– Он не придет в сознание. Не с такими травмами.
– А если да? Что тогда? Прилетишь на крыльях любви и верности, с детьми подмышкой?
– Если бы был хоть один шанс, я бы так не поступила, – впервые в ее голосе проскользнула искренность.
– Катя, – вздохнула я. – Шанс есть всегда. Он рождается из твоей личной веры. У тебя ее нет. Потому что нет чувства. У меня оно есть. И я не оставлю Костю, что бы с ним ни случилось.
– Дело твое.
– Я лишь одного требую. Заметь, не прошу, а требую, потому что ныне это в моих привилегиях. Ты согласна со мной?
– Да, – ответила она через силу.
– Оставь нас в покое. У тебя была попытка все вернуть – ты ее просрала. Причем с таким грандиозным провалом, каких я в жизни не видела. Это ведь покушение на жизнь, ты понимаешь?
– Жаль, что ты не сдохла. Тебе повезло.
– Повезло? Да я мечтаю оказаться на месте Кости! Что ты можешь понимать? Тебе такое незнакомо. Лучше бы это со мной случилось. Хотя не факт, что он бы меня бросил. Я даже думаю, он бы возненавидел тебя еще сильнее. Ты правда полагала, что, устранив меня, вернешь его в семью? Думала, что это просто слепая интрижка, вызванная кризисом среднего возраста, желанием попробовать что-то новенькое? И если со мной что-то случится, я тут же стану ему не нужна, и он быстренько, поджав хвост, прибежит к тебе с виноватыми глазами, мол, прости блудного мужа, бес попутал… И ты бы великодушно простила. Да? – я ощутила прилив гнева. И не на шутку завелась. – Ведь с каким мужиком не бывает, правда? Погулял и вернулся, поматросил и бросил. Здесь все же семья, дети, одиннадцать лет брака, а что Я могу ему дать? Развлечение. Средство от скуки и монотонности семейных будней, серости жизни. А ты бы осталась в выигрыше, проявив такое благородие, да еще имела бы козырь в рукаве – припоминать мужчине о такой ошибке до конца жизни, тыкать его носом за то, что он однажды оступился – какая женщина не мечтает о таком? А он ведь не оступился. Он сделал шаг вперед – подальше от тебя и поближе к личному счастью.
– Ты звонишь мне, чтобы все это рассказать? Я старше тебя в два раза. И знаю, в чем мои ошибки.
– Я звоню, чтобы сказать: отстань от нас. Не трогай нас. Не будь собакой на сене. Он не любит тебя. Он к тебе никогда не вернется. Даже если ты меня убьешь, он не вернется. Неужели ты этого не понимаешь?
– Понимаю, – каменным голосом признала она. Еще бы, все аргументы на моей стороне.
– Рада, что мы пришли к взаимопониманию. Скоро он очнется, и тогда мы вместе решим твою дальнейшую судьбу. А пока что я ничего на тебя катать не буду.
– Спасибо. Что не оставляешь детей без матери.
– Пожалуйста. – Возникла неловкая пауза. «Пожалуйста» я сказала на автомате, хотя на самом деле не ожидала услышать от Кати слов благодарности. – Как Леша?
– Хорошо. Швы зашили.
– И не стыдно было подвергать опасности сына, только чтобы удержать Костю с ним, а не на опасной квартире, где он имел возможность отравиться ядом, предназначенным мне?
– О чем ты? Швы разошлись абсолютно случайно, это не было спланировано. Костя и так был постоянно рядом с ним. Я не думала, что он решит приехать к тебе.
– Он собирался переночевать на нашей квартире. Но тут вдруг, едва он приехал, неожиданно позвонили из больницы, и ему пришлось вернуться. Едва ли это случайность.
Катя замолчала, громко дыша в трубку.
– Ну ты и сука… – резюмировала я. – Победа любой ценой. Любой. Цель оправдывает средства, да?
– Не тебе меня судить. Ты не мать.
– Не мать? Зато буду ей. И оттого твой поступок для меня вдвойне ужасен.
– Что ты сказала? Буду ей? Что ты имеешь в виду?
– Прощай, – вздохнула я, погружая ее в шок и недоумение, и нажала отбой.
Костя придет в себя, и она сильно пожалеет, что бросила его в плачевном состоянии. Она будет пытаться вернуть его, понимая, что из-за эгоизма и расчета совершила самую ужасную ошибку в своей жизни. Моя месть ей – бомба замедленного действия. И фитиль я только что зажгла.
Осталась Лена. Она по-любому будет от меня прятаться. В универе, ясное дело, и носу не покажет. Адреса ее у меня нет. Звонить не имеет смысла – не возьмет, либо уже давно сменила номер. Скорее второе. Ладно, все равно я ее достану. Но не сегодня. Сегодня пора ехать к Косте.
***
– Здравствуйте, Геннадий Николаевич, – улыбнулась я, открывая дверь в кабинет. – Можно?
– А, Яна? Конечно, проходите, садитесь.
– Есть какие-нибудь новости?
– Да, есть. И, к сожалению, новости плохие.
– Говорите, – твердо сказала я, присаживаясь и сжимая кулаки и скулы.
– Мы провели обследование и дополнительную энцефалограмму. Результаты неутешительные. Больной не реагирует на свет – зрачки не расширяются. Мы полагаем, если он сегодня-завтра не придет в себя, значит, впадет в продолжительную кому. И если он из нее выйдет, что очень вряд ли, то последствия будут на глаза.
– Что Вы имеете в виду?
– То, о чем я говорил в первый день. Полная или частичная потеря зрения. Либо агнозия. Станет ясно только тогда, когда он проснется.
– Ладно, – я стойко приняла статистику. – Хотя бы слышать он будет?
– Это мы тоже проверяли. Реакция на звук плохая, но есть.
– Вот так и получается… Живешь себе, а потом вдруг попадаешь в аварию и становишься глухим или слепым.
– Такова жизнь, – холодно заметил доктор. – Мы делаем все, что можем.
– Спасибо за это, – грустно улыбнулась я, уставившись на свои колени.
– Спасибо Вам.
– Мне-то за что?
– За то, что продолжаете ходить сюда, не бросаете его, не теряете надежды. Это вселяет что-то в меня, что-то сильное. Вы, Яна, для многих родственников в нашей больнице пример боевого духа. Вы уже стали той, на кого равняются. И спасибо Вам за это.
– Благодарить не за что. Это я виновата в том, что он здесь.
– Таких пациентов, как, м-м-м, позвольте так выражаться, ваш мужчина, считают балластом. Некоторые родственники перестают навещать их, едва узнают, что надежды нет, некоторые впадают в депрессию и не выходят из дома. А Вы… Вы просто воодушевляете остальных. Даете ту самую надежду.
– Если бы только Косте было от этого лучше, если бы он мог выздороветь от моих визитов, я бы дневала и ночевала здесь.
– А Вы думаете, ему не легче? – Геннадий Николаевич серьезно снял очки и отложил их в сторону. – Он без сознания, но не потерял способности чувствовать. Он ощущает Ваше присутствие. Поверьте. Я говорю как врач с богатым опытом.
– Вы правда так считаете?
– Да.
– Ну тогда… могу я навестить его?
Доктор откинул с запястья белоснежный рукав, прищурился и взглянул на наручные часы.
– Через двадцать минут он полностью в Вашем распоряжении.
– До скольки?
– Хоть до ночи. Есть вероятность, что сегодня-завтра он может прийти в себя. Если это случится, я хотел бы, чтобы Вы оказались рядом. Ведь Вы – единственная, кого он может узнать.
Сердце подсказывало, что Костя не придет в себя ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. И сердце не ошибалось.
41. Константа
Константа – такой из объектов в некоторой теории, значение которого в рамках этой теории считается всегда одним и тем же.
– Здравствуй, милый.
Костино лицо сегодня было здорового смугловатого оттенка, как и всегда до аварии. Щеки и скулы заросли двухнедельной щетиной, что делало из моего Кости какого-то питекантропа. Длинный прямой нос и самые любимые в мире губы цвета красного дерева скрыты под кислородной маской. Густые черные ресницы надежно сомкнуты болезной дремотой. А мне так сильно хотелось сейчас, чтобы они внезапно распахнулись, как по волшебству, и на меня бы посмотрели его чудесные шоколадные глаза. Как я ждала этого. Но этого не происходило. Уже две недели.
И, раз этого до сих пор не случилось, то не случится уже никогда. Так сказал Геннадий Николаевич. Потому что чудес на свете не бывает. Но я пропустила это мимо ушей, даже плакать не стала, когда врач сообщил, что Костя в глубокой коме, и выйти из нее его организм не способен. Плевала я. Я продолжала навещать его как ни в чем не бывало, будто он вот-вот должен был проснуться. Хотя надежды не было, но я отказывалась признавать это.
– Неплохо ты сегодня выглядишь, а?
Я словно старалась сама себя подбодрить, присаживаясь с книжкой на стульчик между койкой и окном, который притащила сюда две недели назад, чтобы сидеть на нем и часами разговаривать с Костей, который меня не слышал, который не приходил в себя, который… был в коме. Я заставляла себя улыбаться, едва заходя в палату, улыбаться так широко, чтобы не сорваться и не расплакаться. Это стоило мне огромных усилий.
– Только что-то ты у меня зарос, как пещерный человек. Всегда любила твою бороду, но не до такой же степени.
Его матовый лоб блестел от жары, проникающей с улицы, челка слиплась на нем, мокрая от пота. Я вдруг вспомнила день, когда он пришел ко мне в больницу – такой же мокрый, вспотевший, разгоряченный на жаре. Я погладила его по лбу, откинув волосы назад, как он сам бы сделал, если бы только был в сознании.
– А помнишь, я лежала в больнице с воспалением легких, почти уже выздоровевшая, и ты ко мне пришел? Тогда было жарко примерно как сегодня. Ты пришел как раз в тот момент, когда я решила покачать пресс. Я еще увидела тебя вверх ногами и подумала: «О, боже. Он пришел ко мне!» Ты себе представить не можешь, как я была рада тебя видеть. Мы еще пошли прогуляться на улицу – ты меня подбил уйти без разрешения. Потом мы разговаривали о теме научного доклада, ели мороженое. Ты обляпался, – я усмехнулась и прижала книжку к груди, – а я вытирала твои брюки салфеткой. Весело было, когда я еще понятия не имела, что ты ко мне на самом деле испытывал.
Разговаривая с Костей, я смотрела только на него, точнее, ему в переносицу. Я каждый миг, клянусь богом, после каждого сказанного слова все эти дни, что навещала его, ждала, верила и надеялась, что он откроет глаза. Костя молчал. Костя не приходил в себя. Костя не открывал глаза. Неужели он не хотел этого точно так же, как я? Неужели он не чувствовал меня рядом и не боролся?