— Но человеческому разуму не дано пока подняться выше известного предела, — сознался Хаким, — если бы он мог подняться до открытого Божественного откровения, то ему пришлось бы взорвать собственную черепную коробку. Я не вижу, гражданин начальник, здесь никаких противоречий.
— А душа? — не согласился я. — Душа, которая свободно гуляет, где ей вздумается. Она должна во всём разобраться и…
— Что “и”? — спросил Хаким.
— И доложить, — сказал я, — когда она возвращается в тело, она должна же доложить о своих впечатлениях и объяснить, что к чему?
— Она пытается, — ответил Хаким, — но, во-первых, она никогда много и прямым текстом не рассказывает ничего, а во-вторых, многое из того, что она пытается нам рассказать, мы просто не понимаем. Нам не охватить это рассудком, который ещё совсем не развит и склонен к подозрительности.
— И он не уверен, говорят ли ему правду, — развил я мысль Хакима, — другими словами, человек никогда не знает, дурачат его или нет.
— Если дурачат, — согласился Хаким, — то по очень большому счёту. Например, вашему подопечному — я точно знаю — постоянно пытались подсказать, что его вывод о неизбежности мировых войн в эпоху империализма, просто абсурден, поскольку человечество уже стояло на пороге открытия новых видов оружия, в частности, атомного. Но он отмахивался, потому что не понимал, хотя к идеям, связанным с массовым уничтожением, всегда относился, мягко говоря, благосклонно. Он был уверен из-за неверной интерпретации сигналов, что к светлому будущему можно прорваться только через Эвересты трупов, как в сказке, когда сначала кропят мёртвой водой, потом — живой, а потом все вместе кидаются в огромный котёл с кипящей смолой. Но он был настолько в плену своих галлюцинаций, что даже представить не мог, что новое оружие появится первым не у него.
Я не стал развивать мысли Хакима относительно ошибок, совершённых вождём мирового пролетариата. Старик был совсем не так прост и глуп, как полагал Хаким. Все почему-то думают, что он работал во имя торжества социализма. А это совсем не так. И я, как свидетель, готов поклясться, что социализм являлся последним делом, о котором помышлял Ильич. Но, думаю, что понять подобные вещи Хакиму с его идеалистическо-буржуазными воззрениями, было крайне тяжело, если не сказать — невозможно. Старик, как раз, сделал всё, что в его силах, чтобы атомное оружие первым досталось американцам, а потом продал его нам за такие деньги, что ни о каком строительстве социализма, даже, если кто-нибудь об этом помышлял, уже не могло быть и речи. За идею “зон” товарищ Сталин схватился тоже не из-за хорошей жизни, а потому что после исчезновения Ильича в стране уже не было и ломаного гроша.
— Ваши качества и таланты, — сказал я Хакиму, не заметив, что назвал его на “вы”, — безусловно достойны восхищения и изучения. Но должен сказать, что многие ваши выкладки, основанные на умозаключениях, очень страдают от недостатка информации. Значит, или вы сами также не можете точно понять, что вам сообщает ваша управляемая душа, либо она вам очень ловко преподносит дезинформацию с какой-то целью, известной только ей.
— Разве это так важно? — удивился Хаким. — Я могу ошибаться в каких-то деталях, на которые та же самая душа не обратила внимания, но не думаю, чтобы от этого очень пострадала сущность проблемы.
— Но нам с вами, — возразил я, — придётся заняться именно деталями, ибо в полученном мною задании сущность проблемы известна каждому школьнику.
— Я знаю, что вы хотите у меня выяснить, — признался Хаким, — и если я ещё ни слова не сказал по этому поводу, то только потому, гражданин полковник, что совсем не уверен в том…
Он замолчал.
— В чём вы не уверены? — спросил я.
— Видите ли, гражданин начальник… — начал Хаким неуверенным голосом.
— Не называй меня больше “гражданин начальник”, — потребовал я.
— А как мне вас называть? — не понял Хаким. — Товарищ полковник?
— Называй меня Василий Лукич, — поморщился я, — или просто Лукич. А то от твоей “фени” у меня голова болит.
— Так вот, Лукич, — продолжает Савелий Александрович, — существует такое понятие, как бремя знаний. Лишние знания никогда или почти никогда не приносят пользы их владельцу. Особенно человеку вашей профессии.
— Ну, это как сказать, — не соглашаюсь я, — лишние знания очень даже помогают. Во всяком случае, мне. Так что я готов выслушать твою информацию и даже её запротоколировать, как ведено.
— Как хотите, — пожал плечами Хаким, — моё дело предупредить. Но вам придётся ещё, набравшись терпения, выслушать небольшую вводную лекцию. Для лучшего усвоения последующего.
— Я готов, — отвечаю я, усаживаясь поудобнее…
— Душа, Василий Лукич, — начал свою лекцию Хаким, — категория, как мы уже убедились, довольно странная. Она служит своему телу, но в одинаковой степени способна это тело возвысить и погубить. Чем она в этом случае руководствуется, трудно понять. Поэтому, чтобы не залезать в оккультные дебри, скажем, что душа руководствуется какими-то собственными капризами. Впрочем, как и любой учитель. Судьба любою ученика очень зависит от тех или иных капризов учителя. Вы согласны, Василий Лукич?
Я молча кивнул.
— Проследить или постичь все капризы души невозможно, — продолжал Хаким, — однако существует один, я бы сказал, главный каприз души, который стал очевиден оккультистам достаточно давно.
— И что же это за каприз? — поинтересовался я.
— Попытаюсь вам доходчиво объяснить, — отвечает Савелий Александрович, — и, если вы позволите, начну с достаточно избитого анекдота, услышанного мною впервые в кулуарах Петербургского общества любителей теософии ещё, дай Бог память, в году девятьсот девятом или десятом. Суть его такова: некто получил предсказание от цыганки, что ему суждено сгореть в огне. Именно этого он более всего боялся. А потому решил обмануть судьбу и в противовес полученному предсказанию решил утопиться. То есть, умереть не от огня, как ему предсказано, а от воды и как бы по собственному желанию. Мысленно простившись со всеми, он вышел на один из невских мостов и прыгнул в воду. В этот момент из-под моста появился пароход, и несчастный угодил прямо в его трубу. И сгорел в топке. Вы понимаете, что я хочу сказать, Василий Лукич?
— Что же тут непонятного, — говорю я, — есть старая народная мудрость — “чему быть, того не миновать”.
— Вот именно! — обрадовался Хаким. — Чему быть, того не миновать! Подсознательная вера народа в предопределённость всего сущего. Но дело не только в этом. Вопрос этот несколько шире и, если хотите, выглядит более зловещим, чем кажется на первый взгляд. Дело в том, что основной каприз души проявляется именно в тот момент, когда она решает получить приказ навсегда покинуть то или иное тело.
— И в чём заключается этот приказ? — спрашиваю я, хотя уже и начинаю догадываться сам.
— А заключается в том, — отвечает самурай Имакадзе, — что она всегда это делает одним и тем же способом.
— Поясните, — прошу я.
— Поясняю, — говорит Хаким, и глаза его загораются, — одна душа любит уходить в огне, и все тела, в которых она находилась, сгорают. Не подумайте, что их потом кремируют. Нет. Они сгорают заживо при самых различных обстоятельствах: бытовой пожар, авто- или авиакатастрофы и прочее. Другая душа любит уходить через воду, и все тела, в которых она находилась в течение почти пяти тысяч лет, тонули при самых разнообразных обстоятельствах: от ванны до морских катастроф, от пьяного несчастного случая в пруду до гибели подводной лодки. Понимаете?
— Понимаю, — киваю я головой.
— Некоторые души, — продолжает Хаким, — любят те или иные болезни — я не буду их перечислять, — другие — холодное оружие: ножи, мечи, шпаги, топоры, сабли, заточки; третьи — ударное оружие: палицы, кистени, булавы, кувалды, молотки, ломы, булыжники и кирпичи; четвёртые любят, чтобы тело упало откуда-нибудь с высоты: нераскрывшийся парашют, выпадение из окна, срыв в пропасть, простое падение с дерева или лестницы…
— Достаточно, — прервал я его, — не перечисляйте. Я всё понял. И не бывает исключений?
— Насколько мне известно, не было, — ответил он.
— Какой способ любит моя душа? — поинтересовался я.
— Ваша душа, как я вам уже говорил, живёт первую жизнь. Её капризы ещё неизвестны, — развёл руками Хаким.
— А ваша? — спрашиваю я.
— Моя душа, — краснеет Савелий Александрович, — любит навсегда покидать тело путём алкогольной интоксикации.
Он сказал это извиняющимся тоном, из которого вытекало, что ему очень стыдно за капризы своей души.
— Поэтому я в рот не беру и капли спиртного, — добавил он.
— И чем всё это может закончиться? — любопытствую я, — вы проживёте вечно, как некоторые наши общие знакомые?
— Вы правильно сказали: “Чему быть, того не миновать”, — отвечает Савелий Александрович, — и этого не миновать. Когда-нибудь я перепутаю воду с водкой, выпью и умру. Или произойдёт какой-нибудь другой случай. Мало ли. Один из моих предшественников, который носил в своём теле эту же душу, также был осведомлён о её капризах и не брал в рот ни капли. В итоге его утопили в бочке с вином. Душа всегда найдёт способ удовлетворить свой главный каприз.
— Это, наверно, было в средние века, — осведомился я предположить, — я даже что-то подобное видел в кино по какой-то пьесе Шекспира. Там один брат топит в бочке с вином другого. Это не ваш предшественник?
— Нет, — вздыхает Хаким, — моя душа никогда не посещала принцев. Вы говорили о средневековье. А попробуйте-ка ныне в зоне не выпить за здоровье пахана, когда он тебе предлагает. Вы знаете, чем это может закончиться?
Я молчал, перебирая в уме разные ситуации, когда отказаться от выпивки совершенно невозможно.
— Если вы усвоили введение, — сказал Савелий Александрович, — то наверное, понимаете, что все эти примеры я привёл не для того, чтобы обсуждать свою душу или вашу.
— Да, — немного помолчав, выдавил я из себя, — я понимаю.