– Ну, что тут у нас? – вырвавшись на оперативный простор, Вадик потер ладони и устремил взор на тарелочку в руке Мамая.
Тот непроизвольно отодвинулся, тоже посмотрел на тарелочку, потом на Вадика, с подозрением принюхался и спросил:
– Рябушкин, чем это от вас пахнет?
– Трудовым потом! – без запинки ответил оператор. – Только что со съемки, работал как вол, а во рту с утра маковой росинки не было! А что это вы кушаете, Геннадий Владимирович?
– Отруби, – машинально ответил Мамай.
– Отруби? – заметно огорчился Вадик.
– Отруби – прекрасный диетический продукт! Они очень полезны для здоровья! – строго сказал наш эрудированный главный редактор.
– И для фигуры, – ляпнула я, о чем тут же пожалела, потому что Мамай, именуемый также Большой Мамочкой, похож на циркового слона, обученного носить костюм и ходить на двух ногах, но в отличие от добродушного животного жутко обидчив.
Главред насупился, я поняла, что нужно срочно поменять тему, и спросила:
– Что-то от меня нужно, Геннадий Владимирович? Зачем звали?
Лицо Мамая светлее не стало, но тарелочку с диетическими отрубями он отставил подальше и взял со стола исписанный лист бумаги.
– Даю тебе особо важное задание! – объявил главный, буравя меня своими слоновьими глазками. – Вот заявление телезрительницы Тихоньковой Клавдии Яковлевны. Она утверждает, что просмотр наших программ неблагоприятно сказывается на ее здоровье, и грозится наслать на нас строгую комиссию для проверки качества телевизионных продуктов.
– Бред какой-то! – неуверенно хохотнула я. – Геннадий Владимирович, вы шутите?
– Мне, Елена, сейчас не до шуток! – вспылил Мамай. – Мне лицензию на вещание продлять! У меня новый Закон о рекламе! В бухгалтерии аудиторы сидят! Акционеры роста дивидендов требуют! Мне в такой ситуации лишняя жалоба – что последняя соломинка, которая может сломать спину верблюду! Держи бумажку и разберись с этой Тихоньковой, чтоб я ее больше не видел и не слышал!
– Но почему я? – возроптала я, вынужденно принимая листок с заявлением чокнутой гражданки.
– Потому что в современной российской действительности женский сыск результативнее мужского, – заметно спокойнее ответил Мамай.
Я выразительно покосилась на работающий телевизор. Вместо того чтобы контролировать, как ему полагается, наш собственный эфир, главный редактор смотрел по столичному каналу детективный сериал про самородную и самобытную сыщицу с посудохозяйственным именем Вилка. Понятненько, откуда у Большой Мамочки святая вера в победы феминизма!
– Отнесись к этому заданию со всей ответственностью, – строго сказал Мамай. – Освобождаю тебя от основной работы до вторника. Действуй!
Услышав об освобождении от работы, заскучавший было Вадик встрепенулся и запоздало кинулся отстаивать права мужчин:
– Геннадий Владимирович! Правда, почему это задание для Ленки? Дайте его мне!
– У Елены аналитический ум, – шеф изволил меня похвалить. – Она даже в шахматы играет!
– Я еще и на рояле умею! – сердито напомнила я. – Может, отправите меня в гастрольный тур по побережью сшибать рубли акционерам на дивиденды?
– И я хочу по побережью! – немедленно заявил Вадик. – У меня голос, я петь могу!
Он расправил плечи, сложил руки в замок, отставил ножку, скороговоркой пробормотал:
– Слова и музыка народные, «Миленький ты мой»! – и пронзительнейшим голосом заблажил: – Ми-и-и…
– Кто пустил в студию кошку?! – гневно гаркнул в отдалении наш режиссер Славик.
– …ленький ты мой! – как ни в чем не бывало закончил Вадик. – Ну, как?
– Шикарно! – похвалила я и похлопала себя по уху, выбивая из него эхо скрипучей рулады. – Пойдем запишем тебя в кружок хорового пения.
Потрясенный вокалом Вадика Мамай еще не ожил, а я уже утащила неразумного напарника прочь из кабинета. В коридоре он снова затормозил: навстречу нам из приемной выступила незнакомая красавица. Ее теснила дама, имеющая с юной девой отчетливое фамильное сходство, но похожая на атомный ледокол: такая же большая, могучая и взрывоопасная. На фоне ее сердитого рокота особенно ясно звучал голос нашего директора Гадюкина, выводящий с пронзительной задушевностью Робертино:
– Конечно, Клавдия Яковлевна, мы разберемся и примем меры, вы только не волнуйтесь, берегите здоровье!
– Это она! – резко осадив назад, шепнул мне Вадик через плечо.
Я и сама уже поняла, что термоядерная дама – моя жалобщица Тихонькова, и почувствовала себя спасателем, в одиночку брошенным на идущий вразнос энергоблок. Однако тут же выяснилось, что я недооценила самоотверженность своего напарника.
– Здравствуйте, Клавдия Яковлевна! – браво козырнул Вадик, одним глазом глядя на суровый лик Тихоньковой-старшей, а другим кося на арбузный бюст прелестной девы. – Разрешите представиться: я Вадим, а это Елена! Мы уполномочены разобраться в данной ситуации и сделаем это, к вашему полному удовлетворению, чего бы это нам ни стоило!
Я выразительно кашлянула. Мотивы, которыми Вадик руководствовался, добровольно вызываясь разбираться и удовлетворять, были очевидны. Только слепой не заметил бы роскошных форм Тихоньковой-младшей, однако я к женской красоте вполне равнодушна.
– С вашего разрешения, мы встретимся для предметной беседы чуть позже! – вежливо сказала я Клавдии Яковлевне и дернула Вадика за руку, увлекая его в глубь коридора.
В редакторской я достала из тайника за кассетами свой НЗ – пакет пряников – и велела Вадику заваривать чай, а сама села читать заявление гражданки Тихоньковой и неожиданно увлеклась. Клавдия Яковлевна оказалась не чужда литературного таланта. Она живо описала свои страдания, проистекающие от просмотра вечернего выпуска наших телепередач. Худшим и главным из них была необоримая бессонница, но упоминались также нарушение сердечной деятельности, расстройства пищеварения и памяти, падение давления и депрессивное настроение.
– И все из-за каких-то пятнадцати минут у телика? – усомнился Вадик, которого я ознакомила с заявлением Тихоньковой в режиме громкой читки.
Продолжительность вечернего выпуска наших телепередач всего четверть часа. Мне тоже казалось, что нажить массу расстройств за такое незначительное время нереально. Мы же не фильмы ужасов показываем! В вечернем выпуске у нас вполне благопристойные новости, реклама и прогноз погоды.
– А помните Кашпировского? – попивая чай, приготовленный Вадиком на всех, спросила редакторша Любовь Андреевна. – Он гипнотизировал народ с телеэкрана! Кремы заряжал, рубцы рассасывал! Помню, мой свекор, царство ему небесное, нас всех из комнаты выгонял и тет-а-тет с телевизором лечил застарелый геморрой. Может, и наши программы по неизвестным причинам оказывают на телезрителей какое-то такое влияние, только не лечебное, а наоборот?
– Почему же тогда никто, кроме Тихоньковой, не жалуется? – резонно спросила журналистка Наташа.
– А просто не смотрит нас никто! Нечего у нас смотреть! – наш гениальный режиссер Слава включился в беседу и сразу же свернул на свою любимую тему. – Где у нас креатив? Где концептуальность?
Любовь Андреевна и Наташа из патриотических соображений с ним заспорили, а Вадик под шумок захватил пакет с пряниками и сказал:
– Пойдем отсюда! В таком гвалте хорошую концепцию фиг найдешь!
– Для хорошей концепции приличный объем информации нужен, – заметила я и посмотрела на недостаточно объемный манускрипт Клавдии Яковлевны. – Придется пообщаться с заявительницей.
– Щащ! – сказал Вадик, давясь пряником. – Я ужнаю телефонщик!
Он сбегал в приемную и вернулся с листочком, на котором Гадюкин начертал семь цифр и резолюцию: «Не разрулите – урою!» Наш директор пришел на телевидение год назад, а до этого был топ-менеджером бандформирования и еще не избавился от профессионального сленга.
– Уроет он нас, как же! – обиженно бормотала я, набирая номер.
– Ирина, диспетчер! – отозвался низкий женский голос.
– Пардон, – сказала я и положила трубку. Сверяясь по бумажке, снова набрала номер и опять услышала тот же дамский бас. – Ирина, извините, я почему-то к вам попадаю, а мне квартира Тихоньковых нужна. Может…
– Это и есть квартира Тихоньковых, а я не Ирина, а Клавдия! – оборвал мои вежливые извинения неласковый голос. – «Ирина» – это ремонтно-строительная компания, а я в ней диспетчером работаю, на дому!
Недоразумение разрешилось, я представилась и договорилась с Клавдией Яковлевной о встрече. Вадик по собственной инициативе отправился со мной, размечтавшись о разделении труда:
– Ты опросишь старшую Тихонькову, а я поработаю с младшей!
Однако приятное возбуждение Вадика вмиг улеглось, когда нам открыл дверь высоченный, под потолок, дядечка с пышной бородой и осанкой Ильи Муромца, который только-только слез с печи после тридцатитрехлетнего на ней сидения. Нестарый еще мужчина приволакивал ноги, сутулился и смотрел тоскливо и настороженно, как потерявшийся пес, однако природная его стать впечатляла. Смекнув, что перед нами папа красавицы Тихоньковой-младшей, Вадик перестал настаивать на разделении труда и стер с лица обольстительную улыбку. Так что беседовали мы все вместе, одной большой компанией, с подавляющим присутствием в ней Тихоньковых. Семейство представляли Клавдия Яковлевна, ее супруг Петр Ильич, их дочь Александра и кот Филимон. Младший сын Витя отсутствовал по уважительной причине: он занимался в школе во вторую смену.
Вадик засматривался на Сашеньку, а я изумленно и восторженно таращилась на Филимона. Этот кот потрясал воображение. Он был такой толстый, что позорно застрял в табуретке, под которой хотел проскочить, спасаясь от моих приставаний.
– Филя весит восемь шестьсот, – сказала Клавдия Яковлевна, обласкав взглядом торчащий из-под табуретки фрагмент домашнего любимца.
– Он жирный, потому что кастрированный! – бесцветным голосом добавил Петр Ильич.
Вадик воззрился на Филимона с ужасом, мне тоже стало жаль бедного зверя, но развивать тему кошачьей асексуальности я не стала и попросила Клавдию Яковлевну рассказать нам, чем ей не нравятся наши телевизионные продукты. При этом Сашенька выразительно закатила глаза, а Петр Ильич беззвучно вздохнул.