Я оцепенел. И прежде чем опомнился и смог двинуться, монстр повернулся и посмотрел прямо на меня! Дымно было, и до монстра – полквартала, но я видел красные глаза чудовища, нет, единственный огромный глаз. Демон стоял и смотрел, огромный и страшный, футов девяти-десяти ростом. Наконец шагнул ко мне. Страх заполнил меня, но я преисполнен веры в Господа нашего, я поднял Библию – и чудовище замерло! Постояло, рассматривая меня, и затем – рассмеялось!
Невилл, я услышал страннейший смех, совсем не похожий на нечто вырвавшееся из человеческой глотки, будто произвела его старая, двадцатого столетия, машина.
И чудовище снова шагнуло ко мне.
Сознаюсь: вера мне изменила, я бросился наутек. Бежал, наверное, многие кварталы, а когда остановился и оглянулся, чудовища не увидел.
Возможно, все-таки голем. Или сам Зверь, явившийся вкусить падших душ? Не знаю. Однако же имело чудище форму человека и свойства Врага Человеческого, и хотя я видел других солдат Врага, учиняющих куда большее разрушение, в мерзости этого чудища виделось особенное сродство греху, отвратительность тайного зла, обуявшего несчастный проклятый город. Не спрашивай, почему и отчего, но душа моя поняла: из всех виденных мною сатанинских сил этот пожиратель трупов – наипорочнейший, наигреховнейший и укоренившийся во зле. Да не предстанет он предо мною вовеки!
Но хватит о черном! И в худшем есть утешение, благая весть и перед лицом мерзости: ведь нечистые, явившись, раз и навсегда доказали – правы мы, а не либеральные атеисты. Как сказано в Писании, прислужники дьявола повсюду. И потому наше время воистину радостно (хотя и не для сторонников аборта и неверующих – эй, доктор Мейер, и кто же посмеялся последним, ха, ха, ха?).
Уж скоро придет Господь наш!
Добрый христианин, солдат ЦЕЛЛ, пообещал просканировать это письмо и отправить тебе, как только выкроит свободную минутку. Боже, благослови людей ЦЕЛЛ – воистину, они свершают дело Господне! Хоть бы они, сокрушив армии дьявола, взялись и за гомосексуалистов, ха, ха, ха!
Будь здрав и возликуй, ибо Господь всегда с нами!
Твой во Христе,
Что? Думаешь, эта штука питает сама себя?
Думаешь, я могу прыгать с крыши на крышу, валять всем по первое число и расшвыривать «целлюлитов», будто котят, не перезаряжая батареи? Ты хоть глядел на эти гребаные характеристики?
Слушай сюда, этот чертов Н-2 – сплошной компромисс. Можно накачать броню чуть не до полной неуязвимости, но лишь на несколько секунд, и при том скорость падает вдвое. Можно исчезнуть целиком, просто испариться из видимой части спектра, но экранирующее поле съедает так много, что батареи пустеют мгновенно, не пробежишь и полквартала. А вместе и то и другое – лучше и не пытайся.
Конечно, в рекламной брошюрке про такое не упоминается. Если ей поверить, так можно напялить Н-2 и нестись шестьдесят миль в час, неуязвимым и невидимым, эдаким суперменом-на-все-сто. Но драные эти штуки гребут энергию лопатой, сам комбинезон, может, и на век опередил время, но батарейки… Слушай сюда, Роджер: да эта штука пашет всего от парочки пальчиковых ААА.
По рекламе, Н-2 при нормальных условиях работает без подзарядки целую неделю. Ну не мне говорить, что условия в Манхэттене нормальными назовет только псих. Я пробовал запитаться от сети – в тех редких случаях, когда мог найти работающий выход. И даже тогда бабушка надвое сказала – попробуй насосаться вдоволь, прежде чем предохранители выбьет в десятке кварталов вокруг. Нагрузка-то ого какая!
В комбинезоне есть штука для некроутилизации, чтоб запитаться прямо на поле боя. Оно того стоит: клеточные АТФ дают почти шестьдесят килоджоулей на моль, и это не считая огульной калорийности сырого мяса. Ну да, да – я пару раз штукой воспользовался, чтоб не свалиться, питался от мертвых, словно гребаный клещ. И гордиться тут нечем.
Но посуди сам, это ж очень разумно. Ведь и сеть может отказать, и солнце – спрятаться за облаками, а трупов на поле боя всегда хватит.
Голд все-таки не исчез без следа. У меня такое чувство, что его целиком не уберешь, никуда не денешь, он будто неубиваемый триппер-мутант. Думаешь, уже залечил насмерть – и тут конец снова начинает сочиться гадостью.
Оп – и Голд выскакивает на связь, будто потасовки в его квартире и не случалось. Весь полон свеженьких новостей, выкраденных со взломанных чужих частот: оказывается, в Троице сейчас вроде полевого госпиталя. Думает, именно там ЦЕЛЛ планировало «допросить» Пророка. В общем, по словам Голда, хорошие новости: вся техника для взлома «черных ящиков» комбинезона на месте, на блюдечке с голубой каемочкой.
Плохие новости, однако: госпиталь этот придется штурмовать.
Драный Голд говорит: «Нам придется штурмовать». Надо же, «нам»! И еще сообщает: «Я уже на полпути. Моему “харлею” булыжники на дороге нипочем, я б, если надо, и по кюветам скакал. Я подожду тебя поблизости, но ты уж пошевели задницей».
До четырнадцати лет я прилежно ходил в церковь, как подобает христианину. Церковь мне не слишком нравилась. Не думал, что и теперь понравится, но все же направился к Троице и нашел поблизости место с удобным обзором, чтобы обследовать территорию. Неплохое место, задрипанная жилая многоэтажка, такая убогая – не иначе, гнила без ремонта еще с «двойной депрессии». С верхнего этажа прекрасный обзор. Напротив, через Бродвей, вздымается в небо здоровенное каменное дилдо с тысячами ребрышек, выступов и башенок, точно уговаривает нашу зеленую пятидесятифутовую даму: а ну-ка, попробуй! Главный вход: двойная дверь под аркой, в глубокой выемке, но я без труда различаю в тени парочку бойцов ЦЕЛЛ.
Включаю увеличение, обшариваю местность. Здравый смысл подсказывает: наверняка подходы кишат датчиками движения и автопушками. Здравый смысл не ошибается: я замечаю три автоснайпера вдобавок к двум гамбургерам на входе. И тут кто-то показывается из двери, гамбургеры мгновенно делают «смирно» и едят начальство глазами. Я прислушиваюсь, и…
– Господи боже, это ж Тара Стрикланд! – охает Голд. – Раньше служила в морпеховском спецназе, а как папаша умер, пошла в ЦЕЛЛ. Постарайся, чтоб она тебя не прикончила – и ее не прикончи ненароком. Большая она рыбка; если ее разговорить, похлеще будет чертова Розеттского камня.
Тара Стрикланд устроила головомойку бойцам за расхлябанность в зоне боевых действий, затем скрылась в церкви, оставив бедолаг стоять чуть ровнее прежнего.
– Насчет этих засранцев – их можешь всех под корень, – сообщает Голд.
Так и делаю – тремя выстрелами. Затем разбираюсь с автоснайперами. Еще парочка гамбургеров выскакивает из тени, но сразу соображает, что благоразумие – лучшая доблесть. Поздно, однако: первого валю с одного выстрела, второй прячется за «фордом»-пикапом, на чьем бампере красуется наклейка с улыбающимся Усамой бен Ладеном и надписью: «Я еще на свободе, а ты?» Боец понимает: если побежит, схватит пулю. Затем к нему летит моя граната, и до засранца доходит: прятаться за машиной тоже не лучшая идея. В последний момент он сигает к увешанной рекламой автобусной остановке, успевает заорать от ужаса – затем граната делает «бух». Боец умирает, озаренный кричаще-яркой рекламой карматовских искусственных почек: «Разве Ваша жизнь того не стоит?»
Я мчусь к лестнице и скачу вниз, по десять ступенек за прыжок, в тридцать секунд я на первом этаже и удивляюсь: ни рокота вертушки наверху, ни топота солдатских ботинок внизу. Ушам своим не верю: неужто штурмовой вертолет не прочесывает крыши? И с какой стати не пустили полдюжины головорезов отлавливать стрелка? Увы, не слышу ничегошеньки – кроме разве что внутреннего голоса, посмеивающегося и ехидничающего: оп-ля, к нам в гости заявились космические пришельцы с пушками, а мы по-прежнему убиваем друг друга.
Смешно, правда, но верно.
Я выглядываю, переключаюсь в тепловой диапазон, включаю невидимость и перехожу улицу. Каждую секунду ожидаю, что с неба прольется дождь свинца, – напрасно, тут даже надписи «Проход запрещен» нету. Подхожу к свежим трупам собственной выделки, избавляю их от оружия и амуниции – которые хозяевам так и не понадобились. Приятно думать, что уж я-то найду им применение. Прячусь, позволяю комбинезону перезарядиться, снова включаю невидимость. Тихонько приоткрываю дверь – огромную, массивную, чистая бронза, думаю, ей пара сотен лет – и проникаю в дом Господа аки гад ползучий, тайком.
До сих пор никто и камнем в меня не кинул, вокруг, если верить глазам и ушам, никого. Потому просто стою и глазею по сторонам. И, Роджер, скажу как на духу: это прекрасно! Это самое красивое, что я видел в жизни.
Не знаю даже, сумею ли описать. Минуту назад ты был посреди постапокалиптической пустыни, и вдруг – ты в огромной золотой пещере, свет тусклый, но отчего-то все видно до мельчайших деталей, даже присматриваться не нужно! Кажется, купол тянется чуть не до самых звезд, а держат его массивные арки, в них поразительные окна из цветного стекла, и – клянусь, Роджер! – ни одно даже не поцарапано! Только вот скамейки – эти, для верующих, как бишь их, – выдрали, устроили госпиталь на их месте. Правда, теперь госпиталя нет, увезли, остались только койки да куча пустых ящиков с красными крестами. Арки вздымаются надо всем, будто секвойи лет под триста, колоссальные такие деревья, их фото временами попадаются в Сети. А за кафедрой, где-то на полвысоты стен, ряды маленьких ниш, а в них статуи в человеческий рост – святые, наверное, или мученики. За кафедрой еще и огромнейшее, непомерное витражное окно, само больше любой церкви, какую я видел, и вдвое шире, и все оно – одна цельность под исполинской аркой, радуга в тысячу цветов и граней. Наверное, высотой оно этажей в шесть-семь, а краски такие, аж глазам больно. Я уже и забыл, сколько в мире красок. А свет… и описать не умею. Божий, божественный…
Я будто муравей в калейдоскопе. Богом клянусь, Роджер, церковь изнутри такая огромная – весь город бы впихнули, если б захотели. Места хоть отбавляй, потому что я там один, понимаешь, один. Ни «целлюлитных» головорезов, ни спецов в белых халатах, шмыгающих с пищащими коробочками в руках, ни крутых сук из спецназа, желающих всем оторвать яйца и по стенке размазать. Я подстегиваю акустику, проверяю каждую тень – ничего, одна лишь безумная, невероятно прекрасная карманная Вселенная, куда я по недоразумению провалился. Хоть бы остаться здесь, Армагеддон пусть без меня происходит, снаружи, далеко.