– Я понятия не имею. Может быть, сегодня.
– Что будет, если подозрения подтвердятся?
– Думаю, оперировать будут. А он чертовски этого боится и плачет. Даже начал делать вид, что у него ничего не болит, настолько боится больниц.
Я покачала головой. Как я его понимаю.
– Я, если честно, боюсь показываться ей на глаза. Тем более, это ваш ребенок, я к нему не имею никакого отношения. Это может вывести ее из себя.
– Не волнуйся. Я буду рядом. Ты имеешь отношение ко мне, а значит, и к моему сыну, и к дочке тоже. Ты должна знать их, а они – тебя. Я не собираюсь тебя скрывать, кто бы там что ни говорил. Да, это дерзость, да, наглость. Но мне кажется издевательством бросать тебя в одиночестве, когда у меня возникают проблемы личного характера, да еще и скрывать этим факт наших отношений. Все должны знать. И с детьми тебя познакомить надо было еще раньше. Мы с тобой не будем теперь порознь, в этом вся суть. Мои проблемы – твои проблемы и наоборот. Все общее. Мы ведь с тобой будущие супруги. А значит…
– …в одной упряжке, – перебила я с улыбкой.
– Да. И, что бы она ни говорила, просто не слушай, не принимай всерьез. Важнее, что я рядом. Я тебя не оставлю ей на съедение. Не реагируй на провокации. Не уверен на сто процентов, что они будут. Но все же. Она уже в курсе, что ты приедешь.
– Правда? – я округлила глаза, облизывая губы от волнения. – И что она?!
– Она ничего с этим не может сделать, кроме как уйти из больницы на время твоего визита. Но она не уйдет. Я ее знаю, назло останется.
– Вот черт, – расстроилась я. – Наверное, мне лучше… мне не стоит идти.
– Стоит. Я так хочу. А тебе нечего бояться.
– Но она ведь взбесится…
– Пусть. Зато правда будет снаружи, а не с изнанки. Пусть встретит эту правду лицом к лицу. Так ей будет легче принять ее окончательно.
Мы, наконец, подъехали к больнице, и я не без опаски вылезла из машины, тихонько хлопнув дверью, будто как только покину салон «форда», жена Довлатова на меня набросится и растерзает.
Каждая частица моего тела не хотела подниматься, но я взяла себя в руки, сжала кулаки и изо всех сил постаралась включить Яну-быдло, прущую напролом через жизненные неудачи, чтобы не показаться Косте трусихой. Конечно, мы не стали держаться за руки или входить в обнимку. Довлатов просто открыл передо мной дверь и вошел следом.
– На второй этаж. Двести седьмая палата, – сказал он мрачно, набрасывая белый халат сначала на мои плечи, затем и на свои.
Кажется, включить быдло получилось. Я шла по лестнице уверенно, уже представляя перекошенное лицо жены и продумывая свои действия в том случае, если она на меня кинется.
На втором этаже сидели двое: бесцветная женщина со следами слез на щеках и девочка лет десяти, не похожая ни на мать, ни на отца. Увидев меня, девочка поднялась и схватила маму за руку, одновременно прячась за нее. Катя встала с кушетки и резким шагом пошла нам навстречу.
– Как ты посмел? – выставив руку вперед, грозно закричала она. – Привести ее сюда! Как ты мог?! – приблизившись, она замахнулась на меня, и только я собиралась поймать ее руку, как вперед сделал шаг Костя.
– Тронешь ее – будет хуже, – спокойно предупредил он, и женщина сникла, опустив руки.
– Но это кощунство, это мерзко, – пискнула она едва слышно, вся как будто съежившись. – Приводить ее сюда – лишний раз показывать, насколько тебе неважна семья!
– Наша семья распалась, Кать. Очнись. Прими это. Мне важны мои дети, но не ты.
Ого! Насколько он суров с ней, подумать только! У меня мороз пошел по коже, когда я увидела выражение ее лица после этих слов. Как женщину мне стало ее очень жаль. Страшно представить, что когда-нибудь и я могу такое от него услышать…
Я стояла чуть позади, кусая губы и до сих пор не проронив ни слова.
– Костя, хотя бы ради детей убери ее отсюда. Я уже о себе не говорю, но дети-то что будут думать?
– Убери? Ее? Отсюда? – я подалась вперед, оскалившись. – И как ты еще не сказала: «Убери это отсюда»?! Я, по-твоему, вещь?!
Сказать, что Катя была в шоке, значит, не сказать ничего. Она действительно не ожидала, что мне хватит наглости еще и рот раскрыть, находясь здесь.
– Что ты мог найти в этой наглой хамке? – хватая дочь за руку и отступая, спросила она с болью. – Она же в голову раненая, воспитания никакого, деревенщина! Да и внешне из себя ничего не представляет.
Я засмеялась, ощущая, как вокруг головы сгущается воздух, а органы чувств постепенно отказывают, и Костя услышал, что этот нервный смех ничего хорошего не предвещает.
– Яна. Провокации. Помни об этом и не поддавайся, – погладив меня по плечу, сказал он таким умиротворяющим голосом, что мое бешенство как рукой сняло. – А ты вообще молчи, – бросил он жене, – я с тобой еще не говорил о том, как ты сговорилась с Леной, чтобы вернуть меня.
– Что?! – спросили мы с его женой одновременно.
– А ты думала, я ни о чем не догадаюсь? Тайное всегда становится явным. Я никогда не думал, что ты настолько подлый человек. Строить козни с ее старостой, которая влюблена в меня, так пользоваться людьми ради того, чтобы вернуть утерянное.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – Катя включила дурочку, и, нужно заметить, очень естественно это у нее получилось.
– Все ты понимаешь. Не прикидывайся. Браслет мой Лене отдала, речь приготовила, про родинку рассказала, чтобы убедительней выглядело. Только твоя ложь, бесконечная ложь, она вечно, как последнее дерьмо, всплывает, – скривившись, говорил Костя, и теперь уже мне пришлось его успокаивать.
На лице женщины явственно проступила печать разоблачения. Было понятно, что Костя попал в самую точку.
– Ну и гадюка…
– От гадюки слышу.
– Я не о Вас, – сказала я, чем несказанно ошеломила и Костю, и его жену. – Я про старосту. Ладно Вы, но ей-то какая выгода? Она ведь все равно бы не получила желаемого.
– Какая выгода? – переспросил Костя, сложив руки на груди. – Да она ненавидит тебя. Ей единственная выгода – тебе напакостить любым способом.
– Извините, что прерываю, – раздалось из конца коридора, и мы все отвлеклись, чтобы встретиться глазами с молодым врачом. – Не могли бы родители мальчика пройти со мной?
– Я возьму свою дочь.
– Нет. Не положено. Только родители. Девочку оставьте с сестрой.
Катя взглянула на меня по-звериному, но Костя сказал ей властно:
– Идем. Пусть Алена останется здесь. Яна ей ничего не сделает, я клянусь.
Жена колебалась, стиснув зубы и глядя исподлобья то на меня, то на доктора, пока тот не повторил своей просьбы приказным тоном.
– Не подходи к ней и не разговаривай с ней, – строго наказала Катя своей дочери и ушла вместе с Костей в кабинет.
Я села на кушетку рядом с девочкой, но та отодвинулась от меня подальше, как от заразной. Да уж. Веселенькая у меня жизнь.
Дети. Цветы жизни. Крохотные фарфоровые фигурки, подобные человеку, с хрустальным голоском, нуждающиеся в постоянной заботе и любви родителей. Несмотря на мою жестокость, я никогда не считала детей чем-то мерзким, гадким, недостойным. Наоборот. Дети – это волшебство, которое может и должно произойти с каждым. Дети – это хрупкие создания, которым нужна полная семья с теплыми отношениями между папой и мамой. Костина дочь была именно такой.
Слушаясь завета матери, Алена не проронила ни звука в моем присутствии, зато всю меня обсмотрела с ног до головы. А когда ловила на себе мой взгляд – отворачивалась. Я понимала ее. Кто я такая? Девочка, из-за которой плачет ее мама – святое и самое доброе создание для нее?
Я сидела на другом краю кушетки, скрестив руки и ноги, откинув голову и не отрывая взгляд от бледно-голубой стены. Так было в течение долгих десяти минут. Потом вышли супруги. Катя в слезах, Костя – в шоке. Ничего не стесняясь, он подошел ко мне с таким видом, будто его жизнь рушится (будто?), и я, не раздумывая, протянула ему свою руку, встала и обняла. Принимая эту поддержку, он крепко прижался в ответ, глубоко выдохнув в мои распущенные волосы.
Даже не знаю, какими глазами на это смотрела Катя. Ее словно больше не было здесь, она теперь не имела никакого веса. Если она ничего не значит для Кости, то и для меня она теперь пустое место. Костя увел меня к окну, подальше от озлобленного взгляда жены, которая слала нам в спину шепот проклятий.
– Что сказал врач?
– Все подтвердилось. И все… очень плохо. Это киста. Я ничего в этом не смыслю, но у него сильное воспаление, все может кончиться летально. Черт подери! – он замахнулся и вмазал кулаком по подоконнику – тот чудом не дал трещины. – Это все я виноват.
– Нет, Костя. Это я виновата. Только я. Хочешь, я исчезну?
– Ни в коем случае. Не бросай меня. Не уходи, когда у меня беда.
– Все будет, как ты скажешь. Когда операция?
– Врач сказал, что как можно скорее. Возможно, даже сегодня вечером. Черт, как я переживаю… – Костя стиснул зубы до скрипа. – А если все пойдет не так?
– Боже мой, успокойся, прошу тебя. Верь в то, что все получится. Верь, – просила я и обняла его снова. Он совсем расклеился.
– Спасибо тебе… Яна.
– За что?
– Что не побоялась приехать сюда ради меня. Ведь она…
– Она винит во всем тебя?
– Конечно. Говорит, что это так бог карает меня за то, что я ушел из семьи.
– Не слушай ее.
– Не буду. Я буду слушать только тебя. – Он собрался и глубоко вздохнул. – Отставить панику. Все пройдет успешно. Я так сказал.
– Другое дело, – улыбнулась я и погладила его по бороде. – Держись, я рядом. Я разделю твои переживания надвое.
– Боже, я люблю тебя. Идем, – Костя увлек меня за руку.
– Куда?
– К сыну. Ближайший час его можно посетить. Потом будут готовить к операции.
В коридоре было пусто.
– Они уже там. Ты ведь зайдешь со мной?
– Зайду, – решилась я.
Костя открыл дверь двести седьмой палаты, и я вошла первая. Все взгляды обратились на меня. Алена прижалась к матери, у которой перекосило лицо, мальчуган на кровати тоже посмотрел на меня, но – заинтересованно. Как же сильно он похож на Костю! Его глаза, его носик, губы такой же формы. От матери не взял ничего. Вырастет красавцем. Вот только сейчас он очень плохо выглядел – измученно, устало. По тонкому фарфору словно пошла трещина… Кто оставил ее? Не я ли?