нимать ЭКГ и брать анализы крови. Зимой каждому участнику выдается юрта с солнечным отоплением.
– То есть это вроде программы отлова-чипирования-выпускания диких животных, только вместо животных люди? – спрашиваю я.
– Ага, – отвечает Уолтер. – Тщательно наблюдаемая безопасная зона. Отслеживается двадцать четыре часа в сутки.
– А если эти парни схлестнутся друг с другом?
– Мы знаем, где они и что делают в любую секунду, они под постоянным наблюдением. Дисциплинарные меры, если они нужны, применяются незамедлительно и без снисхождения.
– С неба, – говорит главврач, выпивая свою шипучку.
– Именно так. Запускается беспилотник – и привет родителям.
– А если кто-то из них выбросит свой чип и удерет?
– Чип вживлен сзади на шее, его невозможно удалить, не нарушив мозговых функций. Если кто-то кого-то убьет, мы точно знаем, кто это сделал и как. Трах-тибидох! – и беспощадный дрон обрушивается с неба.
– А они в итоге выходят из программы?
– Куда же им идти? – спрашивает Уолтер Пенни несколько недоуменно.
– Ну, не знаю. Лесниками в заповедник?
– Они же очень плохие люди, – говорит Уолтер таким тоном, будто я упустил смысл презентации.
– Случается им убегать?
– Заключенные и их представители подписывают контракт, где сказано, что мы можем применять тазер, электрошок и наказывать по необходимости. К вопросам дисциплины мы относимся очень серьезно, но случаи ее нарушения редки.
– Между этими людьми возникает дружба?
Уолтер качает головой, будто мы с ним говорим на разных языках.
– Это же не летний лагерь, «Кумбайя» и жареное на костре маршмеллоу.
– А почему вы считаете, что это подходящее место для Джорджа?
– Это вопрос ко мне, – вмешивается главврач. – У Джорджа много злости и избыток энергии, к тому же он очень любит быть главным.
– На этом месте я позволю себе вмешаться и кое-что для вас прояснить, – заявляет Мэнни. – В контексте уже сказанного: если мы остановимся на этой программе, если согласимся, что как раз здесь Джорджу и место, это будет сделка с правосудием. В рамках этой сделки уменьшается вероятность суда над Джорджем – а процесс был бы долгий, дорогой и очень интересный для публики.
– Вы хотите сказать, что если Джордж отправится в лес, то процесса не будет?
– Именно так, – подтверждает Уолтер Пенни.
– И сколько времени ему нужно будет оставаться в лесу?
– Трудно сказать, но в рамках соглашения любой перевод в другой режим будет оговорен. Не так, чтобы он вышел из лесу – и должен сразу отправиться под суд, – поясняет Мэнни.
– Скажу честно, – говорит Уолтер Пенни. – Для нас было бы хорошо иметь несколько громких случаев. Нам тогда легче будет оставаться в центре внимания. Начальное финансирование у нас есть, но чтобы оставаться на плаву, нам необходим хороший пиар – хотя у нас поразительно низкий уровень затрат на одного заключенного по сравнению с обычными учреждениями.
– Да, на логотип и презентацию вы денег явно не жалели.
– Создание брэнда в наши дни решает все, – соглашается Уолтер. – У нас была пара очень хороших грантов, на которых мы работали, но сейчас приходится выкручиваться самим.
– Короче, – вмешивается Мэнни, прерывая заинтересовавший меня разговор о том, кто дал им первоначальные гранты на создание этого деревянно-зернисто-зеленого логотипа. – Условия принятия Джорджа в программу таковы: мы воспринимаем направление в «Вудсмен» как одноразовое предложение; само предложение и его принятие прецедента не создают, и любое дальнейшее перемещение после первых сорока восьми часов в «Вудсмене» является выполнением данного соглашения и отмене не подлежит. Подразумевается, что время пребывания в программе «Вудсмен» определяется законами штата, в котором расположено учреждение, законами Соединенных Штатов, надлежащей правовой процедурой и так далее. Издержки по переводу из частного учреждения «Лодж» в общественное учреждение «Вудсмен» полностью возлагаются на «Лодж» в связи с закрытием указанного учреждения.
– И когда это все может произойти? – спрашиваю я.
– Скорее рано, чем поздно, – отвечает Уолтер Пенни.
– Я также хочу отметить, что представил этот пакет родителям Джейн, ныне покойной жены Джорджа. В ответ я получил «туда ему и дорога» – они более чем рады были бы отправить его в лес.
– Когда? – повторяю я вопрос.
– К концу этой недели, – отвечает врач. – Если случится что-то непредвиденное или нам придется передумать, мы хотим иметь возможность для маневра.
– Для того и предусмотрен пункт о сорока восьми часах, о котором я только что слышал?
– Первые сорок восемь часов – показательные, – говорит Уолтер Пенни. – Если человек выдержит эти двое суток, дальше почти наверняка все будет хорошо. Пока нам только одного пришлось изъять из программы.
– Джордж обо всем этом знает?
– Да, – отвечает главврач. – Мы с ним это проговорили.
– Я ему фотографии показывал, – добавляет Уолтер Пенни.
– У нас был сегодня утром неофициальный разговор о юридических последствиях.
– И что он думает?
– Если честно, – отвечает главврач, – то чувства у него смешанные.
– Что вполне понятно, – добавляет Мэнни.
– Да, – соглашается главврач. – Вы хотели бы его видеть, или боитесь?
Я молча смотрю на него в упор.
– Я же просто спросил.
Совещание заканчивается повторным рукопожатием с Уолтером Пенни, и я, как ни странно, поздравляю его с новаторским проектом, с боевым духом, с устремлением.
– Мы работаем на совесть, – отвечает он.
Трудно было бы отличаться от Уолтера Пенни больше, чем отличаюсь я, но по какой-то необъяснимой причине он мне нравится. Уолтер из тех ребят, которых хочется иметь в команде, когда машина ломается на далекой пустой дороге или когда самолет терпит крушение в снежных горах…
Джордж у себя в палате, один.
– Мне абзац, да?
Я сажусь на край кровати.
– Абзац мне, – повторяет он. – И лекарств не дают. Последний месяц сокращают и сокращают, снимают, так что сейчас я такой, как есть. О натюрель. Абзац мне.
– А нельзя на это посмотреть иначе? – Он поднимает на меня злые глаза. – Вроде как вытащил карточку «освобождение из тюрьмы»?
– Ты кретин, – говорит Джордж.
– Все-таки это не тюрьма и не дурдом.
– Они меня, блин, волкам скормят.
– Наверное, не время сейчас об этом говорить, но я твоему адвокату никогда не доверял. Он в одной постели с главврачом вот этого заведения.
– Они не в постели, а в родстве, кретин ты.
– Я не уверен, что они руководствуются твоими интересами.
– Так мне сейчас на переправе адвоката менять?
– Это позволило бы тебе выиграть время.
– Абзац мне! – Джордж в панике. – Меня шлют в глушь, в холодную ночь, жить среди людей, которые хуже зверей.
– Сейчас весна, Джордж. С каждым днем будет теплее и теплее, и каждая ночь тоже будет все теплее – близится лето, Джордж. Вспомни, как ты всегда хотел поехать пожить на природе. Ты же любил медведя Йоги и все такое, и ты страшно переживал, что у нас настоящего двора не было.
– Это же, блин, не Йеллоустонский парк! Мне запустили чип в шею и засадили противостолбнячную прививку – рука горит, раздулась, как бейсбольный мяч. А завтра против бешенства.
– Понимаешь, Джордж, выбор у тебя ограничен. Попробуй. Если не понравится, посмотрим, что еще есть.
– Ты всегда был таким дураком? – Джордж смотрит мне в глаза. – Помню, что ты туго соображал, но таким дебилом не был.
– Не знаю, что тебе сказать. Хочешь, расскажу малость, как живу, как дети, Тесси и котята?
– Что еще за Тесси?
– Твоя собака.
– Так бы и говорил, – бурчит он с интонацией «ну, теперь хотя бы понятно».
– Она благоденствует. – Джордж кивает. – Дети, похоже, тоже находят свой путь. – Он снова кивает. – Послушай, Джордж, я знаю, что это нелегко. Ситуация необычная – и что это заведение закрывается, и эта идея о новой программе, но если серьезно, может, ты смог бы обернуть ее себе на пользу. Ты делал такое, чего те парни не делали никогда. Пусть они воровали – ты тоже наверняка это делал, они убивали – и ты тоже. Но многие ли из них годами держались на работе или управляли телевизионными сетями? – Звучит так, будто я его воодушевляю, уговариваю вернуться на ринг: ты еще можешь один раунд провести, еще не все кончено. – Ты зол и страшен не меньше, чем эти парни. Помнишь, как ты меня укусил?
– Случайно.
– Вовсе не случайно, до крови. Кожу сорвал.
Джордж молча пожимает плечами.
– Я про то, что ты вполне сможешь. Помнишь, как мы надевали старую папину военную форму и играли в подвале? Ты – полковник Роберт И. Хоган.
Джордж произносит реплику из «Героев Хогана».
– Вот именно. – А затем цитирует еще одну фразу: – Вот это боевой дух. Ты сможешь. Далеко не загадывай, представь себе, что это летний лагерь «Аутвард баунд». И мы его штурмуем отсюда. О’кей?
Он кивает и отвечает по-немецки.
Когда я встаю, чтобы уйти, Джордж крепко меня обнимает. Пожалуй, слишком крепко. Я лезу в карман.
– Кое-что тебе принес, – говорю я, протягивая ему батончик «Херши» с миндалем.
У него выступают слезы на глазах. Бабушка всегда давала нам по батончику с миндалем: открывала свою огромную сумку, засовывала туда руку и вытаскивала – по одному на каждого.
– Спасибо, – говорит он. И снова меня обнимает.
– Можем переписываться. И я буду к тебе приезжать раз в пару месяцев, а у тебя все будет нормально.
Он шмыгает носом и отталкивает меня от себя:
– Какой же ты все-таки козел!
– Отлично, Джордж, – киваю я. – Будем держать связь.
И ухожу. «Какой же я все-таки козел». Что он этим хотел сказать? И хочется ли мне знать это? Такой я все-таки козел, потому что поехал, когда позвали, подтирал за ним блевотину, заботился о его жене – перестарался малость, – поливал его цветы, кормил его собаку, заботился о его детях. Какой же я все-таки козел.