Шведский стол Рикардо завораживает.
– Это как праздничный завтрак, – восхищается он, – как складчина в церкви, когда ходишь и берешь что хочешь, и еще, и еще.
Я ему даю лекарство. Он заедает его десятью кусками бекона, четырьмя блинчиками, половиной тарелки каши, большим черпаком яичницы и какой-то плюшкой с корицей. Нейт и Эшли, привычные к школьным обедам в кафетерии, скромно обходятся кашей и фруктами. Эта скромность меня восхищает.
Эшли решает, что мы должны в это время жить более полной жизнью, и хочет, чтобы мы передвигались по номеру при свечах. Мысль об огне меня напрягает, и я соглашаюсь только на фонари. Чернилами и гусиным пером мы пишем друг другу письма и записки, запечатываем их сургучом и посылаем либо экспресс-почтой, складывая самолетики и запуская их в воздух, или же, что медленнее, «пони-экспрессом»: Рикардо на деревянной лошадке, но она отправляется лишь раз в пятнадцать минут.
Каждый из детей находит себе территорию в номере и ее осваивает. «Офисом» Эшли оказалась ванная, Нейт занимает письменный стол, Рикардо орудует в районе мини-бара, из которого по моей просьбе убрали всю выпивку. Я потом вижу солдатиков, расставленных в нишах, где раньше были бутылки. Моя личная зона – половина двуспальной кровати, которую мы делим с Нейтом. Ночью я просыпаюсь – Нейт спит с открытым лицом, дыхание у него свежее.
Эшли ведет себя тихо, часто сидит у себя в «офисе», посылая текстовые сообщения или ведя долгие разговоры с какой-то школьной подругой. Потом она засыпает на полу. Когда я подхожу, голова у нее лежит на коврике из ванной.
– Кажется, задремала я, – говорит она, когда я ее бужу.
– Пока разговаривала?
– Мне моя подруга рассказывала историю.
– А родители твоей подруги не возражают, что она так поздно не спит? – Эшли молча пожимает плечами. – А междугородние разговоры как?
– Никак, – отвечает она. – Звонила я, а платить за междугородние не придется: все включено.
Пока дети завтракают, я выясняю вопрос у портье за конторкой. Он мне предъявляет счет на четыреста долларов.
– Я платить не буду, – говорю я и прошу позвать менеджера.
– Ладно, – говорит менеджер. – На двести согласны?
– Сто пятьдесят и не больше, – говорю я, и менеджер соглашается.
Эшли я ничего не говорю. Незачем портить ребенку настроение, и хорошо, что есть подруга, с которой можно поговорить.
Каждый раз, глядя на Рикардо, я не могу сразу вспомнить его имя. Тут есть дополнительное осложнение: у него на куртке табличка, где вылинявшим маркером написано: «Привет, меня зовут КЭМЕРОН».
– Кто такой Кэмерон? – спрашиваю я.
– В смысле?
– «Привет, меня зовут Кэмерон»?
– Наверное, так звали человека, у которого эта куртка была раньше, – отвечает он.
– А почему ты оставил это имя?
– Мне так нравится. Я называю куртку «Кэмерон».
И мы замолкаем.
Пока мы возле здания Вильямсбергского суда ждем Эш и Нейта, которые захотели послушать речь актера, изображающего Джорджа Вашингтона, Рикардо спрашивает:
– А зачем ты убил моих папу и маму?
– Я их не убивал. Это мой брат Джордж их убил, а я не виноват.
Я не ожидал ни такой прямоты от него, ни такой горячности оправданий от себя.
– Он меня тоже пытался убить?
– Нет, он никого не пытался убить. Произошел несчастный случай, огромное несчастье. Мне искренне жаль.
– Ты мне шарик приносил.
– Да. Я хотел посмотреть, как ты.
– А почем мне знать, что не ты это сделал?
– Ну, потому хотя бы, что меня там не было. Я потом приехал. А Джордж теперь в специальной больнице. Он сошел с ума.
– Он убил маму и папу, – повторяет мальчик.
– Не нарочно, – объясняю я. – А потом он убил маму Нейта и Эшли.
Я не знаю, известно ли это мальчику, и не знаю, стоило ли об этом ему говорить, но почему-то захотелось до него довести, что не у него одного утрата.
Мальчик качает головой:
– Он богатый человек с большим телевизором, ему никого не надо было убивать.
– Это верно, – соглашаюсь я. – Ему никого не надо было убивать.
Я начинаю паниковать. Может, я забыл дать ему лекарство, и это всплытие со дна, прояснение связано с тем, что он не получил лекарства, и теперь непонятно, что дальше будет. Он сейчас превратится в Невозможного Халка?
– Ты лекарство сегодня принимал? – спрашиваю я.
– Да. Ты мне сам его давал утром.
Нейт и Эшли выходят из здания суда, и мы идем на демонстрацию мороженого, которое делают в колониальной кухне, а потом на ленч. Я все жду, чтобы что-нибудь случилось, но ничего не происходит, и жизнь продолжается.
В конце дня звонит гулятель собак и спрашивает:
– Вы кошку видели перед отъездом?
Вопрос явно с подвохом.
– А что, она пропала?
– Она родила котят, – отвечает собачник. – Шестеро здоровеньких, один не выжил. Я его похоронил под розовыми кустами за домом.
– Не знал, что она беременна. Она ни разу не говорила.
– Я думаю, мне надо их всех взять на осмотр.
– Да, имеет смысл. А как Тесси?
– Не в своей тарелке, – говорит он. – Да, и еще: она их родила в главной спальне. Я все с кровати выбросил, правильно?
– Да, отлично.
– Если будут новости, дам вам знать, – говорит он и вешает трубку.
Наверное, вид у меня удивленный, поскольку дети спрашивают:
– Что случилось?
– Тесси родила котят, – отвечаю я, и у них лица становятся еще более недоуменными.
– Она ведь собака, – говорит Эшли.
– Да, ты права.
Потом уже, утром, как будто все, кроме меня, получили указание, дети появляются к завтраку нормально одетые, и Нейт объявляет, что мы сегодня едем в «Сады Буша». Я узнаю об этом последним.
«Сады Буша» – это вам не среднестатистический парк аттракционов – это накачанная стероидами фантастическая композиция на европейские темы. У аттракционов немецкие названия. «Der Autobahn», «Der Katapult», «Der Wirberwind»[6].
Рикардо увлечен до крайности, но на аттракционах кататься боится, и потому Нейт с Эшли уходят вдвоем, а я увожу Рикардо к развлечениям для детей поменьше: «Kinder Ka-russel», «Der Rote Baron»[7] и прочее в таком роде. Ему это очень нравится, и вскоре мы сходимся со старшими детьми, и он отчаянно кидается кататься с ними – при условии, что я держу его за руку. А это значит, что меня тоже вертят в воздухе, кидают влево-вправо, раскручивают, бессловесного и глупого, пока, конечно, меня не выворачивает наизнанку.
– Фуу! – говорит Эшли, пока меня рвет у них на глазах, у всех троих. Я с самого приезда подъедаю за ними весь их фастфуд – сосиски в тесте, луковые кольца, цыплячьи ножки, недоеденное мороженое.
– Нехорошо, – отмечает Нейт, глядя, как я пытаюсь направить извержение в урну, сделанную в виде гнома. В дыру, в его распахнутый рот, но это не получается, у него вся голова измазана, и пятна на земле перед ним и за ним. И вдруг, будто из-под меня дно вышибли, я больше не могу стоять. Мне надо лечь – или упасть – у края желтой кирпичной дорожки, и под головой у меня стопка их курток.
– Мне надо минутку полежать, – говорю я, вытирая с подбородка горькую слюну.
Через несколько секунд, будто нас засекли веб-камерой из какого-то центрального офиса, появляется огромная парковая медсестра на гигантских размеров тележке для гольфа и увозит меня в центральный офис. Ребята едут сзади стоя. По дороге медсестра говорит:
– Официально и без дополнительной платы я могу вам дать нюхательные соли, имбирное пиво, соленый сухарик, смазать бактайном и наклеить пластырь. И еще у нас есть дефибриллятор. Я его купила в «Степлз» и сказала, что это тонер для копировального аппарата. Как же без него?
Мы подъезжаем к трейлеру первой помощи, и она прерывает речь.
Дети вслед за мной заходят внутрь. В трейлере две фибергласовые лежанки и пара стульев. Сестра продолжает мне рассказывать, что за сотню баксов может мне поставить капельницу с витаминами и минеральными солями. Укол витамина В12 – еще семьдесят пять.
– Подумайте, не спешите.
Дети садятся, я стою, гадая, не лучше ли переждать в туалете, сказав, что мне туда нужно.
– Печенья хотите? – спрашивает она детей. – У меня «син минтс» и «самоа». Дочка у меня герлскаут, и я их покупаю по пятьдесят коробок в год. – Каждый ребенок получает печенье. – Это важно, чтобы у тебя всегда было что предложить гостям, если учесть, что потерявшихся детей тоже я собираю, и если там колено содрано или рюкзак потерял, но надо как-то приподнять им настроение, облегчить горе…
Почуяв запах мяты и услышав хруст галет на зубах у детей, я несусь в туалет.
– Лед, – говорит она. – Я вам сейчас лед принесу. Тут часто бывает из-за жары, из-за еды, а есть такие, у которых внутреннее ухо плохо работает, у них в буквальном смысле мир кувырком.
Но я скрылся в туалете, и она свое внимание переносит на детей, прокладывающих себе путь сквозь коробки с печеньем.
– А вы не волнуйтесь, это часто случается со взрослыми. У них привычки нет, как у детей, так что я всегда готова.
Когда я выхожу из туалета, она показывает детям свою «аварийную каталку» – огромный желтый пластиковый ящик для инструментов, как бывают в «Хоум депо», полный всяческого добра.
Эшли протягивает мне жвачку:
– Чтобы изо рта не пахло.
– Спасибо.
– Так чего? – спрашивает сестра.
– «Тамз» у вас есть, от изжоги?
– Последнюю сегодня утром сама съела. В списке на заказ написала. – Она хлопает ладонью по длинному списку у себя на столе. – Пару коробок печенья на дорогу?
– Конечно, – говорю я. Вынимаю двадцать баксов, и дети выбирают печенье из огромного ящика. Сестра дает мне мини-баночку имбирного эля и соломинку, советуя взять банку с собой и пить медленно.
– Мы здесь весь день и полночи, сколько парк открыт, – говорит она. – Так что если что нужно, прямо зовите меня или скажите, чтобы позвали. Тут все знают, где меня найти.