— Ну а как еще, Александре? Откуда же Бог тогда взялся?
— Он был всегда: Он же великий, всемогущий, предвечный… Это Он единым мановением воли сотворил мир духовный и мир вещественный.
— Как это — был всегда? И из чего сотворил?
— Был всегда — значит, был всегда, — улыбнулся Нежата. — Почему ты можешь представить, будто вещество было всегда, а в предвечном бытии Божьем сомневаешься? Я, например, не понимаю, откуда могли взяться стихии, небо и земля, если бы не сотворил их Господь.
— Из чего же Он творил, если ничего, кроме Него, не было? — хитро глянул на Нежату отец Михей.
— Из Своего желания, из Своей любви, — мягко пояснил Нежата.
— Разве же из желания и любви можно создать вещи?
— Он же Бог, Его желание не то, что желание человека. Посмотри, как разнообразен мир. Разве человек может придумать что-то, чего в мире нет? Что не похоже ни на что из того, что существует? А Бог создал всё — всё это разнообразие, не имея перед Собой никаких образцов. Разве такому великому Творцу нужно что-то еще, кроме желания творить?
— Ты путаешь меня, Александре, — отмахнулся старичок.
— Ты сам себя путаешь, — снисходительно проговорил Нежата. — Не может быть вещество предвечно или совечно Творцу. Разве бездушное, бренное и склонное к разрушению может быть больше, чем совершенный и всемогущий Бог?
— Ну так откуда же Он появился тогда, всемогущий и совершенный?
— Да зачем же Ему откуда-то непременно появляться? Он был всегда. Просто был всегда! Что тут непонятного?
— Нет, непонятно, — вздохнул отец Михей. — Откуда Он взялся, если не было ничего. Вот если как черви в сыре, тогда — да.
И хотя Нежата, побывав у Ариши и почитав ее энциклопедии, знал, что червяки тоже не самозарождаются в сыре, а вылупляются из яиц мух, он не стал больше спорить, только переспросил:
— А откуда взялось вещество?
— Было. Было всегда.
Нежата невесело хмыкнул:
— Отче, я никому не скажу о твоих опасных речах, но и ты молчи. И молись Богу, чтобы Он вразумил тебя. Я тоже буду молиться…
Он завернул червивый сыр в тряпицу и пошел на берег Мирожки. Солнце пригревало, развесистая старая ива, по которой они еще с Незнанкой в детстве лазали, склонялась к воде задумчиво, смиренно подставляя широкий ствол. Нежата взобрался на дерево, бросил сыр в реку. Глядя на круги, разбегающиеся по воде от белесого кусочка, он подумал, что удивительно, как Юньфэн когда-то поверил ему, прислушался к его словам, обратился к Богу. Но тут не было никакой его заслуги, хотя порой Нежате и казалось, будто он так хорошо объясняет, что Юньфэн слушает и понимает. Нет, просто Господь открыл для него это сердце, этот пытливый разум, ищущий истину.
Разве не так же хорошо он объяснял отцу Михею? Вразуми его, Господи, и помилуй! Надо же такое придумать! Сыр и черви…
Глава 17. Кто любит лотос так, как я люблю
Эпиграф
В самом деле, для любящих недостаточно одного лишь соединения друг с другом душою, они не довольствуются этим для утешения себя, а нуждаются и в телесном присутствии друг подле друга, и если это не происходит, то исчезает немалая доля радости.
Свт. Иоанн Златоуст, Письма Олимпиаде, письмо 2
Нежата и представить не мог, что можно так скучать по живому человеку. Каждый день он всем существом ощущал тысячи тысяч ли, разделяющие их с Юньфэном.
Но у Нежаты было к кому пойти с этой болью, а Юньфэн? Как там Юньфэн? Идет ли путем, на который встал? Не запутался ли, не отвернулся ли от Бога?
— Помоги, помоги ему сердце держать открытым для Тебя!
И сердце Юньфэна было открыто. Временами там гулял сквозняк, но по временам его касался теплый благодатный ветер.
И все же эта тоска не проходила. Она утихала, прячась за повседневными заботами, но порой обрушивалась на Юньфэна соленой волной, перекрывала воздух и свет, заставляя его съежиться в уголке кабинета и перечитывать, перечитывать письма Чжайдао, воскрешая их разговоры. Юньфэн перебирал бережно хранимые упражнения Нежаты в каллиграфии от самых первых, робких и забавных, до последних, достойных встать в ряд с лучшими образцами.
Только от этого ему не становилось легче. И когда невозможно было терпеть, Юньфэн отправлялся в горы Линьинь к старичку Цуйчжу-иньши.
Тот встречал его неизменно приветливо, но порой укорял за стремление полагаться на людей:
— Человеческая помощь лишь тень: нельзя на нее надеяться. «Мне же прилеплятися Богови благо есть, полагати на Господа упование мое» [1]. А то придешь однажды, а я помер. Как бы не впасть в отчаяние.
Беседы с Цуйчжу-иньши помогали Юньфэну вернуться к себе.
Однажды он встретил у старца Ди-тая.
— Господин Ао! Рад видеть вас в добром здравии.
— Я тоже, тоже рад встретиться с вами, господин Ди-тай.
— Вы чем-то опечалены?
— Он все скучает по нашему Чжайдао. — покачал головой Цуйчжу.
— Нет-нет, — поспешно вставил Юньфэн. — Я давно привык к тому, что его нет рядом.
Ди-тай хотел было что-то сказать, но просто кивнул, соглашаясь.
— Хотелось бы узнать, как он там, — тихо обронил Юньфэн. — Все ли хорошо.
Ди-тай прикрыл глаза и сидел так некоторое время. Все молчали, дыша наполненной блаженной тишиной. Потом Ди-тай взглянул на Юньфэна и улыбнулся:
— У него все прекрасно, господин Ао. И он тоже часто о вас вспоминает.
— Хотел бы я тоже так уметь… — вздохнул Юньфэн.
— Но и в таком умении мало утешения, — возразил Ди-тай. — Я могу видеться и говорить с моим ненаглядным Чуньюем, но мне всегда хотелось бы большего. Ведь для любящих недостаточно соединения душ, так в этом мало утешительного для тех, кто нуждается и в телесном присутствии друг друга[2].
Они долго еще говорили каждый о своей печали и понимали друг друга как себя. Господин Цуйчжу только головой качал:
— Ладно уж, господин Ао, он человек, но ты, Ди-тай-гэгэ! Ты-то с чего так убиваешься?
— Чем дольше живу на земле, тем больше становлюсь земным, — с горечью ответил Ди-тай. — Но Владыка молчит об этом. И Тайфэна теперь я не могу бросить. Впрочем, «если кто умеет любить искренно, если кто знает силу любви, тот знает, о чем я говорю[3]».
— Бренное, чувственное, человеческое… — вздохнул Цуйчжу-иньши и вышел, взмахнув рукавом. Из-за дверей послышался его строгий голос: — Ложись спать, Юньфэн. У тебя сегодня был долгий день: надо отдохнуть. Завтра еще поговорите.
И господину Ао — важному чиновнику, удостоенному лицезреть государя — ничего не осталось, как послушаться этого старичка.
Юньфэн был взволнован встречей с Ди-таем, беседой с ним. Перед ним снова встали воспоминания о поездке в Хэнань с Чжайдао. И слова Ди-тая не казались ему просто утешительными словами: за ними стояло нечто непостижимое. Возможно, Ди-тай на самом деле видел Чжайдао там, в далекой стране за морем Бэймин, за горами Куньлунь… Юньфэн думал, что не уснет, однако сон коснулся его, едва он, помолившись, закрыл глаза.
Сновидение, пришедшее этой ночью, было необычайно реальным. Сначала Юньфэн с высоты птичьего полета увидел белый город: белые стены, белые церкви — их Юньфэн узнал, они уже прежде снились ему — белый снег, укрывший маленькие черные дома и широкую реку, растворивший в своей белизне россыпь пестрых человечков, суетящихся внизу.
Затем он оказался в тесной комнатушке. Пахло деревом, дымом, сухой травой. Вверху, в углу, мерцал медовый огонек.
— Юньфэн-сюн, ты здесь! Так удивительно, — окликнул его Нежата.
Юньфэн обернулся и увидел его — своего Чжай-эра. В полумраке он сразу узнал его сердцем, потом лишь заметив, как тот изменился, отпустив бороду.
— Узнал меня? — улыбнулся Нежата.
Юньфэн лишь кивнул, не найдя слов.
— Я скучал, — продолжал Нежата. — Как ты живешь? Как красавица Шаньхуа? Не вышла замуж? Как малыш Вэньцунь? Мальчик или девочка?
— Столько вопросов, — усмехнулся Юньфэн, не сводя глаз с друга. — Шаньхуа и правда выросла красавицей и уже просватана. Выбрали счастливый день. Жених, кажется, хороший. Сюэлянь выбирала. Наш мальчик Вэньцунь умный и талантливый. Ему десять лет, но, думаю, через пару лет сможет сдать государственный экзамен. Впрочем, все это не важно, Чжай-эр! Скажи, как ты живешь? Здоров ли? Сыт ли? Всем ли доволен?
— Я всем доволен, Юньфэн-сюн. Здоров и сыт. Господь послал мне духовника! Отец Прокопий, друг моего отца Авраамия, взял меня под свое крылышко. Так что у меня есть наставник. Правда, он очень старенький, наверное, скоро отойдет ко Господу: сильно хворает в последнее время.
— Но ты-то? У тебя все в порядке?
— Конечно. Вот, книги переписываю.
— Целыми днями?
— В храм хожу. Еще ученика взял. Мальчика-сиротку. Убежал сейчас на салазках кататься с ребятами из Завеличья.
Юньфэн вздохнул:
— Словом, ты не тоскуешь, не сожалеешь о прошлом.
— Я очень скучаю по тебе, Юньфэн-сюн, по нашим разговорам, по книгам, по прогулкам, по прекрасным пейзажам. Часто вспоминаю. Каждый день.
— Каждый день? — переспросил Юньфэн. Он-то вспоминал, кажется, каждый миг. — Не хочешь вернуться?
— Уже не смогу, даже если и захотел бы.
— И то верно, — согласился Юньфэн. — У нас сейчас неспокойно.
Они замолчали, думая о бедствиях, сотрясающих мир.
— Ты ведь по-прежнему сочиняешь стихи? Не порвал струны на цине, подобно Бо Я[4]? — спросил вдруг Нежата. — Прочти мне что-нибудь.
Юньфэн, усмехнувшись, сжал его ладонь:
— Что ж, слушай:
Холод моря Бэймин,
Одиночество гор Куньлунь,
Сновидение, миф,
Целый мир, обращенный в золу:
Я ее достаю
Из остывшей жаровни в углу,
Где находит приют
Заблудившийся солнечный луч,
Прорастая сквозь ил —
Белый лотос — он хрупок и чист.
Не испачкает пыль
Заходящего солнца лучи —
Твой привет для меня
Из-за пиков пустынных Куньлунь —
Эти отблески дня,
Что, не грея, горят на полу.
А с течением дней