– Смотри, куда прешь! – обозлилась я, краем глаза машинально заглядывая в палату: дверь на автоматическом режиме медленно закрывалась, щель становилась все уже, а мои глаза, наоборот, все больше расширялись от того, что я увидела внутри.
– Девушка, осторожнее. Не ходите под дверями.
– Стой. Кто там лежит – в этой палате?
– Бедняга какая-то. Обе руки сломаны у девочки. Спать не может от боли, вот – снотворное приходится давать да обезболивающее колоть.
– Спасибо, – покивала я. – Фамилия ее не Покидченко случайно?
– Галина Покидченко, да. Знакомы?
– Более чем. Я зайду, да?
– Ну, вообще не положено… А это не Вас сюда привез такой импозантный мужчина с бородкой?
– Меня. А что?
– Познакомь, и я никому не расскажу, что ты посещаешь больных в неположенное время.
– Охренела? Губу закатай. Стану я тебя со своим женатым дядей знакомить.
– Блин. Жалко, – она и действительно закусила губу. – Ладно, иди. Думаю, ничего страшного. Но если врач узнает, я тебя не видела.
– Пойдет, – согласилась я, распахивая дверь, а медсестра быстренько убежала от греха подальше.
На койке лежала Галя, и я задалась вопросом, как смогла узнать ее из коридора, если сейчас, вблизи, не узнавала ее – она выглядела еще хуже, чем я на пике болезни. Синюшние мешки под глазами, изможденное лицо, мутный взгляд, свалявшиеся от долгого лежания волосы. Обе руки в гипсе, зафиксированы креплениями в висячем положении. Грудь как будто ввалилась внутрь, тело почти незаметно под одеялом, голова откинута на подушку.
– Яна? Ты что здесь делаешь?
– Да вот. Воспаление легких. Как ты?
Мне стало так жаль ее. Так совестно. Волной тошноты подступило к горлу отвращение к себе: как быстро психологическое становится физическим, подумать только. Настолько было ужасно то, во что Галя превратилась по моему желанию, что я вновь возненавидела себя с прежней силой. Я не могла смотреть на нее, но заставляла себя, будто наказывая этим. Слишком легкое наказание для такой, как я.
– Плохо, – грустно улыбнулась Галя. – Мир тесен, получается?
– Очень, – согласилась я, подходя ближе. – Даже чересчур.
– Довольна результатом?
Я помолчала, глядя ей в глаза, наливающиеся слезами. Мне и самой хотелось заплакать. Я никогда не искуплю этот грех. Никогда.
– Не хочу возвращаться к прошлому – слишком много всего поменялось. Но не надо было тебе… делать того, что ты сделала. Я же предупреждала.
Пока я говорила, Галя уже давилась слезами и всхлипами в открытую, не стесняясь меня. Но едва я замолчала, она неожиданно засмеялась, и столько в этом смехе было горечи, боли, явственной агрессии и беспомощности, что мне стало страшно. Передо мной лежал тяжело раненый, но не убитый мною зверь, с психологической травмой на всю жизнь, а я будто пришла лишний раз насмехаться над ним, поставить на него ногу, добивать слабого, лежачего.
– Почему ты смеешься? Прекрати.
– Знаешь, что самое смешное? – успокоилась она, снова пугая меня своим голосом. – То, что я этого даже не делала.
– Ну если не ты, то кто же?
– Это наша староста. Я видела.
Сложно описать ощущение, которое в тот момент посетило меня. Сердце проламливало ребра, проваливаясь все ниже и ниже: будто ворочался червь, отодвигающий внутренности в стороны, жрущий изнутри. Побежали мурашки – лично для меня в палате резко упала температура. Галя смотрела на меня выжидающе, с печалью и разочарованием.
– Ты врешь, – убежденно заявила я, сама в это не веря.
– Ты думаешь, мне есть смысл врать? После того, как я была без вины наказана? – спросила она таким тоном, что все сомнения полностью отпали.
Я бессильно рухнула на колени перед ее койкой, боясь поднять глаза на этого человека и увидеть в них смирение с болью, смирение с этим ужасным положением, в которое загнала ее я, а хуже всего – отсутствие ненависти ко мне. Я заслуживаю, чтобы меня ненавидели.
– Никто даже не позволил мне оправдаться. Все решили за меня, – ее слова добивали, хлестали по лицу. – Я так и знала, что ты подумаешь на меня. Я не успела рассказать тебе. О старосте. Она тебя ненавидит. Из-за него. Мне кажется, она в него влюблена.
– Есть ли у меня надежда на прощение? – я подняла голову, но не увидела ее глаз. Галя смотрела в стену, она была похожа на охладевший труп.
– Галя?
– Уходи, пожалуйста. Ты снова делаешь мне больно.
Став жертвой своей жестокости, я молча поднялась с колен и вышла из палаты, не дыша.
Всю ночь я не могла уснуть, подстегиваемая своими мыслями. Из груди как будто вырвали кусок мяса, а в дыру залили горячего, тяжелого дегтя. Вместо сердца. Вместо души. Мои внутренние лохмотья снова чудовищно истрепались. Но лишь благодаря одному человеку они продолжат болтаться там, внутри, в вечной надежде снова превратиться в нечто, что сумеет верить, любить, делать людям только добро.
Увидеть творение мести и гнева своих в том же месте, где мучаешься сам – разве это не ирония судьбы?
23. Агрегатное состояние
Агрегатные состояния вещества – состояния одного и того же вещества в различных интервалах температур и давлений.
Середина мая. Жара.
На улице люди ходят практически голые, едят мороженое, сладкую вату, пьют апельсиновые соки с мякотью и купаются в фонтанах. Детвора пугает голубей, родители покупают им сладкое и воздушные шарики. Цвет листвы на деревьях – невероятный, облачные горы на небе, как взрывы молочной пены с матовыми разводами, не двигаются с места на протяжении всего дня, и их пастельные перины затмевают все видимое пространство, отодвигая лазурь куда-то в космос. И пахнет летом.
А я, как последняя неудачница, стою у больничного окна и наблюдаю за всем этим сверху со своего больничного пьедестала, не имея права выйти наружу, влиться в этот праздник весеннего тепла и мира.
Не люблю толпу, но сейчас мне туда хочется, потому что меня этого лишили. Я грустно усмехнулась самой себе: дайте мне в руки, и я выброшу; спрячьте от меня, и я уничтожу весь мир, чтобы этого добиться. А вдруг то же самое с Довлатовым?
Ведь не может быть так, чтобы я стремилась к нему только из-за его недосягаемости: тогда мое чувство и гроша не стоит, а если я добьюсь, то потеряю всякий интерес. Нет, это не так – он доступен для общения, доступен для сотрудничества, доступен для того, чтобы попробовать влюбить его в себя – никаких стен вокруг себя он не строит: общается со студентами на равных, обедает с ними в кафе, может даже приехать в общагу. Только я не хочу даже пробовать.
Не хочу, потому что есть сотни таких дур, как я, которые пытаются добиться его внимания и взаимности, но видят безразличный взгляд. Не хочу быть одной из них, это позорно, бегать за преподом в огромной компании таких же, как ты, уподобляясь их глупости. Мне нельзя быть, как все, иначе я просто сойду с ума. Нельзя показывать симпатию к нему, особенно в его присутствии.
Продумывая это сейчас, я понимаю, почему с самого начала интуитивно отталкивала его от себя куда подальше. Мораль не позволяет мне представить нас вместе, хоть я этого очень хочу. Его жена и дети никуда, никуда не исчезнут, счастливого конца не будет в любом развитии сюжета.
Все настолько грустно, плюс ко всему добавилась моя роковая ошибка касательно Гали, которую я никак не смогу исправить и забыть. Довлатов может решить многие мои проблемы, чем он все время и занимается, но конкретно эту никак не решит – отрешенный взгляд Гали останется на моей совести и будет еще долго сниться мне по ночам. Кровь кровью смывают.
А на улице продолжалась идиллия. Два часа дня, самая жара, суббота. Почему бы и не погулять? Когда же ко мне придет Ольга, я уже подыхаю от безделья в этом морге. Обычно, когда мне скучно, я либо ем, либо делаю физические упражнения. Очень важно выработать такую привычку, чтобы время не пропадало зря, особенно с моей ленью.
Я раскрыла пакет с фруктами, который Ольга притащила вчера, съела банан, апельсин, внушительное яблоко, но все равно оставалось еще слишком много времени до процедур. И тогда я решила покачать пресс. Пофигу, что этим я могу сбить дыхание и растревожить подзажившие легкие, надо держать себя в форме, даже если лежишь в больнице – я тут уже жирком заплывать начала, а ведь и так далеко не худенькая. Валера говорит, что у меня «есть, за что подержаться», но даже это не погасило мои комплексы.
Я свернула одеяло вдвое, положила на пол, чтобы не было больно копчику, легла, закинув ноги на железную перекладину больничной койки, положила руки за голову и довольно резко начала жим. Двадцать подъемов уже были за плечами, когда, откинувшись на спину в очередной раз, я заметила, что дверь в палату открыта, и женская фигура в белом стоит в проеме вверх ногами.
– Здрасьте, – недовольно поздоровалась я, подтягиваясь к коленям, – что-то хотели?
– К Вам пришли, – сказала медсестра.
– Я никого не жду. Кто там?
– Мужчина какой-то. С большим пакетом.
– Не пускайте, – заявила я. До полтинника оставалось всего десять подходов.
– Не пустят – я сам войду, – снова картинка вверх ногами: мужчина делает шаг в палату, решительно отодвигает смущенную девушку в белом халате в сторону от прохода и замирает, увидев, что я продолжаю отжиматься, не обращая на него, красавца, никакого внимания.
Он был в белых кроссовках, джинсовых бриджах до колена с дебильными подворотами, коричневой футболке с логотипом «Metallica» – огромной, как парус, скрывающей его пивной живот, и с небольшой сумкой на лямке через плечо. Свободная одежда открывала темные волосы на руках-хлыстах и длинных ногах. На жилистых запястьях, как всегда, фенечки, на пальцах – серебряно-черные кольца с черепами, на короткой крепкой шее – деревянные кресты вперемежку с цепочками – что-то поверх футболки, что-то под ней. Загорел, да плюс еще от уличной жары разгорячился – влажные волосы прилипли к вискам, шее, лбу; лоснящаяся от пота кожа на открытых участках тела была матово-бронзовой. Интересно, подумала я, осматривая его в очередной раз, почему он в таком возрасте продолжает одеваться, будто ему двадцать? Это, конечно, его не портит, но как-то несерьезно.