Несмотря на то, что я кричала, надрывая силы, не проронила ни слезы от злости. Снова ощущалась прежняя ярость, от которой я уже отвыкла. Та самая, которая заставляет меня желать людям смерти. Я так хотела сейчас куда-нибудь, неважно, куда, пойти, побежать, кого-нибудь избить, неважно, кого, что-нибудь сломать – неважно, что… Но вместо этого всего лишь напилась вместе с друзьями, и наутро даже не помнила, как оказалась в общаге.
За одну вещь я сказала Валере особое спасибо – он так и не отдал мне сотовый на протяжении всей пьянки. Слава богу, иначе я бы точно совершила непоправимое, навсегда унизившись перед Довлатовым. Теперь я любила Валеру еще больше, за то, что он сознательно этого не допустил, как-то интуитивно обо всем догадавшись. Все-таки он чувствует мою душу получше остальных, и уж тем более лучше меня самой.
На следующий день я просто не пошла в универ, с утра мучаясь от головной боли и осуждающих взглядов Ольги, которая жутко обиделась на то, что была не в курсе, из-за чего я напилась. В общем, оставшись отсыпаться в общаге, я так и не включила сотовый, тем самым продинамив Константина Сергеевича.
Ничего, переживет. У него дела и поважнее есть, чем я, если он, конечно, в курсе, что его жена мне звонила. Хотя я в этом сомневаюсь: на дуру она не похожа, а хитрая провернет все за спиной у мужа так, что он даже не догадается, и не будет провоцировать на конфликт, наоборот, сделает все возможное, чтобы удержать его в семье, разбудить его совесть, показать, как его любят именно дома, а не где-то на стороне.
Как я могу думать о таком, представляя себя на месте его любовницы? Возможно ли это? Стоит ли мне представлять подобное? Просто смех. Его жена развела истерику на пустом месте. Зря переживает – он у нее крепкий орешек, и никто, блять, кроме нее, ему не нужен. И эта мысль так огорчила меня, снова, и снова, и снова, что я побежала в туалет, ощутив отвратительный позыв рвоты.
Больше никогда не буду столько пить, – говорю себе каждый раз и снова пью. Больше никогда не буду вспомнить, как мы с Довлатовым танцевали придуманный вальс, – уверяю я себя, и снова вспоминаю.
26. Античастицы
Античастицы – элементарные частицы, имеющие те же значения масс, спинов и других физических характеристик, что и их «двойники» – «частицы», но отличающиеся от них знаками некоторых характеристик взаимодействия.
Новая неделя – новая жизнь, – сказала я себе, представляя, как перестану гоняться за недоступным счастьем, перестану придумывать то, чего быть не может, научусь смотреть на Довлатова иными глазами – глазами исключительно студентки, и никого больше.
Начну жить по-другому, будто и не чувствовала к нему ничего, не смотрела на него, как на личного бога, не представляла его ровный профиль и бороду перед сном. Научусь хладнокровию, перестану страдать, буду беспристрастной, – лгала и внушала я себе, уверяла и умоляла я себя.
Тот, кто придумал начинать новую жизнь с понедельника, посмеется надо мной. Ведь он заранее знал, что эта формальность – просто отговорка, и ничего не изменится, как бы ты ни старался. Жизнь остается прежней, это мы делаем вид, будто меняем ее, чтобы тешить самолюбие иллюзорной властью над судьбой. Человеку это необходимо – чувствовать силу, превосходство над пространством, временем, роком судьбы; иначе и жить незачем. И каждый хоть раз хотел все в корне изменить в своей жизни. Я, со свойственным мне отрицанием любых закономерностей, не убежала и от этого. Но все началось уж слишком криво.
Утром понедельника меня, как всегда, пыталась добудиться Ольга.
– Яна, Яна, просыпайся. Я уже завтрак приготовила. Сколько же можно дрыхнуть?
– Оль, я не хочу сегодня никуда, – накрылась я подушкой.
– Да хватит уже прогуливать! Ты об учебе думаешь вообще, или только о гулянках своих? Не надоело бездельничать?
– Бездельничать? Это кто у нас бездельничает?
– Ты, кто же еще, – серьезно ответила Ольга. Я даже с кровати поднялась.
– Что ты имеешь в виду?
– Твои бесконечные прогулы и полное отсутствие подготовки, Яна. Вот, что.
– Вот с этим мне самой позволь разобраться.
– Пф. Да пожалуйста. Больше вообще тебя трогать не буду.
– И чего ты закипятилась-то?
– Да ничего! Мне надоело, что я все для тебя делаю, забочусь о тебе, как мать родная, а ты мне даже спасибо не скажешь!
– Оль, ну ведь это и так понятно. Я благодарна тебе за все! Ты просто пойми… я же, я… я не умею просто. Благодарить.
– А ты научись! Я пашу как лошадь по хозяйству, ты и пальцем не шевелишь! Я всю домашку даю тебе списать, думаешь, мне приятно, что от тебя потом никакой благодарности? Даже банального спасибо не дождешься! Что за потребительское отношение?
– А, то есть, вот так. А я думала, ты понимаешь, что моя благодарность к тебе – она не на словах, а на деле. Неужели ты этого не чувствуешь?
– Нет! Я этого вообще не чувствую!
– Ну, уж извини, что я такая неблагодарная свинья!
– Да знаешь, что, ты бы не прикрывалась самообвинением сразу, а посмотрела бы сначала на свое поведение.
– Если я такая плохая, зачем было говорить, что я – лучший человек, которого ты встречала? Зачем так тесно дружить и уж тем более жить со мной?
– Ну тут без комментариев. Можешь дуться, сколько угодно. Я все сказала.
– Я тоже. Я съезжаю.
– Да пожалуйста.
– И это все из-за того, что я не говорю спасибо вслух. Вот, какова цена нашей дружбе – легкая обида, и все – прошла любовь, завяли огурцы.
– Да ну тебя. Вечно ты все перевернешь с ног на голову так, что все будут виноваты, кроме тебя.
– Так и есть.
– Вот почему ты считаешь, что только твое мнение правильное?
– Да неужели это так непонятно? Потому что Я ВСЕГДА ПРАВА! Только я. А тот, кто этого не может признать, туп как дуб-дерево!
– Вот, какого ты обо мне мнения.
– Я тоже теперь знаю, что ты обо мне думаешь.
– Прекрасно.
– Разобрались, – стукнула я по спинке кровати, но Ольга уже скрылась за дверью.
В универ я поехала сама и, конечно же, опоздала. Сидели с ней раздельно и даже не разговаривали. Я решила, что буду теперь ходить и сидеть с Валерой, пока она не попросит у меня прощения, или пока хотя бы не осознает, что такого же человека, как я, ей больше нигде не найти, и обида ее ничтожна.
Я даже думать не могла, что могу быть виновата в этой ситуации – я никогда не виновата, потому что я всегда права. Неужели с этим действительно так трудно согласиться? Валера все понял без слов – он отлично разбирался в женской логике и в хрупкой женской дружбе. Мы-то с ним никогда бы не поругались из-за такой мелочи: два человека, называющие друг друга мудаками и не считающие это обидным. А Ольга просто слишком чувствительна. Она другая, не такая, как Валерка. И не только в силу половых различий. Порой я даже задумываюсь, кто из них мне ближе. Но сейчас и думать было не о чем.
Я с Валерой шла по третьему этажу, когда из кабинета кафедры русской литературы вылетела наша староста – красная, как ее помада, всклоченная, злая, и – плачущая. Увидев меня, она сделала такие глаза, будто наткнулась на люцифера во плоти. Вытирая слезы, которых стыдилась передо мной, она заговорила, вздрагивая так, будто минуту назад была на грани жизни и смерти:
– ТЫ… И ты все знала… Откуда? Кто тебе сказал?
– Ты о своих художествах? – я не стала строить из себя недопонимание, скрестив руки на груди.
Гребаный день. Сначала Ольга, теперь она. Они все сговорились попортить мне крови. Староста положила пальцы на мешки под красными от слез глазами, шумно выдохнула дрожащим воздухом, чуть-чуть закатила глаза и поморгала, стараясь таким образом успокоиться.
– Вот почему?.. – тихо спросила она, – почему именно ты… я не понимаю, что в тебе такого особенного, что он… так за тебя… всей душой…
И тут я поняла, что Константин Сергеевич на кафедре, и он только что устроил нашей старосте взбучку за ее грязные делишки. У меня перехватило дыхание. Я даже не знала, что ответить ей, что сделать, как быть – настолько была удивлена в тот момент, и расстроена – в общем.
– Ты не заслужила его внимания и любви… ты никакая! – крикнула она исступленно. – Почему ты, а не я?
– О какой любви ты говоришь? Это не повод меня оскорблять, – насупилась я.
– Да пошла ты! – эхо пронеслось по коридору, а староста медленно прошла мимо меня, направляясь к окну.
Она была настолько подавлена, ошеломлена, что ее даже не волновало мое присутствие – она как будто ничего не замечала вокруг. И я решила ее не трогать. По внешнему виду можно было сказать, что ей и так здорово досталось. И я подумала, что с нее хватит – она свое получила.
Мы с Валерой переглянулись и пошли на занятие. Староста отсутствовала. Кто-то нашептал, что она все полтора часа ревела в туалете. Меня это даже не тронуло. Поплатилась за ту злобу и отчаяние, что переполняли меня когда-то по ее вине. Каждому поделом. И кто установил справедливость? Снова он. Снова. Что же он такого сделал и сказал, что довел нашу хладнокровную, манерную старосту до такого антиэстетического, недопустимого в обществе состояния?
Я думала, что на этом удивительные вещи на сегодня закончатся. Но круто ошибалась.
К Довлатову я заходить не собиралась, хотя очень хотелось. Но ведь я пообещала себе начать новую жизнь, а это значит, должна удерживать себя от поиска внерабочих встреч с ним. Теперь отношения между нами строго «преподаватель – студентка», и никаких вальсов и ремней я ему больше не позволю.
С такими мыслями я спускалась по лестнице на улицу по окончании учебного дня. Посетило воспоминание о комиссии: я спускаюсь здесь же, стою рядом с курящим Валерой, на душе какая-то абстракция вместо радости от успешной сдачи, а потом мимо проходит Константин Сергеевич, и кожу будто обжигает с той стороны, где движется его тело. Точно такой же ожог, только больнее, я почувствовала и сейчас, когда заметила на себе внимательный, выискивающий взгляд женщины.