– Оль, я об этом сейчас даже слышать не хочу. Какая мне к чертям собачьим конференция, когда у меня такое в жизни творится?
– Ладно, тогда второе: у твоей мамы есть мой номер, рано или поздно она мне позвонит. Что мне ей сказать?
Я пожала плечами, подозрительно косясь на отвратительно жирную колбасу на тарелке.
– Ешь, через двадцать минут выходить уже надо.
– Не. Я не хочу есть.
– Вообще? – подруга округлила глаза, зная мое обыкновенное любовное отношение к «топливу».
– Да. Что-то меня на хавчик вообще не тянет.
– Это после вчерашнего?
– Смотря о чем ты, – сцепив руки, я вытянула их над головой, хрустя позвонками и разминая шею.
– Ну не из-за пива же это?
– Ты смеешься, что ли? Чтобы меня из-за одной бутылки потом от еды воротило?
– Значит, у тебя на нервной почве переутомление организма.
– Наверное, – кивнула я. – Потому что я только проснулась, а уже до хуя устала.
Шутка сработала на ура – засмеявшаяся Ольга теперь будет хотя бы не так переживать за мое внутреннее состояние, которое на самом деле оставляет желать лучшего.
На самом деле я ошибалась – усыпить Олину бдительность было не так уж просто, и парой шуток, пусть и смешных, не обошлось. Она всю дорогу по пути в универ настороженно поглядывала на меня, пытаясь определить настроение, и если надо – подбодрить. Чуткая она очень, а я слишком груба от природы. Что держит нас вместе? Вот вопрос.
Я смотрела в окно, думая о своем плачевном положении, о том, что мать меня никогда не любила, как должна любить мать своего ребенка; а замечая на себе пристальные взгляды подруги, грустно улыбалась краем губы, не в силах ничего произнести вслух, стараясь одной мимикой уверить ее, что в порядке.
Разговаривать сейчас не хотелось – хватало музыки, играющей в наушниках, чтобы понимать, что я унылое говно, и жизнь моя – не жизнь вовсе, а серая тень. В груди зашевелилась любовь, в мозгах немного посветлело, и до меня неожиданно дошло, где я, куда еду, что буду делать сегодня, как жить дальше.
– Оль, я ведь по Корнеевой не готова совсем. Поможешь, если че?
– Конечно. Чем смогу, помогу.
– Спасибо тебе.
Первые две пары я откровенно кемарила на парте, не обращая внимания на осуждающие взоры преподов – у этих можно, они нормальные, всегда входили в мое положение, ведь я особенная студентка, все как-то негласно это понимали. Но подошла пара Корнеевой, и мне пришлось заставить себя взбодриться, окатив лицо холодной водой в сортире.
– Как думаешь, почему Галя перестала ходить на занятия? – спросила Ольга.
– Не знаю, – я пожала плечами, вспоминая о своем недавнем враге, судьба которого сложилась очень уж печально. Печально не для меня.
– Точно? – прищурилась Ольга.
– Точно, – заверила я.
Раз очередное заявление на меня еще не написано, и меня не повязали мусора, значит, до Гали наконец-то дошло, что тягаться со мной у нее силенок не хватает. Главное, чтобы никто не связал ее исчезновение со мной и не стал докапываться, где она сейчас. Неожиданно к нашей парте подошла староста и встала ровно напротив меня:
– Привет, девчонки, тут такое дело: Покидченко в больницу попала, надо бы сходить, проведать, все-таки одногруппница.
– Да ты что? А что с ней? – Ольга замерла, как громом пораженная. Я молчала.
– Открытые переломы обеих рук, – траурно объявила староста, а Оля повернула ко мне голову.
– Ужас, – согласилась я безэмоционально. – Как же она так неаккуратно?
– Да вот, сказала, что на лестнице оступилась и катилась до самого пролета.
– Я не смогу к ней пойти. Ольга тоже. Если надо, мы скинемся на какие-нибудь там апельсинки.
– Нет, если вы не можете, то не надо, – с каким-то даже облегчением сказала староста и вдруг понизила голос, – вообще, если честно, к ней никто не хочет идти – она же ни с кем из нас не общалась. А ты с ней комиссию сдавала, все такое. Вот я и подумала. Слушай, Ян, я тут услышала краем уха. А это правда, что твой новый научный руководитель – Константин Сергеевич?
Меня скривило так, будто я лимон без кожуры одним махом съела: староста снова произнесла его имя томно, с какой-то потаенной негой, да еще и перебирая пальцами кулон на голых ключицах. Отвратительно.
– Ну. Да. А что? – я подняла на неё недовольный взгляд.
– Да так, ничего. Просто не знала, что их можно менять вот так просто, посреди учебного года, – в голоске прорезалась не то зависть, не то презрение, не то все вместе.
– Я тоже не знала. Оказалось – можно, если очень хочется, – улыбаясь, я заметила, как у нее дернулась губа, блестящая тонкая алая губа, и решила поддразнить еще больше. – А тебе-то какое дело?
– Ну я же староста, должна быть в курсе, – прикрываясь полномочиями, оправдывалась она. – Если очень хочется, говоришь? А кому именно должно хотеться?
– А вот этого я тебе точно не буду рассказывать, – складывая руки на груди, я откинулась на спинку и вызывающе посмотрела на нее, вскинув брови.
Не знаю, чем бы кончился этот маленький межличностный конфликт, назревающий во что-то серьезное, потому что все уже притихли и слушали только нас, если бы в аудиторию не вошла Корнеева, раздавливая всех своим авторитетом и одними глазами приказывая разбежаться по сусекам. Староста молча ушла за свою парту. Наверное, подумала, что проиграла сражение, но не войну. Но я-то знала, что и войну она мне проиграет.
– Здравствуйте, студенты, – гнусавым и сухим голосом поздоровалась Корнеева, занимая кафедру.
– Я даже не хочу знать, что это была за «лестница», – шепнула мне Ольга, и тут же уточнила, – я про Галю.
– О чем ты? – я развела руками. – Тебе же ясно сказали – несчастный случай.
– Ага. Конечно. Смотри, узнает об этом кое-кто, тоже догадается, не дурак ведь, сведет концы с концами, и тогда тебе…
– Так, разговоры прекратили быстро, – посмотрела на нас Лариса Александровна. – Сегодня у нас практическое занятие по произведению «Защита Лужина». И для того, чтобы проверить, читали вы или нет, и сразу отмести в сторону тех, кто не знакомился с текстом, вначале маленькая контрольная по содержанию.
Пиздец подкрался незаметно, подумала я, пока она раздавала вопросы.
– Так, вы, – она ткнула пальцем в Ольгу, – отсаживайтесь от Гарзач на другую парту.
Ольга посмотрела на меня взглядом «извини, что не смогу помочь» и пересела, а я получила вопрос. Один-единственный. И я, конечно, не знала на него ответа.
Когда подошло время сдавать листочки, выяснилось, что вся группа, кроме Ольги, не готова сегодня к практическому. Корнеева решила, что это бойкот, который мы приплюсовали к заявлению против нее на имя декана, о котором она, скорее всего, уже знала, и рассвирепела.
Прооравшись, она вылетела из аудитории, хлопнув дверью так, будто собиралась вынести ее с петель. Едва она покинула аудиторию, я захлопала в ладоши: обожаю, когда людей, которых я ненавижу, кроет злоба. Кажется, я одна из всей группы была так рада бешенству Корнеевой: все притихли, как мыши, уткнувшись в свои тетрадки и понурив головы.
– Эй, вы чего такие грустные?! – звонким голосом спросила я и снова захлопала в ладоши. – Здорово же!
– Че здорово-то? Сейчас всем реферат влепит!
– Да ну и что! Зато смотреть, как ее бомбит – бесценно!
– Ты слишком громко хлопала. Наверное, она услышала, – заметила староста, и тут Корнеева вернулась с папкой, снова хлопая дверью.
– Значит так, раз вы сегодня не готовы, бессовестные, я сейчас читаю лекцию, а на следующий раз провожу практическое, и только попробуйте мне его сорвать – пожалеете, что на свет родились. Безобразие. Каждый получает по четыре реферата, а я пишу на вашу группу докладную на имя декана. Все, детские игры кончились. Я не допущу в этот раз такого беспредела, который в том семестре устроила Гарзач. Деловая, вы посмотрите на нее! Если я не допускаю человека к зачету, это значит, что он должен слушать курс заново. А она сдала, видите ли!
Для меня это высказывание в мой адрес было все равно что красный флаг для быка: я приняла вызов.
– Каждый решает свои проблемы, как может, Лариса Александровна, – открыто улыбаясь, я смотрела прямо на нее, а она, в бешенстве, на меня. – Я, будучи Вами не допущена, сдала на четверку. Как же так? Может быть, Вы меня недооценили из личной неприязни? Или Вы просто плохой педагог? Плохой человек? Зато, знаете, комиссия мне хотя бы ничего купить не предлагала.
Корнеева стала пунцовой, открывая рот, чтобы выгнать меня. Но я ее опередила и поднялась сама.
– Вон отсюда, – ненавидяще прошептала она в умершей от страха и шока аудитории.
– Да ради бога, – я пожала плечами и взяла сумку, но остановилась у самой двери, чтобы окончательно подпортить ее настроение, как она однажды подпортила мне нервы; уйти по-английски я не могла. – Вы самый субъективный преподаватель, которого я встречала. К тому же Ваши лекции очень нудные и скучные. Вы не умеете заинтересовать студента предметом. Может, Вы и хороший лектор, но педагог из вас никакущий. И поверьте, каждый в этой аудитории считает так же. Просто помалкивает в тряпочку, чтобы допуск получить. Да, и еще: каждый решает свои проблемы, как может. Я вот свою решила, и даже Вы не смогли мне помешать. А Вы свою уже вряд ли решите – да и поделом. Не надо было делать из института магазин косметики, а знания оценивать кремами и масочками.
У нее просто окаменело лицо, и я не стала дожидаться, пока Корнеева отвиснет и взорвется, как вулкан, и молча вышла из аудитории, тихонько закрыв за собой дверь. Там еще с минуту царило безмолвие, а дольше я слушать не стала – пошла в ближайший переход и купила себе новую сим-карту, чтобы времени зря не терять.
Стопроцентный недопуск и в этом семестре по ее дисциплине меня уже мало волновал: на душе было свободно, как никогда. Я высказалась, я насолила ей, даже не употребляя матов и бранных слов, и теперь мне легко, словно с души сняли каменные оковы. На ее занятия я все равно буду ходить: только из-за того, что она не может меня видеть, я не пропущу ни одной ее пары. Раз она меня так не переваривает, будет видеть чаще, чем мать родную. Все равно выставить меня просто так она не имеет права: посещать занятия может хоть бомж с улицы, это желание студента. И у меня оно есть.