?
— Пустые праздные мысли и фантазии, наверное, — отозвался Нежата. — Что-то не имеющее отношения к реальности.
— Да, согласен с зятем, что вопрос о мечтах непростой и неоднозначный,— кивнул господин Сяхоу. — Все зависит от трактовки понятия «мечта». Однако продолжим. В чем вы находите смысл своей жизни?
— Смысл жизни? Это же очевидно: нужно идти к Богу, чтобы соединиться с Ним. Господь ведь говорит: «Я есмь путь, и истина, и жизнь»[2].
— Да, это хорошо, но… это сложно понять, — заметил Юньфэн.
— Но Юньфэн-сюн, это самое главное, это суть, — возразил Нежата. — Все остальное вообще не имеет смысла. Или ты скажешь, что главное — это найти свое место на земле, свое предназначение… Но ведь наше предназначение и есть — стремление к Богу.
— Я думаю об этом, пытаюсь это понять и привыкнуть к этой мысли. Не торопи меня, — Ао Юньфэн улыбнулся. — Я скажу так: найти свое предназначение — вот цель моей жизни.
— Вот-вот. Я согласна с Юньфэн-ланом. Только нам, женщинам, особенно не приходится выбирать: наше дело — сидеть в женских покоях, шить-вышивать, играть на пипе, готовить сладости и ждать, когда муж придет навестить, оторвавшись от своих важных дел, — Сюэлянь бросила кокетливый взгляд на Юньфэна. — А потом ублажить его так, как он пожелает.
— А как же твоя любимая Ли Цинчжао? «Я жажду найти небывалое слово»? — спросил Юньфэн, пропустив мимо ушей ехидный выпад жены.
— Да, Ли Цинчжао необыкновенная женщина, вот и цели у нее были необыкновенные. А кто такая я?
— Ладно вам, дети, не ссорьтесь. Лучше скажите мне что-нибудь напоследок, а? Что скажете?
— Я могу только повторить слова апостола-евангелиста Иоанна Богослова: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга».[3]
— Что? Еще какое-то мудрое изречение надо изречь? — усмехнулся Юньфэн. — Учитель Кун говорил: «На самом деле, жизнь проста, но мы настойчиво ее усложняем».
— Мне что, опять цитировать Кун-цзы, чтобы не отстать от моего многомудрого мужа? — рассмеялась Сюэлянь. — Попробую вспомнить что-нибудь достойное. «Как мы можем знать, что такое смерть, когда мы не знаем еще, что такое жизнь?» А? Как вам такие слова?