ду. Охотник перескакивает на выступ – и тот крошится под его ногами. Урод вскакивает на пикап – и тот обваливается с края разорванной улицы. Охотник скачет от места к месту, никогда не промахивается – и никак не может выбраться на твердую землю. Так и улетает в пустоту, скача меж падающим хламом.
Далеко на севере огромные сегментированные щупальца рассекают небо: башня выпустила их, и они свищут туда и сюда, будто кнуты. Из каждого сегмента торчит пара то ли шипов, то ли лап. Я уже видел такое: огромные металлические сороконожки, извивающиеся в небе.
Вижу я и кое-что другое, поменьше, но столь же монструозное, движущееся мне навстречу по разваливающейся местности. Мы стараемся обойти опасность, стреляем, прячемся, земля дрожит, кренится, валится. Два огромных куска лезут друг на друга словно континенты, «под гору» внезапно превращается «в гору», пруды и лужи растекаются, заливая поле боя, земля становится грязью, а трава – катком. Временами цефам почти удается завалить меня. Иногда они стреляют неожиданно, БОБР чертит направление, но я никого не вижу.
И все же, если судить по конечной цели наших танцев – а именно прикончить друг дружку, – я пока справляюсь лучше. Пока.
А между потасовками… в общем, есть моменты, про какие и вспоминать неловко. Дерусь за жизнь целой планеты, до ядерной бомбардировки – меньше получаса, к цели еще и не подобрался, как я смею тратить секунды, мать их, на созерцание? Моменты прекрасного почти сюрреалистичны: плотный голубой ковер крошечных идеальных цветков, тянущийся посреди пешеходной улочки, древняя бронзовая статуя на гранитном пьедестале – давно позеленевшая, плечи и голова белы от голубиного помета. На траве стоит сиротливо покинутое такси, мягкий свет единственного уцелевшего уличного фонаря льется на него сквозь туман.
В проходе под террасой Вифезда вижу обшарпанные пластиковые ящики, которые громоздятся в сумрачном гроте, полном арок, золотых альковов и блестящих керамических плиток. Обложенный ими потолок похож на персидский ковер. Здесь же в заначке амуниции и убойной снасти на изрядных размеров бойню – вдосталь на оставшиеся двадцать минут. Подхватываю новую микроволновую пушку X43. Я видел сегодня, как парни ею работали: против брони бесполезна, но поджаривает слизняков прямо в скелетах. Только следить за собой надо, стрелять короткими импульсами. Чуть зазевался – и батарея пустая.
В общем, заправляюсь, снаряжаюсь и снова в бой. У северного края прохода включаю невидимость, высовываюсь: шпиль вонзается в мертвое серое небо, растрескавшийся фонтан передо мной кажется вошью в его тени. Потертая фигура среди фонтана задумана была как ангел, но теперь похожа скорее на зомби с крыльями.
Сороконожки перестали дергаться, вцепились в землю, укоренились, распрощались с буйными деньками юности и успокоились, превратившись в огромные шипастые арки, словно шпиль отрастил ноги.
Вот же дерьмо. Я-то уж понимаю, что это значит.
И Натан тут как тут, спешит поучать.
– Парень, оно уже отростки выпустило и закрепило – как тогда, с их гнездом на Таймс-сквер. Похоже, тебе нужно повторить то, что ты делал в прошлый раз.
Комбинезон выдает тактические данные, рисует цели. Что ж, цефовские конструкции на удивление однообразны: то ли форма подогнана под надобности, то ли у них воображения вовсе нет. Тот же план, те же пропорции – и та же уязвимость.
Пробиваться все труднее. У каждого отростка-подстанции торчит на страже тяжеловес, неповоротливый, но почти неуязвимый. С пары сотен метров от их ракет уклониться нетрудно, но чем ближе подходишь, тем быстрее надо увертываться – а эти хитрые гады знают, как обороняться. Понимают: мне к ним нужно вплотную подобраться – и пользуются.
К тому же вокруг, развлечения ради, кишат пехотинцы и охотники – их куда больше, чем кажется на первый взгляд. Я крадусь, невидимый, мимо удобных возвышенностей, мимо хороших мест для засады, и там пусто, никто меня не ждет – а через пять секунд лупят в спину. Слышу, как чьи-то лапы хрустят по камням слева, как тихонько верещит охотник позади, оборачиваюсь – никого, а стреляют вдруг справа, где мгновение назад видны были только камень и пустое небо. Ветер разгоняет туман, но повсюду полно ям и впадин, где воздух застаивается и туман лежит плотным киселем.
Глаза почти бесполезны, включаю усиление, работаю в инфракрасном диапазоне, но все равно не могу различить цефов.
Наконец меня зажимают между пропастью и осыпающимся пешеходным мостиком, я чуть высовываюсь – и воздух разрезает густая чересполосица трассеров. Земля рассыпается прямо под ногами, и выбора нет: или летательное возвращение на мать сыру землю, или забег через убойную зону. Выскакиваю, поливаю огнем на бегу, бью в никуда – и вдруг прямо перед носом материализуется пехотинец и шлепается наземь, дергаясь.
Мать вашу за ногу, у здешних цефов – невидимость!
Я перебираюсь через полуразваленную армейскую баррикаду, размышляя, отчего ж цефы раньше ее не включали?
Остается пятнадцать минут.
Новое оружие – новая тактика. Пара импульсов из микроволновой пушки – и средний пехотинец лопается вошью на сковородке, но на тяжеловеса уходит вся батарея – а он продолжает палить в ответ. Приходится выбросить микроволновку и взяться за L-TAG. Пара «умных» ракет – и дело сделано. На тяжеловеса у второй подстанции уходит целых четыре, но мне везет с третьим – хоть мажу постыдно, ракета сносит подпорку стандартной армейской баррикады, склонившейся над бедолагой-тяжеловесом, и на того валится десять метров упрочненного бетона – гробница производства самого Господа Бога. Через сорок секунд валится страж последней подстанции.
Чем я ближе к цели, тем сильнее ветер, и теперь он истошно, мучительно воет, будто пытают живую тварь. Но я уже рядом, и вблизи шпиль больше не кажется шпилем. Он колоссален: размером в целые кварталы, это настоящий вселенский собор всего подземного адского мира, в нем намешаны части всех копошащихся ночных отвратных исчадий Вселенной. Тут и колючие панцири, и суставчатые ноги, и членистые антенны, и несчетное множество острых мандибул, кроваво-красные плавники, жабры, дыхала и когти – все будто стиснуто в единое целое чудовищным прессом для мусора, загнано в форму башни, утыкающейся в стратосферу. В щелях между кусками пульсируют тусклые оранжевые сполохи – ни дать ни взять, кто-то дует на угли.
Впереди – яркий свет плещет в вывороченные глыбы камня. Я вжимаюсь в тень, словно отведавший яблока Адам, пытающийся укрыться от Господнего гнева. Ветер выпихивает меня на свет. Пальцы мои впиваются в трещины гранита, цепляются, сражаясь с ураганом. Прижимаюсь к скале, ползу вперед.
В основании шпиля огромная дыра, которую загораживают колоссальные сегментированные колеса – ими можно было бы заткнуть Гудзонов туннель. За ними – портал, сияющий ослепительно-белым светом, ход, ведущий в башенное нутро. Это воздухозабор. Или, если уж потворствовать романтике, тот самый сияющий туннель в конце всех концов.
Да, самое время – я уже два дня как помер.
Вспоминаю уроки, усвоенные на харгривовской коленке: споры, в сущности, – антитела. Они слетаются к ране. И тут Натан Голд, великий специалист по особо гадким новостям, возвещает пискляво: «Парень, тебе внутрь!» Ветер воет, слов почти не разобрать.
Является Тара Стрикланд, специалист по новостям еще горшим: «Черт возьми, они уже приказали бомбардировщикам сниматься! Алькатрас, ты опаздываешь! Спеши!»
Вот же дерьмо.
Я делаю шаг за камень – и даже прыгать не приходится. Сияющий туннель засасывает меня, как птицу – самолетный движок.
Буря, пожалуй, не совсем подходящее слово. Ураган – тоже как-то не так. Аэродинамическая труба – вот, наверное, ближе всего по свойствам, но это выражение техническое, упорядоченное, оно не передаст ощущения лютого неистовства воздушной стихии.
Да и вообще, словами здешние прелести не опишешь.
Башня вдыхает тебя, и на мгновение вокруг становится почти спокойно. Стены на бешеной скорости сливаются в расплывчатое однородное целое, и, пока безвольно несешься в потоке, проблем никаких. Но потом вытягиваешь руку, цепляешься за первый попавшийся выступ, и поток на скорости в две звуковых рушится на тебя гребаным Эверестом.
Без Н-2 я и уцепиться б не сумел, пальцы б из руки вырвало. А если бы чудом и зацепился, ни за что не удержался бы. Рука так и осталась бы висеть на стене, а остальное унеслось бы…
Кстати, а где я сейчас? Во всяком случае, далеко под гигантским нарывом в небе – мимо него я, наверное, пронесся за доли секунды после того, как меня засосало. Наверняка я снова на земле, а скорее, под нею, в подземном потаенном лабиринте, где варится поголовное истребление двуногих. Споры носятся вокруг меня сонмищем острых игл, дробью из двустволки. На экранах перед глазами – череда вспыхивающих желтых строчек, Н-2 непрерывно информирует о «целостности покровов» и «максимизации защиты». Но, кажется, это просто слова, комбинезон стирается в пыль прямо на мне, как оболочка космического корабля при возвращении на Землю.
Я не вижу, где я, вокруг проблески оранжевого и синего, все в высочайшем контрасте, мигает картинка из стробоскопа, видимость – пара сантиметров от лицевого щитка. Вдруг понимаю: за что б я ни держался, делаю это одной рукой, а вторая чудесным образом еще удерживает гранатомет. Прижимаю его к груди будто младенца, держу изо всех сил. Пытаюсь нацелить вверх, но ветер не дает, направить ствол получается лишь вниз и чуть в сторону, к стене шахты. И под этой стеной могут быть трубопроводы, правильно? Могут быть силовые кабели, важные схемы. И я палю наугад, опустошаю магазин в неистовый вихрь, затем он выдирает иссякшее оружие из моей руки. Кажется, вдали слышится приглушенный грохот. А может, мне лишь кажется в завываниях ветра?
Но стены сотрясаются, уж в этом сомнений нет. Меня стряхивает, и я лечу по очередному бесконечному туннелю.
А он вдруг заканчивается.
Может, комбинезон смягчил удар, и потому я не превратился в кисель. А может, я уже кисель, залитый в человекоподобный контейнер. Но я теперь на горизонтальной поверхности, ветер дует вбок, а не вниз, и я умудряюсь закатиться за торчащий из стены кусок машинерии. Там не то чтобы тихо, от завихрений настоящего урагана меня дергает и колотит, но все же ветер здесь куда слабее, чем на открытом месте, и комбинезон, надеюсь, справится без труда – если его еще не доломало вконец.