— Проехали «Лазо», «Дальнереченск-1», «Эбергард» и застряли под… как там его… Станция «Губерево». — Она тут же сменила гнев на милость, интонация голоса потеплела, суровость пропала. — Погода отличная. Солнце, всё тает, как будто эта та самая загадочная весна. Скоро трава зелёная полезет. Я же её видела только в раннем детстве. Она мне сниться. Во сне я летаю и обязательно бегаю по зелёной траве.
— Да, детские мечты, — припомнил я свои сказки, рассказываемые детям в подземельях анклава в свете факелов. Чего только не выдумывали всем скопом, по очереди, коротая бессмысленную в подземельях смену дня и ночи. Биологические часы отключились на второй-третий год. Природный режим начался по меркам молодого поколения совсем недавно.
— Батя, уголь кончился. — Вздохнула Ленка. — Вот ждали утра, пока ты очнёшься. Ночью никто не дежурил. Мы просто все поотрубались от нервного перенапряжения. Сдали нервы у народа. Можешь всех наказать. Меня в первую очередь. Виктория только над анализами корпела полночи, всё тщательнейшим образом перепроверяя. Ничего не нашла. Чист пацан. — Она на некоторое время замолкла, смотря на мерно дышащего мальца рядом с собой. Я не сразу его и заметил. Выходит, мы лежали в одном купе с парнем. Интересно, Артём и Богдан ещё на верхних полках или перебрались отсюда? Тишина. Нет никого. Значит можно поговорить по душам.
Я тяжело вздохнул. Кряхтя, как старый дед и морщась от боли, присел на край полки. Ленка не стала меня задерживать, пытаться вновь возвращать на лежак. Знает же, что вредный и всё равно добьюсь своего. А симпатичной медсестрички Вики поблизости не было, чтобы мягко пожурить и уложить под одеяло. Это в галлюцинации все готовы тебе отдаться, и заботятся как о себе, реальный же мир явно говорил о том, что молодым не нужен мужик за пятьдесят, тем более, когда сам себя ощущаешь развалиной.
Не стоит обманываться. В герои не гожусь. Да, прыгнул выше головы, но это разовая акция, случайность, по большему счёту. Теперь надо восстанавливаться. Потолок!
— Батя, я хотела тебе показать это ещё в схроне, но там, рядом был народ, испугалась. А теперь… — она сбилась. — Ты должен знать. Только… только спокойно реагируй, хорошо?
— Показывай.
Она подняла одеяло с пацана и взяла его руку, поднимая её вверх так, чтобы я видел. На его запястье красовалась такая же точно, как у неё чёрная двенадцати лучевая звезда.
— Это же…
— Да, такая же, как у меня. — Закончила капитанша.
Идентичные. Я часто разглядывал тату на руке спящей дочери и запомнил её хорошо. Татуха спасенного ничем не отличалась.
— У тебя и у матери. Люди говорили, что у неё была такая же.
— Да? — Смирнова положила руку пацана обратно, бережно накрыв одеялом. — Ты никогда не рассказывал.
— Да нечего было рассказывать. Я сам ничего не знал о твоих родителях. Я и за тобой-то первый раз начал присматривать с просьбы капраза. Полагаешь, пацан — твой брат? Или какой-то родственник? Что это вообще? Метка клана? Рода?
— Не знаю, батя. Но меня тянет к нему. Чувствую что-то своё, может быть, родное. Привязалась я.
— Материнский инстинкт. Забота об умирающем. Природа. Не поспоришь. Так воспитай пацана, как своего. Заботишься о нём, значит — твой. Мир такой. Как ты была моей. — При слове «моей» почему-то припомнились глюки, замолк ненадолго, но всё же продолжил. — Дети в анклаве редкость. Многие люди бесплодны. Из-за радиации, суровой работы, голода, да вообще жрём чёрте что. А раз у вас обоих эта метка, то ты могла бы… ну заменить ему мать что ли. Пацан-то потерял всех своих. Сирота.
Она не ответила, нежно поглаживая пацанёнка по перебинтованному лбу. Новая повязка пропиталась алыми пятнами. Доктор вообще был в шоке, что парень приходил в себя. Округлил глаза ещё при известии, что именно пацан был причиной моего пробуждения.
— Не отвечай, просто будь его самым близким человеком, если хочешь. Экспедиции это не помешает, а анклаву нужно будущее.
Я вновь приподнялся, пытаясь нагнести в себе силы для новых подвигов. Работы много. Нечего валяться. Залежаться в такой экспедиции — последнее дело.
— Так, пора за работу. Надо идти в лес за дровами.
Едва поднявшись, всё же снова вернулся задом на полку. Ноги не держали. Откуда такая слабость?
— Ну, куда ты собрался? — Возмутилась Ленка, всё же положив руки на плечи. — Лежи — отдыхай. Мы выбрались из этого чёртового Уссурийска. Дальше всё привычно — звери, люди, радиация. Я сама организую группу в лес за дровами. Не переживай и отдыхай. Присмотри за малым. Если что — зови Вику. Брусов тоже где-то рядом должен быть. Вот тебе рация.
Не слушая ответа, она подхватила винтовку из-под полки и упорхнула в коридор. Остался один на один с собственными мыслями. Поезд стоит. В коридоре тишина. Не слышно ни разговоров, ни просто человеческой суеты. Ни звука. Траур. Похоже, что каждый копается в своих мыслях, перебирая события вчерашнего дня. Лишь пацан рядом спокойно дышит. Его дыхание успокаивает, клонит в сон.
Веки сами опускаются.
По коридору что-то периодически грохотало, слышались шаги, торопливое: «Да тащи ты уже!». Я боролся с температурой, периодически отключался, когда приходил в себя, тут же появлялась мысль, что лучше бы не приходил. Настолько стало плохо. Тело ломало, организм боролся с инфекцией в плече. Сжигало изнутри и морозило.
Похоже, в соседних вагонах таскали дрова. А то и открыли тендер-вагон и опускают брёвна прямо к дровосекам под пилы, если не фонят. Кого Ленка поставит пилить дрова? Столбова? Добрыню? Они самые мощные мужики в группе. Брёвна просмоленные должны быть, задубевшие. Тай не справится с распилом один. Нужен мощный напарник, а лучше группа людей.
Ленка вернулась только к обеду. Алиса успела покормить меня с пацаном уже дважды. Есть приходилось через силу при температуре, впихивал в себе ложку за ложкой, чтобы скорее вернуться в строй. Щёку щипало, пачкался, как ребёнок, не в силах держать нормально ложку. Руки дрожали.
Надо в строй. Нельзя группу одних надолго оставлять. Капитанша одна за всеми не усмотрит. Если же в каждом сидит такой потенциальный маньяк, как в Брусове в галюнах, то нужен постоянный контроль.
Смирнова присела рядом. Глаза уставшие, улыбка бледная. Набегалась за день.
— Набрали мы дров. Листвяка. Долго будет гореть. Алфёров говорит, что температуру хорошую даст. Всех пилить и рубить заставил. На руках вон мозоли от пил и топоров, — капитанша показала ладошки. На бледной коже действительно выступили волдыри. Скоро превратятся в жёлтые наросты. — Но по большей части пилить придётся в самом вагоне. Таю нужен помощник, — продолжила снайпер-дровосечка.
— Я думал об этом. Поставь Столбова с Добрыней. Таю в напарники Салавата.
— Добрыня плохо себя чувствует, блюёт весь день. В лазарете отлёживается. Не похоже, что косит. Брусов к нему не подпускает.
— Тогда Столбова с Таем и Алфёрова с Салаватом. Пусть посменно пашут. По четыре часа. Кто там ещё мощный на ногах остался? Сформируй третью группу.
— Я посмотрю…
Первые распиленные и разрубленные дрова были заброшены в печь, поезд дёрнулся и потихоньку стал набирать обороты. Хвала всем силам земным и небесным — тяги от дров хватило. Отцеплять вагоны не пришлось. Потерю антирадиационной камеры я бы себе не простил.
Но поезд останавливался каждый десяток километров, простаивал. Не успевали пилить и рубить достаточно. Как же быстро таяли брёвна в ненасытной печи.
Так непонятно и прошёл день, а за ночь глаза не сомкнулись. Напала бессонница. Пацан стонал рядом. Ленка периодически свисала с верхней полки, но лишь бессильно смотрела вниз в темноту и вздыхала, не зная чем помочь. Обезболивающие давно кончились. Брусов сделал всё, что мог. Дальше пацан должен был бороться сам. Всё зависело только от него.
Лежать стало как-то не по себе. Не из-за самочувствия. На плечи давило ощущение, что все вагоны снаружи пропитаны радиацией после Уссурийска. Постоянно казалось, что она должна проникнуть через металл. Пусть внутренние счётчики-радиометры состава оставались каменно-спокойны, а внешние обманчиво похрустывали, ловя излучение лишь от наружной поверхности металла, чисто психологически хотелось мощного дождя. Или огня. Он тоже вроде очищает. Проскочить бы через какой-нибудь пожар или водопад. Только лихо, с ветерком, чтобы ничего не повредилось.
Сон не идёт. И так жалобно стонет рядом пацан.
Терпи, Громов…
Мучение продолжалось двое суток, пока парень не открыл глаза.
Лена назвала его Андреем. Своего имени он не помнил, как и жизни. Она для него началась с чистого листа с момента, когда открыл глаза. Брусов тут же подтвердил, что в этом нет ничего удивительного. При травмах головы и не то случается.
Всё вопросы к пацану отпали сами собой. Он просто стал новым членом команды. Тихим, послушным, неприметным, всем по нраву.
Поразительно быстро пацан стал набирать силы.
Брусов возник в дверях купе мрачный, поникший. Он вошёл без стука, сразу сел напротив, перехватив взгляд. Смирнова была на дежурстве, Андрейка нагуливал аппетит, бродя по свободным вагонам, так что я был один в купе. Валялся, пытаясь собраться с мыслями после беглой зарядки. Силы возвращались не так быстро, как у пацанишки.
Где эта потраченная молодость?
— Ну чего случилось, медицина?
Я приподнялся. Подспудное ощущение чего-то холодного, неприятного, сжало изнутри. Натянутая через боль в щеке улыбка пропала сама собой.
Брусов опустил голову в ладони, буркнул приглушённо:
— Добрыня облучился.
— В смысле? Как облучился? Где?!
Доктор поднял взгляд.
— Наверное, костюм порвало ещё в Уссурийске. Гвоздём, арматуриной… да чем угодно. Какая-нибудь небольшая дырочка в районе ноги и всё — пиши, пропало. Костюмы теперь уже не проверить. Может, вовсе бракованный попался.
— Ты чего мелешь? Радиационная безопасность это едва ли не единственная отрасль в стране до Войны, к которой относились серьёзно. Брак невозможен по определению!