Харгрив и меня послал по тому же туннелю, по длинной грязной кишке с рельсами, вывернутой, вывихнутой, растрескавшейся – кое-где грязно-серый свет пробивался сверху. Иногда встречаю деловитых клещей, но им не до меня, пузо налито под завязку человечиной, торопятся слить. Я с удовольствием воображаю, как ступаю ногой, поганый кровосос делает «хрясь» – и разлетается брызгами. Пару раз, не в силах сдержаться, претворяю фантазию в жизнь. Метров через пятьдесят – станция. Стены растрескались, сочатся гнусью – трубы наверху полопались. На полу лужи, большинство ламп разнесено вдребезги, парочка свисает на проводах, мигает, искрит. По стенам граффити: «Еп твою!», «Тряси лохов!», «Боже помилуй!». Мусорки перевернуты, все поверхности изрыты выбоинами от крупнокалиберных пуль и картечи из дробовиков – эдакая свинцовая оспа. Впрочем, перед вторжением эта станция вряд ли выглядела намного лучше.
На плитках пола – кровавый след, тянется за угол, в захламленную полуразваленную служебную комнату. В дальнем ее конце – три тела. Несомненно, «целлюлиты», но не обычной дешевой разновидности. Броня получше, знаки другие. Покруче ребятки были и, кажется, посекретней.
– Лучшие люди, – бормочет Харгрив, – а я так надеялся…
Ох ты, как печально. Почти искренне.
Я оставляю Харгрива наедине с его горем, а сам занимаюсь мародерством. Добыча: осколочные гранаты, лазерный прицел, магазины с патронами, винтовка «скарабей» с треснувшим ложем. И еще чудесный гранатомет с самонаводящимися ракетами – рядовой пехтуре вроде меня редко удается на такое лапы наложить.
– Увы, на войне неизбежны потери. Приходится жертвовать лучшими, – заключает Харгрив умиротворенно.
Эк он быстро с горем справился. Вот уж не думал, что традиционная минута молчания может оказаться столь целебной.
– Однако я не вижу здесь Ривза – и сканирующего оборудования тоже. Попробуй его найти – со сканером у нас неплохой шанс узнать заранее, что там впереди.
Я нахожу Ривза, пройдя ржавую дверь пожарного выхода, в другом туннеле этой же станции. Платформа там сухая, а над рельсами по колено воды. Добитые вагоны, выброшенные с рельсов, торчат из нее, как гондолы из уродливейшего в мире «Туннеля любви».
Митчелл Ривз и пара его приятелей лежат замертво на платформе, дергаясь от усердного внимания дружной группки клещей. Я трачу пару патронов ради удовольствия увидеть, как разлетаются на части гнусные твари, и высвобождаю ноутбук из холодных мертвых пальцев Ривза. Штука странная, от экрана до клавиш – все так и отдает стецтехникой, но зато вход-выход – обычный вай-фай.
Пока БОБР устанавливает связь, Харгрив выдает пафосную эпитафию: «Как жаль! Не считая Тары Стрикланд, лучший из моих людей…»
Пока Ривзова машина связывается с Н-2, лучший из людей Харгрива смотрит на меня холодным стеклянным взглядом. Что ж, по крайней мере, у него еще есть глаза.
Хоть их зараза пощадила.
Я направляюсь к тому, что Харгрив называет Ульем. Забавно звучит, правда? По Ривзову ноутбуку, это прямо на север. Туннель же метро изгибается на северо-восток. Что ж, и это неплохо.
Туннель древний, с арочным потолком, стены отделаны разноцветной плиткой. Если бы ободрать да отмыть вековой слой сажи, пыли и черной плесени, выглядело б, думаю, совсем неплохо. Кое-где попадаются световые люки, забранные узорчатыми железными решетками, просачивающийся в них серый свет кажется вполне натуральным. Там, где нет окон, туннель освещают желтые лампочки в дешевых жестяных плафонах. Я протискиваюсь среди трещин, провалов, застрявших, перекореженных составов, карабкаюсь по когда-то горизонтальным ровным рельсам – сейчас они похожи на американские горки. Мигающие флюоресцентные лампы, хаотически проблескивающие сигнальные огни – туннель весь в резких контрастах: свет, тень, колыхающиеся, зыбкие сумерки.
Харгрив ни на минуту не оставляет меня, шепчет на ухо. По туннелям шастает цефовская пехота, подвывая, ухая и вереща, стреляет по всему движущемуся. Наверное, правильно иду: чем дальше, тем больше этих засранцев. Слишком много, чтоб справиться в один присест. Думаю, Н-2 соглашается, потому и не спешит наполнить меня праведной яростью. Мы прикидываемся невидимками, пытаемся проскочить незаметно.
До поры до времени – получается.
Впереди – грохот, будто стальной кулак или стенобитный таран проломил потолок. С верхней линии валится вагон метро: прям Молот Тора прорвал дешевый кондом. Не знаю, кто эту штуку обвалил, не знаю, нападение это или случайность, понятия не имею, отчего гребаная машина запылала факелом. Но вот она, в сорока метрах, сотня тонн искореженного, визжащего железа, блюющего пламенем. Во все стороны летят осколки стекла, раскаленные куски железа с зазубренными краями, куски бетона рикошетят от растрескавшейся стены. Наверное, один попадает и в меня – вдруг я замечаю свою тень, пляшущую в отсветах пламени, похожую на здоровенный гребаный наконечник стрелы.
Все бронированные и до зубов вооруженные садовые слизни видят тоже. И бросаются со всех сторон: сзади, из-за угла горящего вагона, и сверху тоже, со служебных галерей под потолком, – я же, болван железный, даже заметить их не потрудился.
Стреляют из-за решеток и ограждений, щели узкие, толком в ответ не выстрелить. Мать их, даже рядовые топтуны куда крепче прежнего – и откуда они такие взялись? Я плююсь кусками свинца и стали, выдирающими куски из бетонных стен, а эти засранцы получают – и хоть бы хны. Четыре, пять пуль, чтоб завалить, – и это при всем болтающемся голом мясе. А патронов-то у меня кот наплакал.
За спиной дверь в служебную комнату, тяжеленная, с двумя замками, но пара шальных цефовских пуль управилась с замками до меня. Я успеваю запрыгнуть в комнату перед тем, как режим максимальной защиты насухо выедает батареи. Я укрыт, можно спокойно подзарядиться. Время от времени высовываюсь, палю из-за угла, чтоб не подлезали близко, но они – снаружи, а я в каменном мешке. Ситуация, мягко говоря, сплошное дерьмо.
Толика света просачивается от двери, но по углам – кромешная темень, я включаю усилитель разрешения и осматриваюсь. Вижу ведро и половую тряпку, вижу коробку распределителя на стене, полную переключателей и высоковольтных кабелей. В углу – распухший от заразы труп. Бедняга забрался в место поукромнее и дал дуба. Мне тут же вспоминаются все виденные зараженные горемыки, бедняги, сгнившие изнутри, матери-самоубийцы, дергающиеся на улице тела, будто безголовые лягушки под током…
И вдруг в голову приходит кое-что еще – а именно, способ убраться отсюда.
Выглядываю из-за угла и щедро оделяю цефов свинцом – куда щедрее, чем могу себе позволить. Те бросаются врассыпную, я выцеливаю по меньшей мере парочку, отстреливаю к чертям собачьим червеобразные склизкие отростки. Они корчатся на полу, пока их хозяева прячутся по норам и расщелинам. Однако отстрелить-то отстрелил, а придурки словно и не заметили. Крепкие твари – если б мои руки-ноги поотрывать, вряд ли бы я бегал так невозмутимо.
Я вспоминаю вдруг про научно-популярные фильмы, про отношения «хищник – жертва» – и на пару мгновений кажется, что в идиотской цефовской броне, с мясом, выставленным напоказ, под огонь, – есть смысл.
Может, оно как с теми тропическими рыбками, у кого намалеван близ хвоста здоровенный фальшивый глаз, чтоб хищников обмануть – пускай не с того края хватают. Может, эти склизкие щупальца нарочно выставлены, может, они и не жабры, и не пенисы, а попросту пушечное мясо? Может, вся штука в том, чтобы выглядеть уязвимым, привлечь вражеский огонь к тем частям, какие можно отбросить навроде ящеричного хвоста? И пусть хищник давится чешуйчатой гадостью, пока жертва удирает почти невредимой.
Ну, как я понимаю, эта схемка – прямиком из «Энимал плэнет» – может и не сработать, когда дерутся создания с мало-мальски продвинутыми технологиями. Любой враг, способный выдумать гранату и смастерить автомат, такой простейший трюк разгадает быстро. Но если и разгадает – что с того? Зачем заслонять что-то, придуманное как раз для отстреливания? Если оно бесполезно, так не проще ли сохранить ресурсы для важного по-настоящему?
И какие из этого выводы? Да никаких. Просто примите к сведению на случай нечаянной встречи с парой склизких приятелей, у которых пенисы вместо ног.
Все эти мысли пронеслись в моей голове за доли секунды. Мозги балуются теориями, тело работает по заданному плану. Растрата патронов отогнала цефов, дала лишнюю пару секунд, чтоб доделать задуманное. Я раздираю коробку распределителя, выдираю кабеля, скручиваю и замыкаю. Восстановив заряд и прикрывшись невидимостью, прошмыгиваю в туннель, а цефы и ухом не ведут – потому что слышат меня, запертого в комнатушке, видят мою скачущую по стенам тень в голубом дрожащем свете высоковольтного разряда. А когда осьминожки наберутся храбрости ломануться в мое убежище, обнаружат у стены привязанный труп с оголенными кабелями под мышками, танцующий джигу под пятьдесят тысяч вольт. Я же в то время буду далеко за их спинами.
Остаточные рефлексы – вот в чем штука.
Честное слово, во всем моем взводе только я и мог бы до такого додуматься.
Призрак Митчелла Ривза приводит меня в глухой закоулок, где некогда еще живое тело Митчелла Ривза установило канистры С-4, перед тем как пойти и умереть в километре от них. Понятия не имею, отчего он их не взорвал. Это полезное дело совершаю я и, когда оседает пыль, проползаю из человеческого туннеля в цефовский – в место, полное теней, членистых машин и тусклого, нездорового серого света.
Я сперва подумал, что попал в огромную пещеру, вырытую в скальных породах под Манхэттеном. Повсюду – здоровенные кривые хребтовины из темного металла, похожего на оружейную сталь, с каждого сочленения мигают оранжевые глаза. Впереди – огромные башни, полные колес, рычагов и зубастых балок, похожих на пилы. Целый гребаный подземный город. Но затем вижу, как из расщелины впереди поднимается настоящая летающая пушка, невообразимая мешанина из патронных лент и двиг