— Не хочешь говорить, и не надо.
Мама, как обычно, обиделась. Странные люди. Стоит сказать правду, они обижаются и прячутся на кухне. Ладно, пусть. Она там, пока обед мне готовит, немножко остынет, а я тем временем тоже… остыну.
Я забралась с ногами на диван, укрылась пледом, взяла в руки книжку. Детектив. Для отвода глаз. Я его дня два как прочитала. Но если мама в комнату заглянет, не надо будет оправдываться, почему лежу с глазами в потолок.
Наши в классе все уже влюблялись. Хотя бы по разу. Юлька, вот, дважды. Первый раз ещё в четвёртом в Колесникова. А в прошлом году в Гришу Сырцова из одиннадцатого. Он ей конфеты покупал, цветы.
С Колькой они не целовались. Просто ходили вместе в школу. А с Гришей — о, д-а-а! По взрослому. Юлька визжала: «Супер, круто!» Пока Сырцов не стал ей про секс намекать. А Юлька не дура.
Я представила рыжего мальчика из парка. Как он смотрит, как улыбается. Потом обнимает меня за спину, наклоняется, наклоняется…. Касается своими губами. Я даже губы трубочкой вытянула. Такой хоботок у слоника. И глаза закрыла. Сердце в голову заскочило, снова стало жарко, непонятно.
И я заревела. Губы втянула и заревела. Тихонько, чтобы мама не услышала. Потому что crazy. Потому что никогда он меня не поцелует. Ни-ког-да. Из-за микробов. Я из-за них вообще, наверное, замуж не выйду. И друзей у меня, кроме Юльки, никого не будет. Юлька и ещё мама. Я вырасту, мама станет совсем старенькой, умрёт. Останется одна Юлька. У неё родятся дети, внуки. Она ведь не боится целоваться с каким-нибудь Гришкой. И до меня ей никакого дела уже не будет.
Так я промучилась до обеда. А после взяла чистый лист бумаги, большой, формата А2, краски, воду, кисти с палитрой и начала рисовать.
Рисую я… Неплохо, в общем, рисую. Меня папин друг, дядя Вова, научил. Он профессиональный художник. Мы с ним ещё в Индии начали заниматься и сейчас иногда встречаемся.
Вот удивительно: чистый лист бумаги и вдруг — совершенно живая девочка. Идёт по тротуару. Под зонтом. Совсем одна. Тёмненькая такая. И дорожка перед ней тёмненькая. Зонт что надо — огромный зонт. На него с неба валятся цветы. Много всяких: ромашки, васильки, маки. Яркие, красивые, живые. Сыплются, бьются о чёрную ткань, отскакивают и падают по бокам. А она идёт по своей серенькой дорожке. Совсем одинокая.
Грустная картинка. Это про меня.
Назавтра я специально пошла в школу не через парк. Потому что полночи не спала, представляла, как ОН утром выйдет прогулять своего пекинеса — они же обязательно утром выгуливаются — и встретится со мной. Мы познакомимся, начнём разговаривать…
А вдруг он попросит подержать своего пса? Или захочет меня взять за руку. Нет, это, конечно, бред: незнакомая девчонка, всё такое… Но вдруг? Что тогда? Я и так уже один раз убежала. Что он обо мне подумает? Скажет, сумасшедшая какая-то. Вот именно.
На проспекте я его, естественно, не встретила и страшно расстроилась. Хотелось же посмотреть, как он светится своими рыжими волосами! Ещё как! Но со мной такое часто случается — всё сделаю наоборот, а потом мучаюсь.
В классе было пустовато: Самарин, Колесников и Ирка Бобыренко. На меня они внимания не обратили, даже не поздоровались. Я села, полезла в сумку, чтобы повторить историю: сегодня контрольная, а вчера мне со своими мечтами было не до параграфов.
— Дыряева! Тебя там один парень спрашивал.
Я вздрогнула. Быстро глянула на Колесникова. Шутит, что ли? Нет, смотрит совершенно серьезно.
— Какой парень?
— Откуда я знаю твоих парней. Он не представился. Правда, Тоха?
— А то!
Я вскочила. Неужели? Нет, откуда ему быть. Мы не познакомились даже. И влюбился не он. Но тогда кто меня спрашивал!? Мог же он проследить, в какой дом побежала, потом во дворе про школу узнать? Или нет, как я сразу не догадалась… Собака! Пекинес! У них нюх не хуже, чем у овчарок.
Я вылетела в коридор, бросилась направо, потом налево, потом опять направо. Никого. В смысле, никого незнакомого: народ помаленьку тянется в классы, директриса промаячила…
На всякий случай я походила вдоль коридора, пока не поняла, что меня просто разыграли.
К моему возвращению в классе уже было полное собрание. Самарин, как только меня увидел, ехидно усмехнулся:
— Ну что, Мойдодыр, встретились?
Обычно я отмалчиваюсь: привыкла. Но тут что-то нашло. Я развернулась и сказала, подчёркивая каждое слово:
— Послушай, Антон, меня зовут Алевтина. Ды-ря-е-ва А-лев-ти-на. Запомни, пожалуйста!
— Как-как? Чего хочет эта микроба?
— Чтобы её называли Дыряевой, — услужливо подсказала Бобыренко.
— Так я ж и говорю: Мойдодыр!
Ну-ну, упражняйся! Меня такие выходки давно не колышут.
Пока Самарин оттачивал красноречие, я подошла к своему столу, села, подняла сумку. До контрольной ещё оставалось минут десять. Можно хоть что-то подчитать.
Класс затих.
Каждый нормальный человек сразу же задаст себе вопрос, а с чего это вдруг он, серый и незаметный, переместился в центр внимания сразу двух десятков человек. Не самых, кстати, дружелюбных. Но со вчерашнего вечера я была в неадеквате: не могла наблюдать, соображать, делать выводы. И продолжала просовывать руку в сумку, хотя уже чувствовала запах, уже коснулась мягкого пакетика с чем-то скользким. И даже догадалась, с чем. С кошачьими… Ну, понятно… Пора было остановиться, но я эту дрянь тупо достала, развернула. И только тогда, наконец, до меня дошло по-настоящему. К горлу подскочил завтрак. Я швырнула пакетик в зажжённые любопытством глаза, в растопыренные ладони, визги, вопли, смех. Но всё это было сзади, сзади! Я уже вырывалась из класса.
Вырывалась неудачно — туфля поехала на куске апельсиновой кожуры, которую кто-то из наших же и уронил, — и я грохнулась… прямо на рыжего Ромео. Ну, не Ромео, конечно, — на вчерашнего парня. Только он сегодня был не в джинсах, а в костюме с галстуком и в серой рубашке. Что у человека с башкой случается? Падаешь, и падай себе тихонько. Нет же, я пиджак его рассматриваю!
В общем, он меня, конечно, поймал. И даже некоторое время держал рядом с собой. Пока не убедился, что я вполне зафиксировалась. А мне было так хорошо внутри его костюма! Внутри, потому что он меня не только прижал, но и руками за плечи обнял. Для надёжности. У меня даже голова закружилась.
Потом, конечно, отпустил, отступил на пару шагов.
— На манеже всё те же! Привет!
— Привет! — ответила на полном автомате.
— Ты куда вчера так рванула? Бони, что ли, испугалась?
— Надо было, вот и рванула.
— А-а-а.
Вполне многозначительно. Пришлось соврать:
— Домой торопилась.
— А сейчас куда торопишься? Или откуда?
— Тоже надо. — Не объяснять же ему про кошачье… это самое… — А почему ты меня выследил?
— Тебя? — он был удивлён. — Я в этом классе, вообще-то, собираюсь учиться.
— В моём? классе? — Господи, что за тупизна! Вчера Самарина тормознутым обзывала. Да я сама тормоз-гигант! Стыдно даже!
— Девятый «А» — твой?
— Мой.
— Значит, в твоём. Мы неделю назад сюда переехали. Меня, кстати, Иваном зовут. А тебя, падающая звезда?
— Алевтина. Аля.
Представление высочайших особ состоялось. Мы вошли в класс.
— Слушай, Аля, чем это у вас так воняет?
Я пожала плечами — не рассказывать же про пакетик — и вдруг сообразила, насколько грязные у меня руки. Двумя пальцами вытащила из наружного кармана школьной сумки пузырёк с перекисью и бросилась в туалет, по дороге лихорадочно соображая, что теперь делать с сумкой и учебниками.
Когда я вернулась, кстати, жутко мокрая, потому что кран фыркнул и всё — вода, мыло, мерзость с рук — полетело мне на юбку, Иван сидел за моим столом. Собственно, удивляться тут было нечему. Класс у нас небольшой, все остальные столы заняты. Без соседа только я. Уже третий год. После инцидента. До него рядом сидела Юлька. Пока не заболела ветрянкой и не пришла в класс зелёная в крапинку. Я, конечно, от неё шарахнулась и маме нажаловалась. Мама понеслась к директору: безобразие, почему зелёные дети на уроках! В таком духе. Даже в отдел образования собралась жалобу накатать. В общем, от этого её отговорили, меня посадили одну.
А с Юлькой мы почему-то не рассорились. Даже наоборот. Правда, мама говорит, что она со мной дружит, потому что я списывать даю. Но тут она не права. Вот если бы это был кто другой, тогда да. Но Юлька… Она соображает, только ленится.
— Не возражаешь? — шепнул Иван.
Я мотнула головой. Наверное, представление новенького уже состоялось. Жалко. Мне очень хотелось про него послушать.
— Ты всегда куда-то убегаешь?
— Ага! Я спортсменка! — а что ещё можно сказать?
— Аля! Иван! Не отвлекайтесь. Пишем контрольную работу. Ты, Иван, тоже пробуй. Тема должна быть тебе знакома.
Это наша историчка, Марта Игоревна. Старенькая уже. Второй нормальный учитель в школе. Другая бы обязательно зацепила, как-нибудь прокомментировала наши разговоры. А Марта Игоревна в душу никогда не лезет, но при этом всё, что надо, знает. Уважаю.
Иван. Красивое имя. Какое-то древнее, глубокое, колокольное. И-в-а-н. Ваня. Нет, Ваня — плохо. Иванушка. Иванушка царевич. Иванушка… дурачок. Он не дурачок. Красивый. От него тепло идёт. Прямо плечо жжёт! Интересно, если Самарина рядом посадить, от него будет тепло? И пахнет от Ивана чем-то таким… Вот, например, водяные лилии, они, наверное, так же пахнут. Или один подснежник. Не букет, а именно один…
— Аля! Ты меня слышишь?
— Слышу, Марта Игоревна.
— А, по-моему, не слышишь. Ты параграфы повторяла?
— Повторяла, — это я соврала, конечно.
— Почему тогда тетрадь чистая?
— Думаю.
— Ой, Аля, не о том ты думаешь!
Эх, Марта Игоревна, не удержалась-таки! Правильно, думаю не о том. Нужно собраться. Ещё не хватает пару схлопотать. Впрочем, бог с ней, с парой. Марта Игоревна что-то заметила, значит и класс заметит. Вот веселья будет!