– Здравствуйте. Константин. Сергеевич.
– Я могу войти? – серьезно спросил он. От его тона мне поплохело еще больше. Как же не вовремя тебя принесли твои братья-черти!
Я пожала плечами: впускать не хотелось, а прогонять уже глупо. Довлатов сделал всего один шаг внутрь, пригибаясь, чтобы не задеть затылком проема (рост!), закрыл за собой дверь и сложил руки на груди, встав в позу.
– Потрудитесь мне объяснить, что происходит, – требовательным тоном заявил он, чуть поднимая заросший подбородок и награждая меня обвинительным, вызывающим взглядом.
– А что происходит? – хрипло спросила я, растирая ладони за спиной, чтобы на них не осталось и следа крови.
– Почему Вы прогуляли больше недели занятий? У Вас совесть есть вообще? Я отвечаю за Вас головой, а на Вас уже стопка докладных, к тому же разъяренная Лариса Александровна. А Вы как сквозь землю провалились – никто не в курсе, где Вы и появитесь ли еще.
– Я болела. Болею, – поправилась я. – Необязательно сюда приходить, чтобы это узнать.
– Да уж нет, обязательно. Вы бы хоть предупредили кого-нибудь. Чтобы не было проблем. Взяли нечто вроде… больничного.
– Если Вы пришли сюда мне советы давать, то я в них не нуждаюсь.
– Да Вы никогда ни в чем не нуждаетесь, Гарзач. Почему Вы держите руки за спиной? – вдруг спросил он, делая шаг ко мне.
– Не надо, – я отрицательно покачала головой. Больше всего на свете не хотелось, чтобы он увидел мою кровь. Какой позор.
– Я слышал кашель, когда подходил к блоку, – признался он. – У Вас что-то серьезное?
– Нет.
– Больше недели нет на учебе – легкая простуда?
– Да.
– Вы бледная и изможденная. Покажите руки.
– Нет.
– Покажите мне руки! – крикнул он, почти рыча, и неожиданно метнулся ко мне.
Я набрала воздуха, чтобы закричать в ответ, но тут же пожалела об этом – легкие сжало и не собиралось отпускать. Согнувшись пополам, я взорвалась захлебывающимся кашлем. Такого сильного приступа еще не было, у меня даже в глазах потемнело. Когда я снова обрела зрение, Константин Сергеевич придирчиво рассматривал мои ладони, вцепившись в них так, чтобы я не могла полностью свалиться на пол.
– Да Вы совсем с ума сошли! – взревел он не своим голосом, так страшно и близко, что я с ужасом вспомнила гнев отца.
Довлатов закинул мою руку себе на плечо, поддерживая меня в вертикальном положении, а я продолжала сокращаться от хрипа и уже практически задыхалась. Язык вываливался наружу, но мне казалось, что сейчас за ним потянутся все мои внутренности. Самое удивительное, что Довлатов продолжал находиться ко мне так близко, практически убедившись в том, что у меня туберкулез. Почему он не боялся подцепить заразу? Ведь у него дети!
– Ингалятор нужен?!
Я отрицательно помахала головой, стараясь выговорить, что это не астма, но ничего не получалось сказать.
– Покажете, где Ваша комната, – решился он, и в один миг я оказалась в горизонтальном положении.
Думать о том, что сам Довлатов несет меня на руках, было некогда – жизнь фактически проносилась перед глазами. Настоящий момент не имел значения. Руками я закрывала рот, подавляя стремящийся вырваться воздух с кровью, и ни в коем случае не держалась за мужчину, не обхватывала шею руками.
Константин Сергеевич положил меня на кровать и достал сотовый, спешно набирая номер и зажимая трубку между головой и плечом, а сам нагнулся надо мной и старался повернуть к себе лицом – я упиралась. Оказавшись на своей постели, я тут же отвернулась лицом к стене, чтобы он не видел моего болезного уродства, и изо всех сил давила приступ в зародыше, то задерживая дыхание, то возобновляя, но медленно, осторожно. Пока я боролась с организмом, Довлатов успел поговорить по телефону, схватить табуретку и сесть у кровати, не отрывая руки от моего плеча.
– Скорая сейчас приедет. Вам лучше?
Я сдержанно, но сипло дышала, вздрагивая при каждом выдохе. Отвечать не могла физически. Лишнее движение, звук – и все может возобновиться.
– Яна, – позвал он, робко прикасаясь к махровому плечу. – Повернитесь ко мне, пожалуйста.
Я не отреагировала, судорожно собирая мысли в одной точке.
– Зачем же Вы так долго тянули? Почему запустили до такой степени? Я так и знал, что с Вами что-то серьезное.
– Это. Не. Тубер, – отрывисто проговорила я, боясь вновь захлебнуться.
– Я знаю, Яна. Знаю. Молчите, если тяжело. Скорая приедет – будет легче.
Я закрыла лицо рябыми от крови руками и неимоверными усилиями сдержала вырывающиеся слезы – как же было стыдно за все это перед ним!
– Успокойтесь. Я с Вами посижу. Вас заберут и вылечат. Все в порядке будет, – он будто уговаривал сам себя.
– Надо. Одеться, – прохрипела я, приподнимаясь.
– Лежите, – он остановил меня, сжимая предплечье тяжелой рукой. – Я сам. Сделаю.
С горем пополам он помог мне одеться, отшвырнув Ольгин халат куда-то себе за спину. И тут уж было не до профессиональной этики и приличий: мы оба это понимали. Нельзя стесняться своего тела, когда речь идет о здоровье. Я опиралась на него, чтобы помочь, приподнималась над кроватью, неизвестно откуда накапливая силы. Он лишь головой грустно покачал, увидев мои ключицы.
– Как же Вас истощила болезнь. Кожа да кости.
Я стеснялась поднять глаза на человека, который помогал мне переодеться. И шрамы мои он тоже увидел – и не отвел глаза. Я смотрела на свое болезненно бледное и изможденное тело, опустив голову так, что ширма нечёсаных волос закрывала пол-лица. А мне только этого и требовалось – хоть какой-то ограды от его лица рядом с моим. Так стыдно за свою слабость и беспомощность мне еще ни перед кем не было.
– Лежите, – приказал он строго и прошел к окну. – Вы были у врача?
– Да.
– Что у Вас?
– Воспаление легких.
Я поняла, что не сумею солгать ни на один его вопрос, когда Довлатов повернул голову, хмуря брови и глядя исподлобья. Это единственный человек, перед которым мне стыдно лукавить и отмалчиваться; его напор требует только честности, и я исключительно искренна с ним, хотя всегда жалела об искренности.
– Почему Вы не в больнице? Воспаление – это серьезно.
– Я не люблю больницы.
– А кто их любит? Здоровье важнее. Куда смотрят Ваши родители?!
– Они ничего не знают.
– То есть?..
– Я из дома ушла.
Он помолчал, мрачнея на глазах.
– Как давно?
– На позапрошлой неделе.
– Откуда деньги на общежитие?
– Работала.
– В таком состоянии?
– Тогда мне было легче… – попыталась оправдаться я.
– Вы только все усугубили, судя по всему. Совсем себя не бережете. Где за такой короткий срок успели заработать?
Я спрятала изуродованные трудом ладони, засунув их под бедра, но он печально усмехнулся, заметив это.
– Можете не пытаться – я видел мозоли. Мой вопрос: как Вы их получили?
– Машины разгружала.
– Что-о?! – он полностью развернулся, повышая голос, а я скривилась. Во взгляде карих глаз металось бешенство на рвущейся цепи. – У вас есть голова на плечах? Вы понимаете вообще, что это мужская работа?! Вы с ума сошли, чуть себя не загубили! Грузчиком работать с воспалением легких – подумать только! – Довлатов сам не заметил, как перешел на грубый крик, возмущенно жестикулируя. Его голос меня действительно напугал, заставляя сжаться, обхватив колени руками.
– Зато это быстро и прибыльно, – осадила я его, решив дать отпор. – Чего Вы так кричите? Вам-то вообще какое дело до того, где я работала? Зачем приехали?
– Как это зачем? Вы пропали, а пропажу ищут. Я человек и исполняю в первую очередь свой гражданский долг – помогаю Вам.
Ах, гражданский долг? Выставить бы тебя отсюда, законопослушный ты гражданин, да нет сил подняться.
– Яна, Вы не перестаете меня неприятно удивлять, – задумчиво проговорил он, пристально глядя на дорогу за окном – выжидал карету скорой помощи.
– Я же говорила, Вы еще слишком плохо меня знаете.
– Мне и этого хватает, я шокирован Вашей стойкостью.
Смертельно обидевшись на него из-за фразы «гражданский долг», я отвернулась лицом к стеночке и так и пролежала молча до приезда скорой, не обращая внимания на обращения типа: «Как вы себя чувствуете?», «Яна, не молчите» и «Кажется, приехали. Пойду, встречу».
Когда он вышел, я лежала с широко распахнутыми глазами, не моргая, и думала о том, что теперь будет. Безумно хотелось подняться и закрыться изнутри, пока он не вернулся, но не был сил. Он все узнал, все до последней капли. Я боюсь не отвечать на его вопросы, боюсь врать ему. Почему? Этого не могу знать. Довлатов помогал мне из самых добрых побуждений, может, я его настолько уважаю за доброту? Но можно ли уважать человека тем самым восхищенным трепетом ученика перед учителем, после того, что уже было? Я вспомнила пощечину, банку краски, то, как он помог мне переодеться несколько минут назад, и зажмурилась от волны стыда, накрывающей, как одеяло.
Довлатов вернулся, беспокойно и непрерывно что-то объясняя фельдшеру (я не прислушивалась), и лично переложил меня на носилки, не доверив это дело двум санитарам. Так меня и вынесли из общежития, загрузили в машину скорой и повезли в больницу. Константин Сергеевич поехал за нами на своей машине, что я узнала от медбрата.
– Ваша фамилия случайно не Гарзач? – спросил фельдшер, делая мне укол.
– Так точно, – выдавила я, чуя поднимающийся жар.
– Ну понятно. А мы Вас и так ждали. Лечащего врача надо слушаться.
Ну вот, уже и в медицинском коллективе себя зарекомендовала, – вздохнула я.
Меня почему-то положили в одиночную палату, хотя ни полиса, ни даже просто паспорта у меня с собой не было. В белой больничной пижаме, накрытая одеялом, я лежала на спине, до предела повернув голову к окну – за жалюзи стоял Константин Сергеевич, на руках что-то объясняя моему лечащему врачу, тому самому, который разрешил мне лечиться дома.
По лицу Довлатова можно было сразу понять, насколько он обозлен и раздражен безрассудным поступком доктора – тот молча слушал и отшатывался от преподавателя каждый раз, как только видел взлетающую руку. Довлатов так жестикулировал, что мог ненароком и прибить врача своими хлыстами. Мужчина в белом халате вообще казался крошечным рядом с ним – КамАЗ на фоне БеЛАЗа. Неожиданное сравнение, возникшее в воспаленном мозгу, но как точно оно отражало реальность.